День плиточника

Ох и скользко! Он с трудом вывел «вольво» на разъезженную траву.

Двое мальчишек на мопедах, выписывая среди деревьев бессмысленные вензеля, неожиданно возникли прямо перед капотом. Торстен чуть не наехал на второго из них, который слегка зазевался. Неприятное ощущение. Белые перепуганные глаза мальчишки блеснули в полумраке — белые, словно у мертвой рыбы. Торстен выругался, а мальчишки исчезли так же быстро, как и появились.

Натура у Торстена Бергмана была впечатлительная; он везде усматривал приметы и предзнаменования.

С превеликим трудом выбравшись из машины, он отметил, что прицеп на месте, и решительно зашагал к дому.

Входная дверь — новенькая, красивая, лакированного дуба, наверняка обошлась недешево. Открылась она легко, и Торстен Бергман очутился в свежевыкрашенном холле, где от стен и потолка приятно пахло чистотой. Изящная лестница, тоже дубовая, уходила в темноту второго этажа.

Оттуда, сверху, вроде бы доносились голоса. Впрочем, может быть, голоса долетали с улицы. Дом производил двойственное впечатление — с одной стороны, выглядел ультрасовременным, хотя, как говорится, не вполне завершенным, с другой же стороны, оставался темным старинным лабиринтом.

Внизу царила полная тишина.

Что ни говори, он ее получил. Работу. Скоро наверняка кто-нибудь придет и объяснит ему, что надо делать. И денежки будут, и работенка настоящая на денек-другой. А может, и порядочные люди найдутся, с которыми можно потолковать за кофе.

Он уже весьма воспрянул духом.

OPUS INCERTUM 3

Торстен Бергман вошел туда, где, возможно, и находилось его рабочее место. Да-а, задумано все со вкусом и с размахом. Кухня большущая — множество рабочих столов и моек по стенам, комплексный блок посередине, стеклянные шкафы и электрические причиндалы. Открывалась она по левую руку.

Справа столовая и гостиная — гипсовые панели, аккуратно смонтированные и покрытые стекловолокном, козлы обойщиков посреди комнаты, на новеньком полу, не зря ведь он застлан газетами. Дальше там, вероятно, еще несколько помещений, но в потемках разглядеть трудно. На стуле — термос и недопитая чашка кофе. Похоже, давно стоят. Кофе, во всяком случае, холодный. И не просто холодный — плесенью отдает. Торстен отпил было глоток и тотчас выплюнул.

Чем дальше, тем гуще потемки. И передвигаться затруднительнее. Наверно, какое-то из окон заложено? То и дело натыкаясь на дверные ручки, услужливо отворявшиеся в непроглядно-темные комнаты, Торстен совершенно потерял ориентацию, но потом припомнил, что некоторые окна и впрямь закрыты картоном. Не иначе как потому, что наружные стены красили из краскопульта — в изысканный цвет под старину, причем недавно.

А вот это гулкое, просторное помещение, пахнущее плиточным раствором (еще не вполне просохшим, если нюх его не обманывает), — Господи, уж не ванная ли?

Хотя, может, у них тут умывальная? Или что-нибудь другое? Во всяком случае, определенно какое-то из «санитарных» помещений. Очень уж темно, толком не разглядишь. Ага, деревянная дверь — по идее, ведет в сауну. А здесь-то что — неужели ванна? Огромная, будто плавательный бассейн! Не остерегись он в последнюю минуту и шагни назад — аккурат бы туда и рухнул. С непредсказуемыми последствиями. Бог весть, сколько бы пролежал на дне этой ванны, или как ее там, с переломом шейки бедра.

Мог бы и помереть от голода и жажды. Никто ведь не знает, что он здесь. Разве только Пентти, может, удивился бы на минутку, куда он пропал и почему так и не пришел на стройку, где Пентти подыскал ему работу. А давешние мальчишки на мопедах давным-давно забыли о нем, им плевать, кто он и куда подевался.

Коли наверху и впрямь, как утверждал Пентти, есть жильцы, они, конечно, потихоньку учуют трупный запах. Само собой, ежели раньше не явятся ремонтники. Но на это надежды маловато.

Почти инстинктивно он начал ощупывать стену. Ну и темень! Не поймешь, что тут за плитка, вроде незнакомая какая-то. И работа на ощупь не ахти. Швы неровные, да и сами плитки местами, кажись, перекошены. Торстен опять провел рукой по стене, размышляя о том, что же это за люди тут работали. Электровыключатели кое-где попадаются, но тока в сети нет. Сколько ни щелкай, все без толку.

