Избранное

Проблема, однако, оставалась, и она беспокоила писателей. Почему ирландцы столь искусны в создании не романов, а именно рассказов? Этим вопросом задавались многие литераторы. Уж не доказательство ли это того, что малые страны предпочитают малые формы? — язвительно спрашивал рецензент очередного сборника рассказов. Или это объясняется расколотым национальным сознанием, которое препятствует развитию темы? Вопросов было много. Очевидно, что и ответ на них не может быть один. Сам О’Фаолейн объяснял жанровый перекос тем, что национальная жизнь в Ирландии не дает писателю больших драматических тем.

С того времени, когда это суждение было высказано, жизнь в Ирландии достигла высокой степени драматичности, главным образом в связи с ольстерским кризисом, обострившим все проблемы национального развития. Появилось множество романов, эти проблемы поднимающих.

О’Фаолейн же написал другой роман — философскую в своей основе книгу о жизни человека. Для этого ему и потребовалась большая форма искусства, мысль о которой именно в этой связи возникала у писателя и прежде, в исследовании, посвященном жанру рассказа: «В жизни нет такого явления, как рассказ. Все жизненные истории — длинные, длинные истории». Вместить их может только роман, «длинная, как жизнь, книга».

Роман «И вновь?» получился именно такой «длинной, как жизнь, книгой». На его страницах воспроизводится вся история героя, только не от рождения до смерти, а… наоборот.

Герой О’Фаолейна поставлен в фаустовскую ситуацию. Трагедия Гёте начиналась «Прологом на небе», в котором Господь и Мефистофель договариваются подвергнуть Фауста испытанию, чтобы решить свой спор о природе человека. Нечто подобное, хотя и в почти пародийном виде представлено в прологе к роману О’Фаолейна — «Уведомлении с Олимпа». Небожители решили провести эксперимент, дабы окончательно выяснить, поможет ли человеку его жизненный опыт, если ему представится возможность вновь прожить свою жизнь. В качестве подопытного кролика олимпийским богам требуется «некое незначительное лицо». Им оказывается дублинский журналист, который в день своего шестидесятипятилетия получает божественный дар: вторую жизнь вместо предназначавшейся ему в то же утро смерти. По условиям эксперимента Янгеру оставляют результаты жизненного опыта, но отнимают память о прожитых годах. Кроме того, свои следующие шестьдесят пять лет он проживет в обратном порядке, становясь все моложе (что и означает его фамилия в переводе с английского), пока не вернется в материнскую утробу Времени.

Действие романа охватывает всю новую жизнь Янгера, начиная с 17 марта (национальный праздник Ирландии, день св. Патрика, который считается покровителем острова) 1965 г. и кончая тем же днем 2030 года. Завершая свой рассказ третьим десятилетием двадцать первого века, О’Фаолейн не пользуется случаем заглянуть в будущее. Его приметы — лишь отчетливее проявившиеся черты сегодняшнего дня — едва обозначены. Так, уютный Дублин стал «безличным и приличным», а люди чувствуют себя все более одинокими. Дело в том, что к фантастике, как жанру, роман О’Фаолейна отношения не имеет. С помощью фантастической сюжетной ситуации писатель обращается к онтологическому, философскому аспекту бытия человека.

И здесь опять напрашивается сравнение с великой трагедией Гёте, потому что О’Фаолейн ставит, по сути дела, фаустовскую проблему смысла жизни, хотя и бесконечно суженную. Вместо Фауста, личности великой, выдающейся, у О’Фаолейна действует человек заведомо заурядный. У Гёте речь идет о Жизни в космогонических масштабах, герой О’Фаолейна поглощен поисками самого себя, смысла собственной жизни. Но в конечном итоге личность и есть средоточие жизни, поэтому так пристально и пристрастно всматривается в нее литература XX века.

