Заколдованный круг

Ханс Нурбю и его друзья

22 апреля 1818 года состоялось бракосочетание почтенной вдовы Рённев Ларсдаттер Ульстад из Нурбюгды и Ховарда Ермюннсена Виланна, управляющего усадьбой приходского пастора Педера Лаурентиуса Тюрманна. Многим запомнился тот день. Свадьбу справили в Ульстаде, гуляли три дня, и такое множество гостей не собиралось в Нурбюгде уже много лет. Подобные свадьбы люди помнили годами, это были как бы дорожные столбы у серого большака. Так и говорили: «А, это — это было через год после свадьбы в Ульстаде».

Но день запомнился не только поэтому. Многие бабы в селении так рассуждали: если уж такая богатая вдова, как Рённев, выходит замуж за пришлого, у которого и хутора-то своего нет, так, стало быть, есть у нее на то причина. А значит, скоро кое-что случится, так что считай, загибай пальцы.

Они чинно сидели на стульях и скамьях вдоль стен, эти бабы. Сидели чинно, но их быстрые глаза следили за всем и кое-что примечали.

Еще загодя — за много недель — об этой свадьбе шло немало толков. Разных толков.

Что Рённев нашла себе чужака — это баб не так удивило, как глупых мужиков. Ведь если разобраться, то и сама-то Рённев в Нурбюгде пришлая, правда, не издалека, из главного прихода.

А вот он, этот ее новый муж, и впрямь чужак, ничего не скажешь. Издалека его принесло. Недаром, видно, говорит старая пословица, что тролль тролля и за горой учует…

Вот Ула Ульстад занесся и взял себе жену со стороны, а что хорошего получилось? Пришлось ему, говорили, кормиться заводчиковыми объедками. Но даже не в том дело. А вот наследника, о котором он мечтал, так с этой бабой надутой и не прижил. Да и вообще звону от Улы было много, говорил народ, а толку-то ни на грош. И погиб он ни за понюшку табаку в расцвете сил, вот чем все кончилось: высоко в горах, в лесу, разможжила ему грудь упавшая сосна, так что пришлось тащить его домой на конной волокуше, словно бревно. И на этот раз едва ли что путное выйдет. Теперь в Ульстаде будет двое пришлых, а этот новый, что Рённев себе выискала, он-то, собственно говоря, не хозяин, а вроде как бродячий подмастерье, раньше он работал у пастора в усадьбе. Никто ведь даже и не знает, откуда он, никто ничего не знает о его родне. Говорят, мол, из Телемарка. Вроде это где-то далеко на западе, где-то чуть ли не у самой у Англии. А этот брат его, что околачивается тут на свадьбе, — это и впрямь его брат? Чем это докажешь — вот разве что только оба говорят на том же чудном языке, словно поют. Да разве так по-людски говорят? Нет, не к добру это все! Чего же можно ждать от такой, как Рённев, которая сначала жила много лет с заводчиком, пока не надоела ему и он не дал ей отставку? Но она времени даром не теряла и тотчас заарканила спесивого Улу Ульстада…

Глаза следили за пляшущими Рённев и Ховардом.

По Рённев пока еще ничего не видно. Пока еще нет. Да, пожалуй, загибать пальцы надо с этого месяца.

Мужчины говорили «гм», и «да», и «н-да…». Шустрый он парень, этот Ховард, ничего не скажешь. Коленце, которое он в пляске выкинул в первый вечер свадьбы, мало кто смог повторить… И Рённев баба хоть куда, спору нет. Но могла бы найти себе мужа и в Нурбюгде, сколько тут вдовцов свободных, у которых и дом свой, и лес, и чего душе угодно…

Медленно расходятся по домам гости после трехдневной свадьбы. Первыми из Ульстада отправились, как и следовало ожидать, те, кто жил всех дальше. Часов в десять вечера они выбрались на дорогу. Жены сели верхом, а мужья взяли лошадь под уздцы.

Последними разошлись ближайшие соседи, те, кто жил к югу на хуторах у дороги — в Нурбю, Флатебю, Стрёме и Нурсете. Путь был недальний, и лишь часа в два ночи они все вместе двинулись пешком по домам.

Молодые — Рённев Ульстад и ее новый муж, Ховард Ермюннсен, — почти все время стояли на крыльце и прощались с гостями.

