Проигрыш — дело техники

Затем перевел взгляд на часы и убедился, что в запасе у него еще много времени. Он налил себе пива и принялся не спеша пить, разглядывая фотографии, сделанные им на Сисге, и изучая анкеты пропавших без вести. Потом вдруг вспомнил, что уже несколько дней не виделся с Гусманом.

И поехал навестить его.

Силанпа и Фернандо Гусман вместе окончили факультет журналистики Хаверианы и одновременно начали работать в «Обсервадоре». Только Гусман лучше справился со вступительным испытанием и получил право выбирать, поэтому его сразу приняли в отдел полицейской хроники. Силанпе же предварительно пришлось пройти стажировку в воскресной редакции.

Гусман был журналистом по призванию, одержимым своей работой, обладающим острым умом и профессиональной проницательностью. Силанпа не раз с гордостью выслушивал его аргументацию в ходе обсуждений судебных дел и детективных расследований с коллегами по редакции. «Это мой друг», — говорил он себе в такие минуты, с восторгом наблюдая, как неискушенный новичок Гусман неизменно обставляет своих многоопытных товарищей, находя правильное решение, проникая в самую суть вопроса, нападая на верный след, догадываясь, где и как искать доказательства того, что казалось недоказуемым.

Когда Силанпу наконец перевели в редакцию полицейской хроники, Гусмана уже повысили до редактора — самой подходящей для него должности, которую он и так уже фактически исполнял на протяжении последних месяцев благодаря своему динамизму и аналитическим способностям. Со дня его назначения даже самые ранние газетные пташки — те, кто приезжал в редакцию на первых автобусах — всякий раз заставали Гусмана на рабочем месте перед включенным компьютером, с покрасневшими глазами, зажженной сигаретой и чашкой черного кофе. Погоня за информацией заводила его, возбуждала, разжигала охотничий азарт. Ему не терпелось быстрее всех разобраться в происходящем, опередить события, чуть ли не заставить действительность подчиниться своему предвидению…

Работал он допоздна. Когда уходили последние редакторы дневной смены, Гусман продолжал что-то писать или править, сидя без пиджака, со сбившимся набок галстуком, приканчивая очередную пачку «Пьельрохи», либо вводил в курс ночных редакторов, расследовал новое запутанное дело, висел на телефоне, опрашивая своих информаторов, а изредка покидал редакцию, чтобы самому «в поле» собрать срочно понадобившиеся сведения.

Уходил он только заполночь — когда в одиночку, а когда с Силанпой, который поджидал его, попивая ром в редакции провинциальных новостей, — и в отсутствие Гусмана всем казалось, что не хватает чего-то важного, будто одна из главных опор газеты внезапно рухнула.

Стремительный подъем по карьерной лестнице оказал на психику Гусмана сокрушающее воздействие. Он замкнулся в себе, не думая ни о чем, кроме работы, а если с ним заговаривали, отводил взгляд куда-то в потолок, словно боясь растерять мысли. Ночные бдения в редакции пристрастили его сначала к алкоголю, а затем и к наркотикам. Силанпе не довелось наблюдать лично, как Гусман потребляет стимуляторы, но все говорили, что иначе он не сумел бы выдерживать такое нечеловеческое напряжение и заставлять собственный мозг работать с полной отдачей почти круглосуточно. После назначения Гусмана редактором отдела полицейской хроники Силанпа мог лишь издалека восхищаться успехами своего кумира, но, попав под его начало, воочию убедился, что у того постепенно съезжает крыша. День ото дня он напивался все раньше, а порции рома с каждым разом увеличивались.

К десяти вечера Гусман менялся, как лакмусовая бумажка: опухшие щеки багровели, нос напоминал стручок красного перца. Силанпа и все остальные оправдывали это тем, что такова, видимо, цена, которую приходится платить обладателю выдающегося интеллекта за свой природный дар. К одиннадцати глаза Гусмана наливались кровью, язык деревенел, а голос становился, как у посланца с того света. Спотыкаясь, он скрывался за дверью туалета, и возвращался совершенно другим человеком, приговаривая: «Сунь голову под холодную воду, и избавишься от любого недомогания!»

