Невеста

Судья будто не заметил внезапной перемены, которая произошла с Володей.

— Видимо, вам безразлична память о вашем отце, — продолжал он укоризненно, — вам все равно, за что он погиб…

— Вы не смеете так говорить! — неожиданно звонко воскликнул Володя, вскакивая со стула.

Милиционер предостерегающе протянул к нему руку.

— Подсудимый Харламов! — сказал судья, и лицо его покраснело. — Я снова предупреждаю вас: ведите себя прилично!.. Почему это я не смею так говорить? — произнес он уже более спокойно. — Советская власть создала для вас все условия… Вы имели все возможности жить и работать, как подобает молодому советскому человеку… А что же получилось на деле? Слышали, как вас характеризуют на производстве?..

Он полистал страницы дела, как бы еще раз убеждаясь в правоте своих слов.

— Когда я сказал, что вам все равно, за что погиб ваш отец, вы возмутились, — продолжал судья уже своим обычным, ровным голосом. — А ведь я могу сказать и другое. И с не меньшим основанием. Предположим, что вы, такой, каким являетесь сейчас, жили бы тогда, накануне войны. Разве вам, безответственному, недисциплинированному человеку, можно было бы доверить оружие? Разве на вас можно было бы положиться? Что бы вы делали, если бы перед вами стоял враг?..

— Если бы передо мной стоял враг, — медленно, отчетливо произнося каждое слово, сказал Володя, — я бы знал, что надо делать. — Он помолчал. — А если… друзья?

— Не понимаю, — пожал плечами судья. — Поясните свою мысль.

Володя молчал.

— Вы все время либо молчите, либо говорите как-то туманно и не по существу. — В голосе судьи послышалось раздражение. — Советский суд предоставляет подсудимому право сказать все, что обвиняемый считает нужным. Суд учтет все ваши показания и будет действовать совершенно беспристрастно. Если у вас есть что сказать по существу дела, — говорите.

— Здесь? — с горечью спросил Володя. — За этим барьером?

— Вы оказались за барьером по собственной вине. Никто вас не заставлял брать руль у Васина и сбивать человека. Ведь все это было?

— Было.

— Вот видите. Таковы факты. А вы пытаетесь запутать суд туманными, многозначительными фразами. Стыдно так вести себя, Харламов! Садитесь!

«Володя, Володя, — мысленно воскликнула Валя, — что ты наделал, зачем? Сколько раз я тебе говорила… Сколько раз умоляла тебя подумать о себе, обо мне… Ведь ты соглашался со мной, обещал стать сговорчивей, мягче, и вот теперь снова… Зачем? Ты восстанавливаешь против себя суд, а твоя вина ведь и без того велика…»

— У меня есть вопрос, — сказал старик в старомодных очках, сидевший по правую сторону судьи. До этого он не произнес ни слова.

— К кому? — спросил судья.

— К Харламову. Меня все же интересует, почему вы, Харламов, сказали судье, что забыли очную ставку с Васиным? Почему? Встаньте, пожалуйста.

— Потому что я… хотел забыть ее, — усталым и снова безразличным голосом ответил Володя, вставая. — Все эти дни я старался забыть ее…

— Вам было стыдно, что вас уличили во лжи? — спросил судья.

Глаза Володи мгновенно блеснули.

— Вы уд-дивительно п-правильно поняли меня, — чуть заикаясь, ответил он.

— Харламов, еще раз предупреждаю, измените свою манеру отвечать. У вас имеются вопросы к Васину?

— Пожалуй, да, — ответил Володя. — Скажи, Слава, когда состоится твоя свадьба?

Судья с недоумением уставился на Володю.

Васин молчал.

— Наверное, скоро? — продолжал Володя. — Ты говорил, ее Катей зовут… Что ж, желаю вам счастья.

«Какая Катя? При чем тут свадьба?!» — с удивлением спрашивала себя Валя.

Васин по-прежнему молчал, но его рыхлое, одутловатое лицо налилось кровью.

— Что все это значит? — вмешался судья. — Какое это имеет отношение к делу?

— Вероятно, никакого, — тихо ответил Володя.

— Тогда к чему все эти вопросы?

Володя промолчал.

