Закон благодарности

Об этом случае непременно рассказывали всем новым зимовщикам, как бы подтверждая тем необходимость строгой инструкции. Был даже установлен сигнал «медвежьей тревоги» — частые удары молотком по куску железа, подвешенному у входа в дом.

И только сам Севрин не придерживался установленных правил — ходил всюду один. Правда, с оружием не расставался, карабин всегда брал с собой. Но Петр Данилович и другие островитяне не считали, что он нарушает правила. Во-первых, тот, кто правила устанавливает, сам их обычно не соблюдает. Во-вторых, Севрина всегда сопровождал Дик, который был ничем не хуже любого спутника. Постоянное общение с людьми мало-помалу вытравило у Дика природный страх перед царем Арктики, и он смело облаивал медведей, пытался даже кусать их, подкравшись сзади.

С наступлением зимы Петр Данилович и многие зимовщики стали готовиться к охоте на песцов — налаживали капканы, мастерили ловушки. Каждому хотелось привезти домой сувенир — шкурку если не голубого, то хотя бы обычного песца. Петр Данилович предполагал подстрелить также несколько нерп: нерпичья шкура — неплохой сувенир, жир всегда нужен, а мясо за долгую зиму съедят собаки.

Пока еще не укрепился наст, Севрин возился за домом, налаживая нарту. Он подобрал в упряжку собак, приучал их к командам, к работе. Дик радостно вспоминал полузабытые слова.

Вместе с рыжебородым радистом Кузьминым Петр Данилович в начале октября совершил первую поездку по острову. Он присматривался, есть ли на снегу следы зверей, каково их направление, а Кузьмин, впервые увидевший с высоты островного плато безбрежное величие океана, уснувшего под ледяным панцирем, восторженно прыгал вокруг нарты, как несмышленый щенок.

Дик уже успел изучить повадки каждого из новоприбывших зимовщиков. И все они казались ему в сравнении с Севриным смешными. Например, после первой снежной бури, когда дом, баню и склад засыпало снегом, когда надо было скорее прокапывать проходы, расчищать метеоплощадку, первый выбравшийся на волю из засыпанного дома Костя Игошев бултыхнулся с головой в сугроб, заорал весело, разгребая снег руками. Дурному примеру последовали все остальные — Сергей Кузьмин, Андрей Кухарчук, Феликс Козлов. Их всех легко можно было отличить друг от друга по бородам, которые они отращивали. У Кузьмина борода была огненно-рыжая, роскошная. У Игошева волосы на подбородке не росли, зато буйствовали на щеках — на одной пепельно-серые, на второй — желтоватые с белым клоком (его все шутливо звали Трехцвет). У Кухарчука бородка росла клинышком, была аккуратна и заметна лишь потому, что от висков до бороды Андрей каждое утро белесые свои волосы тщательно сбривал. У Козлова борода — продолжение усов, охватывает рот полукольцом снизу. Дику больше всего нравилась борода Петра Даниловича — окладистая, закрывающая грудь, черная, с проседью.

Петр Данилович выбрался из дома последним, Дик — вслед за ним. Они снисходительно наблюдали, как барахтаются в снегу впавшие в детство люди. Наконец Севрин сказал: «Хватит баловаться, пора делом заниматься». Он взял в руки широкую шуфельную лопату и начал копать проход к метеоплощадке. Морозов настоящих еще не было, рыхлый снег легко поддевался лопатой. Кузьмин присоединился к Петру Даниловичу, остальные начали рыть проходы к складу и бане. И вовремя: Дик слышал, как отчаянно скулят собаки, укрывшиеся от непогоды в тамбуре бани и у склада.

Ему-то повезло — он пережидал буран вместе с людьми, в их доме. В тот день, когда начался буран, Севрин, возвратись с метеоплощадки, не обнаружил у входа в дом собак — наверное, ушли куда-то, решил он и впустил Дика в дом. Больше трех суток, пока бесновалась вьюга, они просидели взаперти.

Дику больше нравилось быть среди людей, чем забавляться с собаками. И не потому, что чаще перепадали лакомства: просто интересно было наблюдать, как они разговаривают менаду собой, сидя за столом, или как молчат, слушая музыку, что прорывается сквозь шорохи и разряды через тысячи километров и льется из черного ящика, подмигивающего зеленым, как Полярная звезда, глазом.