Силанпа приезжал в редакцию в девять утра, и за чашкой кофе Гусман объяснял ему то, что предстояло сделать за день. При этом он, не переставая, чертил на листке бумаги, поскольку относился к тем графоманам, которые не могут говорить, не воплощая свои идеи и мысли в линиях, квадратах и кружочках, дополняя собственные слова каракулями и закорючками.

Как-то раз, в одно прекрасное утро, Силанпа уловил в дыхании Гусмана запах алкоголя.

— Вы что, уже выпили? — изумился он. — Сейчас всего девять утра!.. Может, случилось что?

— Ничего не случилось, просто глотнул чуток — горло прочистить!

— Да вы пьяны! Только посмотрите на себя!

Тут он увидел бутылку рома, которая стояла на полу рядом с корзиной для бумаг.

— Спокойно! — Гусман закурил, на лице его мелькнула тревога. — Я — как эта бутылка: налитой, но не пьяный! Давайте-ка лучше займемся делом!

Все рухнуло в тот день, когда Гусману привиделись кукарачи-великаны, и он с воплями принялся крушить редакционные настольные лампы и пишущие машинки. Медики поставили диагноз «шизофрения вследствие постоянного стресса, переутомления, злоупотребления наркотиками и алкоголем»… В итоге Гусману назначили стационарное лечение, и ему пришлось расстаться с редакцией.

С тех пор его держали взаперти в санатории для алкоголиков в Чие, в полной изоляции от внешнего мира. Только Силанпе разрешалось изредка навещать его.

Он оставил свой «Рено-6» на стоянке у ворот, подошел к калитке в ограде и подозвал монашенку из медсестринского персонала санатория.

— Я — друг Фернандо Гусмана, приехал навестить его.

Монашенка проводила Силанпу в палату Гусмана.

Как обычно, при виде бывшего шефа к горлу у него подступил комок.

— Ну как, вас здесь не обижают? — Силанпа вручил Гусману пакет со сдобными булочками и еще один, с виноградом.

— Нет… — Гусман пристально посмотрел на него, выжидая, пока монашенка выйдет за дверь. — Хорошо, что вы пришли. Мне вчера удалось добиться существенного прогресса в достижении свободы моей личности!

— Какого же?

— Я уговорил их разрешить мне читать газеты!

— Но вам это может навредить! — встревожился Силанпа. — Врач запретил всякую информацию!

— Да нет же, погодите, дело вот в чем: я подбросил им идею позволить мне читать по одной газете в день, но как бы в виде исторического обзора, а не последних новостей! Понимаете?

— Нет…

— Каждый день мне приносят очередную старую газету за тот год, когда меня упрятали в этот чертов санаторий. Хоть помаленьку и с опозданием в несколько лет, но я все же узнаю о том, что творится в мире!

Силанпа с восхищением подумал, что Гусману даже теперь удалось добиться своего!

— Сейчас читаю о захвате дворца правосудия! Это черт знает что, верно? Наше государство поражено тяжелым недугом! Бетанкур стоит перед выбором: либо проводить плебисцит, либо отправляться в отставку!

— То ли еще будет, вы себе даже не представляете!..

— Ни слова больше, стихотворец! — перебил его Гусман. — Но если бы грянул очередной переворот, я бы догадался!

На глазах Силанпы выступили слезы, он отошел к окну и уставился невидящим взглядом в горные склоны. А потом, взяв себя в руки, рассказал Гусману о трупе, найденном на Сисге.

— До сих пор неизвестно, кто он и откуда взялся. Жировая оболочка, набитая песком и водорослями!

— Надо выяснить, не имелось ли похожих прецедентов, — тут же принялся рассуждать Гусман. — Поискать в полицейских архивах дела, в которых убийцы сажали жертву на кол, распинали или вешали и оставляли на всеобщее обозрение. Необходимо от чего-то оттолкнуться. Помимо личности убитого, наверняка есть и другие зацепки.

— Вообще-то все очень запутано. — Силанпа закурил и открыл окно. — Я сейчас работаю с анкетами граждан, пропавших без вести за последние два месяца. Мойя расщедрился, помогает мне в обмен на информацию.