Белоснежка

Джейн вернула авторучку «Гермес-Ракета» на полку. Еще одно письмо завершено. А всего завершено двадцать пять писем. Осталось завершить какие-то восемнадцать. Она старалась сделать их предельно возмутительными. Перечитала последнее. Читая, она трепетала. Письмо было предельно возмутительным. Джейн перестала трепетать. Теперь нужно было подумать о Хого, а Джейн предпочитала думать о Хого не трепеща. «Он знает, когда я трепещу. Это ему очень нравится». Хого возил Джейн по Мясной улице в зеленом, как кобра, «понтиаке» с откидным верхом. Никто Хого не любит, ибо он гнусен. На переднем сиденье его машины всегда торчком сидит белая собака – если там не сидит Джейн то есть. Джейн любит качаться на лианах, что свисают с деревьев вдоль Мясной улицы, поэтому иногда она там не сидит, а вместо нее там сидит собака. «Господи, да неужели ты не можешь усидеть на месте?» «Извини». Джейн потрогала свой амулет. «Эта canaille [4] Хого. Нужна ему экзотичная девушка вроде меня, так пусть не дергается, если время от времени она ведет себя не совсем обычно». Хого не очень симпатяга – очень не очень! Это теперь он Хого, а вообще-то он Рой и ходит в футболке с «железным крестом», а мы подозреваем его в некоей темной подпольной связи с Полом – тут мы еще до конца не разобрались. «Хого, можно мне мороженое – шоколадную трубочку?» Хого взял шоколадную трубочку и забил ее Джейн в рот, самым наигнуснейшим образом. Пока Хого был Роем, мать очень его любила, а теперь, когда он Хого, она с ним даже не разговаривает, ну разве что по большой нужде.

– Чудесно, – сказала себе Белоснежка, – когда вода падает на мою нежную спину. Там белое мясо. Я люблю игольчатый душ. Сперва горячий, затем холодный. Тысячи крошечных точек пертурбаций. Больше, больше пертурбаций! А кто это со мной, здесь, под душем? Это Клем. И подход Клемов, и техника – вернее, ее отсутствие – все это Клем, Клем, Клем! А Хьюберт ждет снаружи, за пластиковой занавеской, а Генри в коридоре, у закрытой двери, а Эдвард сидит внизу, смотрит телевизор, ждет. Но что же Билл? Почему это Билл, вожак, уже несколько недель не стучится в дверь моей душевой кабинки? Вероятно, из-за своего новоявленного нежелания быть прикасаемым. Должно быть, так. Клем, ты абсолютно антиэротичен, в этой своей джинсовке и кожаных портках. Искусственное осеменение было бы не в пример интереснее. Почему в душевых кабинках не показывают кино, как в пассажирских самолетах? Почему я не могу смотреть Игнацы Падеревского в «Лунной сонате» сквозь легкую дымку? Такое себе кино. Он еще и президент Польши. Вот интересно было бы. Все в жизни интересно, кроме Клемовых представлений о сексуальном взаимодействии, – как и все на Западе, он путает концепцию «удовольствия» с концепцией «прироста поголовья». Но вода у меня на спине – это интересно. Более, чем интересно. Чудесно – вот верное слово.

Там были сушеные бессмертники. Декор. И кто-то сказал что-то, что мы не расслышали, но Дэн очень возбудился. «Я славлю плоды и презираю цветы», – говорил Аполлинер, и мы сопоставили это с тем, что говорил Ла Гуардиа. Затем Билл сказал нечто: «Факелом в морду». Он был очень пьян. А другие люди говорили другое. Я курил сигарету «Старое Золото». Всегда лучше, когда все спокойны, но спокойствие случается не всегда. Лампы спокойны. Госсекретарь спокоен. Дни пролетают так быстро – начинаются и тут же кончаются. А самое пикантное – это когда Эдвард начал говорить то, что все и так про него знали.

– Прочитав эту книгу, я…

– Не говори так, Эдвард, – сказал Кевин. – Не говори того, о чем придется потом жалеть.

Билл забинтовал Эдварду рот черным, а Клем снял с негр всю одежду. Я курил сигарету «Старое Золото» – ту же, что и прежде. От нее еще кое-что оставалось, потому что я притушил ее, не докурив. Алисия показала нам свои порнографические пирожные. Есть вещи совершенно непикантные, порнографические пирожные как раз из их числа. Билл старался стереть с лица усталость. Я хотел выйти из этого разговора и посмотреть на окно. Но Биллу еще было что сказать, и он не собирался уходить, пока не скажет, я это видел.

– Конечно, это большое удовольствие – доставлять ей удовольствие, когда человеческая изобретательность на то способна, но через несколько лет все это просто начинает трепетать на грани однообразия. И все же… я питаю к ней чувство. Да-да. Потому что когда сексуальное удовольствие имеемо, в тебе странным образом возбуждается чувство к другому – тому, с кем ты его имеешь.