— У меня есть еще один вопрос к Харламову, — снова сказал старик в очках. — С производства вам дали резко отрицательную характеристику. Хотелось бы узнать, применялись ли к вам меры воспитательного характера?

— Применялись, — коротко ответил Володя, и в голосе его Вале снова послышалась все та же затаенная горечь, как в начале допроса.

— Какие?

Володя не ответил.

Женщина, сидевшая слева от судьи, вновь подала голос.

— Подсудимый Харламов, — сказала она, — вы, видимо, не понимаете, что вам хотят добра, когда просят правдиво отвечать на вопросы. Я просто понять вас не могу!

Володя внимательно посмотрел на нее.

— Я и сам многого понять не могу, — тихо сказал он. — Только я очень прошу… — голос его неожиданно зазвенел, — очень прошу не желать мне добра… Мне уже многие этого желали…

Он безнадежно махнул рукой.

— Разумеется, — подхватил судья, — вам все хотели добра! Только вы, если судить по характеристике с производства и по тому, что случилось на Воронинском шоссе, не очень-то прислушивались к людям! Садитесь, Харламов. Подсудимый Васин!

Ответов Васина Валя почти не слушала. До ее сознания доходило лишь, что отвечал он вполголоса, коротко и с удивительной готовностью. Да, он глубоко виноват, что передал руль. Нет, он не слышал никакого удара. Да, они были в дружеских отношениях с Харламовым. Нет, он задумался, не следил за дорогой. Да, он полагает, что человек, который сидит за рулем, не может не заметить наезда, даже если темно и идет дождь…

Все это по-прежнему доходило до сознания Вали как бы издалека. Она лишь смутно чувствовала, что точные, спокойные ответы этого полнеющего парня с покорным выражением на лице были во вред Володе, что на их фоне Володя выглядел еще хуже, еще непригляднее…

Вале хотелось встать и крикнуть, что все это не так, что Володя совсем не такой, каким кажется здесь, на суде. Он гордый, самолюбивый, замкнутый, его не так просто понять, но он хороший, честный, прямой!

Да, его вина велика. Да, он виноват в том, что сшиб этого мальчика, но в характеристике все неправильно: он не такой, не мог быть таким…

Потом слово взял прокурор. Он охарактеризовал Харламова как наглого, самоуверенного человека, для которого закон не писан, как недисциплинированного, негодного работника.

Валя сидела не шевелясь. Этот нарядно одетый, гладко причесанный молодой человек, видимо, хотел доказать, что Володя — преступник, который сбил человека, видел это и спокойно, как ни в чем не бывало продолжал вести автомашину все дальше и дальше от места преступления.

Затем прокурор перешел к Васину. Он сурово осудил его за передачу руля, подчеркнул, что этот безобразный поступок привел к несчастному случаю, говорил о необходимости резкого повышения дисциплины среди работников транспорта, но вместе с тем противопоставлял Харламову хорошего производственника Васина, человека, который до конца осознал всю тяжесть своего проступка.

Потом выступали общественный защитник — человек с круглой, как шар, головой — и адвокат — грузная женщина с туго набитым портфелем. Оба они защищали Васина. Имя Харламова они упоминали лишь для того, чтобы, подобно прокурору, подчеркнуть вину Володи. Общественный защитник сказал в заключение, что примерный производственник Васин собирается жениться, строить хорошую советскую семью и что суд при определении меры наказания должен принять во внимание и это чисто человеческое обстоятельство…

3. Валя

— «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики народный суд Калининского района… в составе… в открытом судебном заседании…»

Держа обеими руками лист синеватой бумаги, судья медленно читал уже знакомые Вале слова.

Они, эти слова, как будто кружились около ее ушей: «Воронинское шоссе… передал руль… наезд… тормозной след…» И снова: «шоссе… руль… наезд…»

«Дальше, дальше!» — мысленно поторопила судью Валя, но тут же спохватилась и также мысленно воскликнула: «Нет, нет, подождите!..»

Она не отрывала глаз от синеватого листка. В эти мгновения Валя не видела ни народных заседателей, ни адвоката, ни прокурора, ни даже Володю. Только этот листок бумаги, на котором была написана его и ее судьба.