Лето перед закатом

Вернувшись в Англию, Кейт снова и снова переносилась мыслями в тот далекий город, окутанный тяжелой испариной и полный загадок; одной из них была бабка Кейт, которая – если деда не подводила память – до конца дней осталась дочерью своего народа. Признанная красавица, прекрасная мать, великая искусница по части кулинарии, обаятельнейшее существо без единого недостатка… Возможно, так оно и было, однако все эти дифирамбы возымели неизбежное обратное действие, и Кейт вернулась из Португальской Восточной Африки, горя желанием поступить в университет на факультет романских языков и литературы. Она успешно сдала вступительные экзамены и, став студенткой, переехала жить в Оксфорд. Вскоре она встретила Майкла, который, после войны и учения урывками – на то и на другое ушло в общей сложности десять лет, – только теперь начинал свою карьеру. Она переселилась к нему, и они с энтузиазмом вступили в Первую фазу, как они сами называли первые годы совместной жизни.

Если бы не замужество, могла бы она стать чем-то выдающимся в своей области? Преподавателем университета, например? Женщины как будто не так уж часто становятся профессорами. Впрочем, подобные мысли почти не посещали ее: она была довольна своей долей, и дети не были ей в тягость. Кроме того, и муж держал ее в курсе своих интересов, знакомил с интересными людьми. Иногда она делала переводы для него или для его коллег. Однажды даже перевела с португальского целый роман, что, правда, принесло ей не так много денег, зато немало похвал. Она встречалась с людьми из всех стран мира, особенно с тех пор, как дети повзрослели и стали привозить домой своих друзей и приятелей, разбросанных по белу свету.

Если бы не замужество… но, бог ты мой, какой же непроходимой идиоткой надо быть, чтобы отказаться от семьи ради романских языков и литературы!.. Майкл и Алан Пост налили себе еще по чашечке кофе и ждали, что скажет Кейт. А Кейт между тем была на грани паники. От сознания этого она разволновалась еще больше. Глупо и нелепо так страшиться. И чего, собственно? Она бы никому не призналась, даже Майклу, но когда перед ней встал вопрос о работе, самой обыкновенной и вполне в пределах ее возможностей – к тому же, по всей видимости, ненадолго, – она почувствовала себя как узница, которая долгое время провела в заточении и которую поутру ожидает свобода.

– Но я не представляю себе, как это получится, – пробормотала она. – Ведь Тим будет наезжать домой время от времени.

Она заметила, как муж сжал губы: частые разговоры, о Тиме не привели супругов к согласию. Майкл считал, что его младший сын слишком засиделся под крылышком матери. Кейт же, признавая, что сын действительно немного избалован, отнюдь не считала, что положение нужно исправлять таким варварским способом: «Вышвырнуть из дома и пусть сам барахтается». То есть как это вышвырнуть? Куда? В чем мальчик провинился, чтобы применять к нему такие крайние меры? Дуется, грозится убежать, ненавидит порой родителей, но ведь через это проходят все дети, только каждый по-своему. Кейт была убеждена, что если она и отдает предпочтение Тиму, то лишь потому, что муж бывает несправедлив к нему; у Кейт были свои взгляды на воспитание мальчика, и она защищала их как в семейном кругу, так и вне его.

– Но ведь комиссия прозаседает не дольше… сколько, вы сказали?– обратился Майкл к Алану.

К этому времени Алан сообразил, что между мужем и женой существуют какие-то трения; глядя мимо них в сторону дома, откуда к ним направлялся юноша, он ответил:

– Самое большее – месяц.

– А вот и Тим, – воскликнула Кейт, как бы давая этим понять: «При детях – ни слова».

Когда Тим подошел к столику под деревом, оказалось, что он старше, чем выглядел издали, – такое впечатление создавалось из-за его мальчишеского сложения и легкой, стремительной походки. Он был не в настроении. Посмотрев исподлобья на мать, он произнес:

– Мам, прости, но у меня изменились планы, Фергюсоны зовут с собой в Норвегию. Лазать по скалам. Я поеду с ними, если не возражаешь.

– Конечно, нет, милый, какой разговор, – машинально ответила Кейт. – Непременно поезжай.

