Гром небесный

— Я, Антонен де Брассак, я выше этого… Слышите? Выше…

Он продолжал колотить себя в грудь. Казалось, он хотел сказать что-то ещё и вдруг закричал:

— Выше этого, слышите?… Малышка будет спать в кровати… А я пошёл на сеновал.

И вышел. Я слышала, как он проходил мимо окон. Он что-то напевал, но из-за ветра слов нельзя было разобрать.

Увидев, что он ушёл, женщина пожала плечами и вздохнула. Вернувшись к мойке, она проворчала:

— Он надевал этот костюм всего два раза… Это надо же…

Потом она сказала, чтобы я ела, пока она будет готовить мне комнату наверху. Когда она уходила, я заметила, что её лицо всё-таки что-то выражало. Что-то вроде досады. Я подумала, наверное, это из-за костюма.

Но думала я недолго. Я набросилась на еду, потому что была очень голодна, а этот окорок вызывал у меня аппетит.

3

Было ещё темно, когда я проснулась на следующее утро. Я не поняла, где нахожусь. Сначала я спросила себя, отчего я проснулась так рано, это я-то, которая спала до 10 часов, как плоха бы ни была постель. Эта же постель была очень хорошей. Я долгое время лежала неподвижно, напрягая слух, пока не поняла, что меня разбудила тишина. У меня дома, уже с утра за окном гудела вся улица. И в отелях тоже всегда было шумно из-за того, что клиенты и персонал всё время шастали взад-вперёд. Ветра больше не было. Дом окружила тишина. Тишина и тьма.

Внезапно я вспомнила, что было накануне. Поезд, ночь, мужчину и женщину, а ещё большую комнату с печкой.

И тут же подумала о Марселе. Я поняла, что, сама того не желая, сбежала из Лиона [6], что я сделала то, что, возможно, ни одна девушка не осмеливалась сделать.

Однако я никогда и не думала бежать.

Моей первой мыслью было сейчас же встать и уехать, чтобы успеть вернуться в Лион до наступления дня. Но, поразмышляв, я поняла, что это бесполезно. Я бы могла уехать и в полдень.

Где-то далеко прокукарекал петух, а потом другой, совсем рядом. Я поняла, что скоро наступит день. И снова у меня возникло желание одеться на ощупь и уйти без звука. Но не из-за Марселя, нет, а потому, что я не смогла бы взглянуть в глаза этой женщине.

А ещё я спросила себя, что подумает этот мужчина, когда протрезвеет?

Однако я не шевелилась.

Я легла спать голой, и сейчас мне было так хорошо. Простыни были нежные, и их приятное тепло обволакивало моё тело. Я люблю одной понежиться в постели, по утрам, когда впереди много времени. Я подумала, что сейчас, наверное, часов 5, и что эти люди вряд ли потревожат меня раньше 10 или 11.

Я вытянулась под одеялом, чтобы подольше насладиться этой прекрасной постелью, перевернулась и зарылась лицом в подушку.

Простыня приятно пахла. Поначалу я не замечала этого запаха. Я вдохнула его несколько раз. Разумеется, сюда примешивался запах моих волос, но был ещё и какой-то другой аромат, казавшийся мне незнакомым.

Я отползла в другой угол, туда, куда я не клала голову, и снова вдохнула, потом медленнее. И на короткое мгновение я ощутила странное чувство, что я уже вдыхала когда-то точно такой же запах. Я сказала себе, что это невозможно, и не хотела больше ни о чём думать. Мне это почти удалось. Я уже дремала, как вдруг вспомнила этот запах.

И при этом я, кажется, даже вздрогнула.

Долгое время я была без сил. Я чувствовала, как меня наполняют далёкие воспоминания. Пришедшие из самых глубин моей памяти.

И причиной тому был этот простой запах. Запах, который я вдруг узнала.

В течение некоторого времени я, почти забывшись, с усилием вдыхала этот пьянящий аромат полевых растений, которые деревенские женщины обычно кладут в свои шкафы.

Я позабыла их название, но их форма, их цвет ясно предстали передо мной. Это были сухие серо-зелёные растения со сморщенными листьями, которые трещали, как костёр от ветки, стоило до них только дотронуться, — их-то и разбрасывали на стопки белых простыней, на аккуратные стопки сложенных простыней, на стопки тряпок с красными полосами, на вышитое бельё на средней полке.