Белоснежка занималась приборкой. «Книжные вши не кусают людей», – сказала она себе. Опрыскала книги пятипроцентным раствором ДДТ. Затем смахнула с них пыль щеткой от пылесоса. Выбивать книги друг о друга не стала – так можно повредить переплеты. Затем она смазала переплеты костяным маслом, тщательно втирая масло ладонью и пальцами. Затем подклеила несколько поврежденных листов узкими полосками рисовой бумаги. Прогладила несколько смятых листов теплым утюгом. Свежая плесень была стерта с переплетов чистой мягкой тряпицей, слегка смоченной хересом. Затем Белоснежка повесила в книжном шкафу мешочек с парадихлорбензолом для предотвращения плесневения. Затем почистила газовую плиту. Удалила из-под конфорок поддон и сняла решетки, а затем тщательно вымыла их в горячей мыльной воде. Затем она ополоснула их в холодной воде и вытерла бумажными полотенцами. Отдраила горелки питьевой содой и жесткой щеткой, особое внимание уделяя отверстиям, через которые выходит газ. Прочистила головки шпилькой, тщательно их промыла и вытерла бумажными полотенцами. Затем поставила поддон, конфорки и решетки на место и зажгла по очереди все горелки – убедиться, что они действуют. Затем вымыла жаровню изнутри тряпицей, смоченной теплой мыльной водой с нашатырным спиртом для лучшего удаления жира. Затем протерла жаровню тряпицей, смоченной чистой водой, и вытерла ее бумажными полотенцами. Поддон и решетка жаровни были подвергнуты аналогичной обработке. Затем Белоснежка вычистила духовку, соскребая неподдающиеся пятна стальной мочалкой. Затем протерла духовку изнутри тряпицей, смоченной чистой водой, и вытерла ее бумажными полотенцами. Затем – «обращаться piano». [5]

– Я когда-то была прекрасна, – сказала Джейн. – Прекраснее всех. Мужчины стекались со всей округи, просто чтобы оказаться во власти моих чар. Но дни эти минули. Лучшие мои дни. Теперь я культивирую в себе злобность. Это культивированная злобность, нимало не похожая на бледную природную злобность, известную нам по тому времени, когда мир был молод. Я все больше похожу на ведьму, пока тусклые дни неосязаемо перетекают один в другой, и пахнущие кошками месяцы погружаются в мою память, как в омут, трясину или слизь. Но у меня остается злобность. Ее у меня не отнимешь. Я даже изобрела новые разновидности злобности, неизвестные человеку прежде. Если бы не то обстоятельство, что я сплю с Хого де Бержераком, я была бы совершенным воплощением безграничной злобности. Но меня эта безнадежная любовь спасает, она еще удерживает меня в человеческом континууме. Даже Хого, как мне кажется, очарован в первую очередь моей злобностью, этим искусным хитросплетением вкрадчиво-ядовитых проростков. Он блаженствует в моем поле потенциальных страданий. Я, пожалуй, просто посижу на террасе, на этих качелях, мягко покачиваясь в сырости туманного утра и вспоминая «лучшие дни». Затем, в десять – чашка чая в китайском ресторане. Затем снова на качели, к воспоминаниям о «лучших днях». Да, это будет весьма приятный способ убить время до полудня.

Ha фильме ужасов Хьюберт кладет руку Белоснежке на колени. Робкий, застенчивый жест. Она не стряхивает его руку: пусть лежит, где лежит. Там тепло, там вульва. А еще мы прихватили термос игристого «мартини-гибсона», чтобы поддерживать по возможности хорошее настроение. Хьюберт вспомнил форель в миндале, которой кормили в тот день, когда Кевину пошла масть. Крайне вкусная была эта форель. А еще Хьюберт вспомнил разговор, когда он сказал, что Бог – жестокий, а кто-то другой сказал – смутный, и они стащили лошадь с дороги, а затем смотрели польское кино. Но эта картина была лучше той, учитывая, что та картина дублированная, а не прямо на чистом польском. Белоснежка взбудоражена. Она беспокоится за свою так называемую «репутацию». Что люди подумают, как мы допустили, чтобы о ней судачили на всех углах, нельзя, чтобы люди нас видели enfamille, [6] никто не поверит, что она просто экономка, и т. д., и т. д. Эти тревоги смехотворны. Никому и дела нет. Когда ей сообщают, что наша тесная компания не вызвала у соседей никакого особого интереса, Белоснежка крайне разочарована. Она куксится в своей комнате, читая Тейяра де Шардена и предаваясь размышлениям. «Мое страдание достаточно доподлинно, однако в нем есть что-то от низкокачественного бетонного блока. Эти семеро в сумме равняются не более чем двум настоящим мужчинам, каких мы знаем из кинофильмов и из детства, когда по земле еще ходили великаны. Хотя вполне возможно, на земном шаре полуправд и не осталось никаких настоящих мужчин – хоть шаром покати. Это будет весьма прискорбно. Только и останется, что утешать себя утонченной фальшью цветных кинофильмов о несчастной любви, снятых во Франции под музыку Моцарта. Это будет затруднительно».