Ничего не скажешь, урвал он кусочек, этот пасторов работник, или, как его бишь, управляющий! Самая видная баба во всей Нурбюгде, да один из самых богатых хуторов в придачу, Что ж, у его отца, говорят, тоже свой хутор там, у него на родине. И парень он собою красивый, что правда, то правда.

Шестеро последних гостей брели в ночной тьме. Четверо мужчин и две женщины. Анна Нурбю не вставала с постели уже одиннадцатый год, а Гуру Стрём была на сносях, так что не выходила из дому.

Когда они проходили мимо дома Ханса Нурбю и остановились попрощаться, Ханс предложил троим своим соседям заглянуть к нему и пропустить рюмку напоследок.

Когда Нурбю начинал пить, то никак не мог остановиться, так уж он был устроен.

Женщины заворчали: уж они-то знают эти «рюмки напоследок» у Ханса Нурбю.

Но ворчали недолго: они хорошо знали и самого Нурбю. Это был один из самых богатых и могущественных людей в селении. Быть может, самый богатый и самый могущественный, и из тех, кто ничего не забывает и крут в делах.

Мужчины — те сразу же согласились. У него, у Нурбю, водка всегда хороша. К тому же еще раньше он успел шепнуть двоим из них — Уле Нурсету и Аннерсу Флатебю, — что они увидят, как он сегодня ночью подцепит на крючок рыбку. Те сразу смекнули в чем дело: Нурбю скупал в здешних селениях лес для барона Русенкрантца, а у третьего из приглашенных — у Шённе Стрёма — был большой и хороший лес. Удивительно даже, как это Нурбю до сих пор не заставил Шённе продать по дешевке свой лес — ведь тот все пиликал на своей скрипочке, да и вообще был простак простаком.

А Шённе Стрёму Нурбю только и сказал:

— Зайдем, поиграешь на скрипке!

Но и этого было довольно. У Шённе загорелись глаза, и он, словно собака, пошел за Хансом Нурбю.

Он был из тех, кому во всем везет, этот самый Нурбю. Хутор он унаследовать не мог: был вторым сыном. Но старший брат кончил плохо. Однажды он побывал в Несе и услышал там проповедника, Ханса Нильсена Хэуге, этого самого. Стал он тогда говорить встречному и поперечному, что все люди, дескать, братья. Мало того: он и повел себя так, словно вправду уверовал в это. Построил новую большую людскую, где хусманы и слуги могли посидеть на досуге, и даже купил для нее новую, дорогую печку. Он расхаживал по своей земле и распевал псалмы. Молился вместе со слугами. Ну ладно, это еще куда ни шло: были и кроме него «друзья Хэуге», которые делали то же самое, и многие считали, что овчинка стоит выделки. Но Эрик-то Нурбю стал устраивать молебны в самую страду! А уж это до добра не доводит. А потом он помолвился с дочкой хусмана и вскоре прибавил своим хусманам по два шиллинга в день. Тут уж всем стало ясно, что он спятил, и Ханс уговорил мать подписать бумагу, что Эрик тронулся умом. Его отправили к Керстафферу Бергу, который брал к себе помешанных. С тех пор он и сидел в подвале на том хуторе.

Вот так ему, Хансу, достался двор — а мать слегла, как только подписала эту бумагу. Слегла и не встала и в скорости померла.

Год спустя Ханс добыл себе еще один двор. Он женился на единственной дочке с Хэуга, соседнего хутора, на девушке по имени Анна. Хэуг был хутор добрый, хозяева имели право ловить в озере рыбу и добывать руду на горе. А дочка была малость кособока и криворота, что и говорить, красотой не блистала, но была женщина тихая и добрая. Через год после свадьбы родила она дочку и чуть при этом не отдала богу душу. Старая повитуха сказала тогда: «Еще ребенок, и конец ей». Однако ошиблась: через год Анна родила сына и не померла, но слегла и с тех пор уже не вставала. Ханс еще тогда сказал сердитой бабке: «Коли ей не выздороветь, пускай лежит. Хутор не бедный, прокормим, раз она сделала, что ей положено: принесла наследника».

А еще через несколько лет у Анны отец с матерью померли, и вот у Ханса Нурбю оказалось в руках два хутора — из лучших в округе. И как сказано в Писании, кто имеет, тому дано будет — в скором времени он стал скупать лес для самого барона Русенкрантца, для этого, как многие считали, богатейшего человека в стране, которому принадлежали огромные леса, множество шахт и лесопилен и столько дворов, что и названий не упомнишь. И барон на этом не прогадал. Да и Ханс Нурбю тоже.