Многое, думал Торстен, стало бы проще, если б на худой конец удалось найти батарейный фонарик. Ведь не больно-то и разберешься пока, на кого, собственно, предстоит работать и что именно надо делать. И где взять материалы и инструмент, тоже неизвестно. А вот с фонариком можно бы хоть в первом приближении оценить ситуацию.

Не без труда Торстен сумел вернуться назад, в более гостеприимные помещения, куда проникал свет осеннего дня. На улице лило как из ведра. Здесь, в столовой и в гостиной, тоже темновато, раза два он споткнулся о брошенные ведра, потом запутался ногой в ворохе ветоши и едва не повалил на себя стремянку.

Неожиданно он опять очутился у входа, перед все той же редкостно красивой дверью. Где они только разыскали это чудо! По нынешним временам такая дверка не одну тысячу крон стоит. Интересно все-таки, почему тут не пожалели труда и денег, отделывая первый этаж, а второй оставили как есть? Снизу Торстен видел, что стены на лестнице лишь до половины окрашены в благородный золотисто-желтый цвет, а дальше идет старая штукатурка, грязно-синяя, в глубоких царапинах и щербинах, оставленных безалаберными грузчиками, а может, и жильцами.

Изящные перила и те обрывались внезапно. Странный дом, недоделанный, что ли, — такое складывалось впечатление.

Кто-то, никак, решил довести ремонт до конца?

С верхнего этажа, кажется, долетают какие-то неясные, приглушенные звуки. То ли телевизор работает, то ли вправду люди разговаривают — трудно сказать. На миг Торстену почудился детский голос, потом вроде бы душещипательная музыка и опять что-то неразборчивое, невнятное. Может, это все-таки уличные шумы?

Очутившись у лестницы, он не устоял перед соблазном шмыгнуть наверх и поглядеть на тамошние двери. Та и другая выкрашены грязно-коричневой краской. И на одной есть табличка.

Вернее, даже не табличка, а небольшой картонный прямоугольник, небрежно пришпиленный кнопкой.

«Софи К.» — вот все, что написано на картонке. Ну и народ, подумал Торстен, фамилию свою написать боятся. От страха перед полицией? Или может, они иммигранты, вроде как беженцы, причем без вида на жительство? А глядишь, тут и вовсе логово террористов, на этом неотремонтированном этаже. Он тщетно пытался вспомнить, не говорил ли Пентти про второй этаж чего-то особенного, но память, увы, не отзывалась.

Есть ли надежда, что у этих людей найдется такая вещь, как фонарь? Держат ли обычные люди у себя дома фонари? Н-да, трудно сказать. Удивительно, вдруг подумалось ему, а ведь обычных людей среди его знакомых вовсе не много. После смерти жены он как-то перестал с ними общаться.

Торстен нажал на дверной звонок. По идее, работает. Но внутри тишина.

— Алло! Здравствуйте! — громко сказал Торстен закрытой двери. — Я пришел класть плитку в нижнем этаже. Но там непорядок с освещением. Может, у кого фонарик найдется?

Ответа нет. Уж не ребенок ли там, за дверью? Тишина затянулась, действовала на нервы.

В голову полезли неприятные мысли. Вдруг его приняли за нехорошего дядьку, который, пользуясь отсутствием родителей, норовит знакомиться с маленькими девочками? Или может, за дверью психопат — глазом моргнуть не успеешь, как он выскочит из квартиры и долбанет по башке какой-нибудь железякой?

За дверью по-прежнему царило безмолвие. Кто бы эта Софи К. ни была, она определенно не слишком общительна.

Медленно и задумчиво спускаясь вниз, Торстен невольно прислушивался — а ну как дверь все ж таки с любопытством отворят и вновь захлопнут. Но никаких таких звуков не уловил.

В растрепанных чувствах — не то в отчаянии, не то в рассеянности — он вышел во двор. Все та же грязь, разъезженная колесами, но дождь немного поутих. Его машина с прицепом стоит, где стояла. Ни хозяина, ни другого какого начальника и тут не видать. Медлительный товарняк на пути в Евле, а может, в тихий и безопасный Норланд громыхал по рельсам на той стороне улицы. На секунду его захлестнуло желание очутиться в этом поезде. Воздух терпко пах сыростью, гниющими листьями, ленивой желтой рекой, что протекала неподалеку, и ему показалось, будто он чует терпкий запах самого времени, текущего сквозь мир. Или наоборот, это мир течет сквозь время?