У шкафа было две дверцы. Две дверцы, что скрипели, когда их потихоньку открывали.

Я почувствовала, что мне становится плохо. Почувствовала, что сейчас совершаю глупость. Но было слишком поздно. Весь этот такой далёкий мир заворочался внутри меня.

Теперь дверцы шкафа были закрыты. Стопки простыней не наполняли больше комнату своим ароматом. Но прожилки на деревянной дверце шкафа рисовали в тени двухголового монстра. С необыкновенной ясностью я различала у него каждую морщинку, каждую неровность.

Что-то подсказывало мне, что напрасно я годами старалась избавиться от этих воспоминаний. Но мне не хотелось об этом думать.

Только когда руки старой женщины скользнули по стенкам шкафа, я, кажется, закричала. Мне почудилось. Я села в постели и попыталась думать о предстоящем дне. О дороге. О поезде, в который нужно будет сесть. О Лионе. О своей работе. И ещё о Марселе, который вернётся в субботу.

Потом, ощутив холод, я снова легла.

Когда я опять открыла глаза, потолок был совсем серым от света. И я могла видеть каждую трещинку, каждое пятнышко. И тогда я подумала, что мне никогда прежде не приходило в голову изучать потолок у себя дома или в номерах отеля, где я часто ночевала.

Конечно же, этот потолок не был похож на те другие. Он был для меня тем же, чем был тот запах постели.

Мне было страшно, я, в самом деле, чувствовала себя одинокой.

А потом всё, что меня пугало, постепенно стало чем-то вроде тумана, находиться в котором было, должно быть, очень приятно. И, должно быть, здесь можно было бы спокойно отдохнуть.

Впрочем, если бы кто-то зашёл сейчас в комнату, чтобы объявить о том, что я приговорена провести вечность, лёжа в этой постели, глядя на этот потолок, думаю, я бы не возражала. Мне бы больше ничего другого не оставалось. Мне бы больше не нужно было думать, но в то же время я могла бы жить, наслаждаясь ласкающим теплом этой постели.

Наверное, прошло несколько часов, но я даже не пошевелилась.

Только услышав под окном шаги, я вздрогнула. Это забвение увлекло меня от реальности ещё дальше, чем мой ночной сон. Я действительно верила, что нахожусь в доме одна, и этот стук шагов напомнил мне, что здесь живут ещё два человека. Это было ничто по сравнению с тем количеством мужчин и женщин, с которыми я ежедневно соприкасаюсь в обычной жизни, но я понимала, что встретиться с этими двумя людьми будет для меня куда тяжелее, чем увидеть всех тех, с кем я каждый день общаюсь в Лионе.

Шаги прекратились, и кто-то внизу очень громко постучал в дверь. Почти сразу же я услышала, как эта дверь отворилась и снова закрылась, а потом до меня донёсся сбивчивый шёпот. Потом я узнала голос Брассака. Он кричал. А вот женщину было едва слышно. Они говорили недолго. Дверь снова отворилась, а потом захлопнулась с такой силой, что у меня стёкла в окнах задребезжали. Тяжёлые шаги, которые могли принадлежать только Брассаку, удалялись от дома. Я услышала, как жалобно завыла собака. Мне даже показалось, что выло несколько собак. Тогда Брассак вернулся. Послышался радостный лай, а потом тишина снова охватила двор.

Несколькими минутами позже дверь опять открылась и закрылась, и раздались уже другие шаги. Я сразу выскочила из кровати и подбежала к окну. Сквозь жалюзи я увидела уходившую женщину.

Я очень быстро оделась, взяла свою сумочку и вышла из комнаты. Я смутно сознавала, что мне надо уйти из этой комнаты и больше не возвращаться.

Когда я спустилась на кухню, то ещё не знала, что буду делать дальше. Но я чувствовала, что в любом случае нужно воспользоваться отсутствием Брассака и его жены, чтобы сбежать.

Я торопливо обвела комнату взглядом в поисках зеркала. Оно висело около окна. Я посмотрелась в него и не узнала себя — у меня было впечатление, что я вижу лицо другого человека. Это длилось не больше секунды, а я слишком торопилась, чтобы выяснять, откуда взялось это чувство. Волосы у меня спутались, и я не могла уйти, не причесавшись. Ещё я хотела накраситься. Всё так же быстро я нашла в своей сумочке расчёску и помаду.