Поместив своего героя в экстраординарные обстоятельства, О’Фаолейн создает модель «одинокого человека». Утраченная память Янгера — своего рода символ человеческой потерянности, непричастности, оторванности от корней. Более того, он лишился не только прошлого, но и, как это ни покажется странным, будущего. Прошлого — потому что он не знает его, будущего — потому что, напротив, слишком хорошо его знает. От прошлого остались лишь разрозненные, едва уловимые впечатления. Будущее рассчитано за него, и весь расчет, до последнего мгновения, когда он исчезнет, ему известен. Ситуация, попросту говоря, не человеческая, и, чтобы сохранить себя как человека, Янгеру необходимо выяснить не только, кто он, но и как он стал тем, кем стал. То есть, чтобы обрести себя, он должен обрести свое прошлое, чувство принадлежности. Ему помогают в этом три женщины, определившие три этапа его «второй» жизни. Они являют собой различие и преемственность трех поколений — отсюда и прямая родственная связь между ними, — именно в таком единстве они необходимы герою. Их жизни четко расположены на генеалогическом дереве, из его истории вырубленном.

Результат эксперимента всей новой жизни Янгера, продолжавшейся шестьдесят пять лет, в конечном итоге состоит в том, что опыт, или «зрелое сознание», оторванное от исторического прошлого человека, не помогут ему, существу историческому. Живи он хоть десять раз, он все будет начинать сначала, восстанавливая естественный ход жизни с ее радостью и горем. Каков же в таком случае ответ на вопрос, поставленный в заглавии романа? На последней странице его дает Нана, друг и жена Янгера, его единственное доверенное лицо. Теперь, когда Янгер ушел в небытие, а ей самой почти столько же лет, сколько было ему в начале романа, она не колеблясь приняла бы предложение богов. Ответ жизнеутверждающий. Но в нем также содержится ироническое сомнение в смысле бесконечного возрождения, напоминающего круговерть. Об этом говорят заключительные слова романа, составленные как пародийная парафраза типично джойсовской ассоциации.

К роману О’Фаолейна, написанному как притча о жизни человека, нельзя подходить с мерками бытового правдоподобия. С первых его страниц читатель вслед за героем втягивается в эксперимент совершенно неправдоподобный. В правила затеянной игры входит загадывание загадок. Но нас ждет разочарование, если вместе с героем, увлекшись почти детективной историей, мы будем искать к ним точные ответы. Упорство Янгера упирается в насмешку богов, читатель же, коль слишком долго он будет сличать факты и сопоставлять даты, неизбежно почувствует лукавую улыбку автора. Он рискует уподобиться персонажу романа, мисс Пойнсетт (пародия на мисс Марпл Агаты Кристи), доверяющей только фактам: «Послушав каватину Генделя „Царице любви“, она бы наверняка прежде всего отметила, что истории неизвестны точные свидетельства существования такой женщины».

На вопрос интервьюера — в этой роли выступила его собственная дочь, известная писательница Джулия О’Фаолейн, — почему в жизни героя романа «И вновь?» подчеркнута личная, а не общественная ее сторона, писатель отвечал, что хотел «добраться до сущности человека, того, что Йейтс называл „личностью“, до ядра, освобожденного от оболочек, именуемых характером, приметами места, социальными функциями». Но социальный элемент никогда не исчезает из его произведений — комментирует это объяснение Джулия О’Фаолейн. И действительно, хотя в романе речь идет о личном, семейном прошлом, в какой-то степени это и метафора прошлого исторического, пережитого лично, напоминающего о себе незаживающей душевной раной. Потому что в ирландском контексте тема прошлого всегда включает в себя общественный, даже политический смысл. И по-прежнему остается одной из самых острых, больных для ирландской литературы. Сколько было написано об истории как «кошмаре» (Джойс), как грузе «бесполезных» (Л. Макнис) или «обжигающих» (Дж. Монтегю) воспоминаний. И в филиппиках героя О’Фаолейна нельзя не услышать взволнованный авторский голос, знакомый по другим выступлениям писателя: «…и слово „прошлое“ вдруг стало мне отвратно… этим словом оскорбляли достоинство моей страны. Слишком уж много попадалось мне эдаких нахрапистых патриотов в дублинских кабачках, где они, до капли выдоив свое (?) Славное Прошлое, в мгновение ока от этого прошлого отшучивались как ни в чем не бывало: показывали, что стоят на земле обеими ногами. Овцы, разбредшиеся из загона рухнувшей империи, полулюди, навеки меченные клеймом имперского овцевода на крупах».