Она обрадовалась за сына так, будто ей самой предстояло ехать в Норвегию, а Тим тем временем успел переглянуться с отцом и получить от него одобрительный кивок.

– Значит, заметано, – сказал он матери, – побегу собираться. А то ведь выезжаем сегодня вечером. – И бросился к дому, словно спасаясь от погони.

Мать крикнула ему вдогонку:

– Тим, постой, вскипяти-ка еще чайник, мне нужна горячая вода для посуды.

Но он либо не слышал, либо сделал вид, что не слышит.

– Итак, Кейт, когда вы можете приступить? – спросил Алан. – Завтра можете? Выручайте, на вас одна надежда.

Кейт молчала – только по улыбке видно было, что она согласна. Она боялась расплакаться у них на глазах. У нее было такое ощущение, словно почва ускользает из-под ног. Она почувствовала – пользуясь ее собственной, еще не до конца сформулированной метафорой, которая последнее время все чаще и чаще приходила ей на ум, – будто вдруг ей прямо в лицо дохнуло холодом из будущего.

Наконец она сказала:

– Да я хоть сейчас. Только можно сначала посуду вымою?

Мужчины рассмеялись, и она – тоже. Алан сказал:

– Вот и отлично. А что, если вы пойдете позвоните, а посудой займется кто-нибудь другой?

Он дал Кейт фамилию человека, с которым нужно было договариваться, номер его телефона и проводил ее в дом с милой предупредительностью, которую можно было бы принять за интимность, не будь она столь непринужденной и обезоруживающе бесхитростной; на Кейт повеяло атмосферой международных форумов, в которую ей предстояло вскоре окунуться. Предупредительность Алана и подбадривала, и снимала напряжение; он стоял рядом, когда она говорила по телефону, и одними губами подсказывал ей нужные слова, которые ей самой трудно было подобрать, так как это были слова совсем другого языка, языка международных конференций и встреч. Когда она положила трубку, он расцеловал ее в обе щеки и, обняв за плечи, повел обратно к столу под деревом. Алан был красавец мужчина, почти их – Кейт и Майкла – ровесник, человек семейный, с женой и подрастающими или уже взрослыми детьми; он зарабатывал уйму денег и проводил почти всю жизнь на колесах, кочуя с одной конференции на другую и обсуждая вопросы продовольствия с представителями десятков разных стран. Кейт он нравился. Она подумала, что в конце концов эта непринужденная атмосфера хоть ненадолго принесет ей своего рода разрядку, облегчение. Все в Алане нравилось Кейт: и то, как он одевался, и то, как держал себя в обществе, а Майкл в последнее время и одеваться стал плохо, и стригся не лучше. Однако стоит ли об этом думать, не это главное, в конце концов.

Причиной же такого ощущения, словно она теряет почву под ногами, было то обстоятельство, что с отъездом Тима исчезла последняя зацепка; теперь уже незачем все летние месяцы держать дом «на ходу».

Между тем на смену жаркому воскресному дню на землю медленно опускались сумерки. Мужчины в саду сменили тему разговора и обсуждали теперь что-то, связанное с медициной в Иране.

Много раз в семье Браунов обсуждали, стоит или не стоит сдавать дом на лето.

Шли горячие дебаты на эту тему, и каждый член семьи имел свое особое мнение. На споры уходили целые дни, а то и недели.

Теперь же Кейт сказала:

– Но мы никогда его до сих пор не сдавали, верно?

– Ну и что?– возразил Майкл. – Какие-нибудь приезжие с радостью снимут его и будут счастливы, даже если мы не заберем своих вещей из шкафов.

– Да, но где же будут останавливаться дети, если им случится заскочить в Лондон?

– Для разнообразия могут пожить у кого-нибудь еще, не все же у нас.

– Право, не знаю…

– Я сам завтра же позвоню в агентство, – заявил доктор Майкл Браун, и Кейт была пристыжена его словами, ибо уж кто-кто, а он работает с утра до ночи и, конечно, будет завтра занят не менее, чем она в своей комиссии.

Но главное было в том, что, разделавшись с проблемой дома так легко и бездумно, Майкл принизил роль Кейт, заставил ее почувствовать никчемность своего существования.