А после того как Петр Данилович остался на третью, не предусмотренную никакими планами зимовку и нашел в Дике умного и понятливого слушателя, Дик все чаще получал доступ в маленькую комнату хозяина, пропахшую табаком и одеколоном. Он обычно ложился на прохладный пол у двери, пренебрегая ковриком у кровати, вытягивал лапы и внимательно следил за хозяином умными глазами. Иногда от тепла и уюта наваливалась дремота, но Дик спал чутко, как все полярные лайки, и при малейшем шорохе сразу открывал глаза. Петр Данилович читал либо писал. Дику очень нравился шорох переворачиваемых страниц.

Других собак люди иногда тоже впускали в дом, но те не умели себя вести, попрошайничали, лезли куда не положено, либо, разомлев от тепла и сытости, крепко засыпали. Собак на острове, кроме Дика, к зиме осталось семь. Зимовщикам они не были особенно нужны, но каждый выбрал себе любимца и оказывал ему всевозможные знаки внимания: подкармливал, почесывал за ушами.

К Дику все относились одинаково уважительно, может, потому, что начальник станции благоволил к этой собаке. Дик не возражал против внимания к своей особе, но бывал счастлив только тогда, когда его ласкал Петр Данилович. Он, кстати, на других собак не обращал никакого внимания.

Были на острове Шарик, — его подкармливал Костя Игошев, Лайка, — ей покровительствовал Андрей Кухарчук, Быстрый и Смелый вроде, нравились рыжебородому Сергею Кузьмину. Они были чуть старше Шарика и Лайки. Без хозяина остались степенная Дина — верная подруга Дика, и его ровесник, помнящий времена владычества Джека, Смурый. Клички всем собакам дали прежние зимовщики, но они рассказали о них своим сменщикам, так что собакам не пришлось при новых хозяевах привыкать к другим именам. Были еще щенки от Дины и Дика, но они убежали в тундру перед наступлением холодов и не вернулись.

Дика, Дину, Смурого, Быстрого и Смелого Петр Данилович приучал с начала зимы к упряжи. Брал он и Тура, молодого, сильного, но тот был туп и злобен, никак не мог усвоить, чего от него хотят. Дик не стал помогать ему, зная, что Тур только и ждет, когда вожак ослабеет, чтобы занять его место. Пусть ждет. Но, если не будет полезен людям, не дождется — уведут в тундру, а придут без без него. Такие случаи на памяти Дика были. Шарика и Лайку Севрин пожалел: им прошлым летом исполнился только год, пусть окрепнут.

Возможно, Петр Данилович вознамерился объехать весь остров: уже два года прожил, а в глубине его не был, знает только бухту, где стоит станция, да близлежащие окрестности. Пока было хоть немного светлого времени, Севрин уезжал с неизменным своим напарником Кузьминым с каждым разом все дальше и дальше. Но возвращались ни с чем. Капканы и ловушки, поставленные на песца, были пусты.

— Ничего, зима длинная, еще попадется. В середине зимы самый хороший мех: длинный, прочный, — успокаивал Петр Данилович зимовщиков, которые откровенно расстраивались, когда нарты возвращались порожними.

А потом наступила полярная ночь, и поездки по острову прекратились. Правда, дел у Петра Даниловича не убавилось, он был занят с шести утра до позднего вечера, Сейчас время определяли только по часам. И в шесть утра, и в двенадцать дня, и в шесть вечера, и в двенадцать ночи — одинаково темно, лишь поблескивает под переливающимися всполохами полярного сияния снег да мерцают в вышине холодные звезды. Хорошо, что часы у Севрина со светящимся циферблатом, с календарем: в любое время глянул — видно, который час и какой день.

К концу декабря зима набрала полную силу, морозы стояли такие, что пар от дыхания мгновенно застывал на лице кристаллами. Глухую полночную тишину изредка нарушали гулкие, как выстрелы, раскаты — это лопался, расширяясь, толстый лед. Океан жил и подо льдом, дышал, шевелился, вспучивая, взламывая, нагромождая друг на друга льдины. Собак теперь в бане, боясь, что они перемерзнут. Все они больше спали, неохотно съедали приносимую раз в сутки пищу и опять задремывали. Люди тоже ходили вялые, полусонные, мало разговаривали друг с другом.