Мама джан

Странно, как это Рина раньше сюда не забрела и не познакомилась ни с Кабаном, ни с Ашотом?

Кофе, наверно, оказал свое воздействие, дрожь перестала ее колотить. Рине безудержно захотелось выговориться. Нутром она почувствовала, что Кабану можно доверять. Без всяких расспросов, взахлеб, она принялась рассказывать об отце, о том, как покупала ЭТО, как попала в ментовку и вырвалась оттуда без денег, без мобилы, без дурацкого «Макарова», сто лет он бы ей не нужен, зачем только взяла… Поколебавшись, не удержалась, рассказала и о том, как заставили ее снять джинсы и трусики.

Кабан слушал внимательно, ни разу ее не перебил.

Выговорившись, облегченно умолкла, ожидая, какая реакция последует с его стороны. Он сказал до обидного буднично:

– Знаю я тот обезьянник… Ну, у них это обычно. С головы до пят обчистят. Сам четыре раза там был. Глотнешь пивка?

– Нет.

– Послушай меня, не комплексуй из-за всей этой истории, – посоветовал Кабан.

– То есть? – не поняла Рина.

– А то и есть. Просто с тобой первый раз такое. Еще нахлебаешься всякого говна. Если будешь на каждом таком случае зацикливаться – умом сдвинешься и скворечник треснет.

– Я тебя не понимаю…

– Как бы это растолковать… Главное, быть самим собой. Тогда к тебе никакая грязь не пристанет.

Помолчали, думая каждый о своем.

– В голову не могу взять, почему я так с тобой разоткровенничалась? Дура, наверно…

– Вовсе не дура. Со мной все откровенничают. Даже бабки-пенсионерки. Сказал же я тебе, что путешествую по чужим судьбам и душам. Теперь вот и соображай, как это происходит. Просто надо уметь выслушать человека…

– Тоже мне, психотерапевт, – немного обиделась Рина. – Сам-то ты не раскалываешься?

– Сам? А вот сам – хуюшки… Да мне особо-то и не в чем распространяться. Ну, что там у меня за плечами? Я детдомовский. Сбежал… Задыхался я там… Была любовь да вся вышла. Нет любви. Зато есть друзья. Ну, еще, конечно, гитара. И конечно, Курский вокзал. Это мой дом. А ночую я в подъезде…

– Нравится такая жизнь?

Кабан уклонился от ответа.

– Рина, мне работать надо, – сказал он. – Мой перерыв кончился. Хочешь, побудь со мной, то есть с нами. Постоишь, послушаешь…

– Хочу. Я дома сегодня носа не показала бы… Меня отец запилит… Но ночевать-то где я буду?

– Это как раз не проблема. Пойдем… Я тебя со своими познакомлю. Мы сейчас на площади будем работать…

– Скажи, Кабанчик… Может, ты в курсе… Сколько стоит «Макаров»?

– До хера… Тысячи на три потянет.

Рина вздохнула.

– Чего вздыхаешь?

– Долбаный «Макаров». Он ведь чужой. Отец за него вообще убьет.

В стороне от них два подвыпивших пацана устанавливали аппаратуру. Кабан подвел к ним Рину. Ей в глаза бросилось: две колонки, две акустические гитары и электрогитара. Солидно – сразу уважение вызывает. От палатки Ашота тянулся провод, к нему была подключена аппаратура.

– Кабан, че слоняешься? Работать пора, – крикнул цыганистого вида парнишка.

– Познакомьтесь с девушкой. У нее редкое имя… Рина.

– А что Рина умеет?

– На гитаре играешь? Поешь?

– Так, для себя, – неуверенно ответила Рина.

– Вот наша группа, – знакомил Рину с музыкантами Кабан. – Это Медведь. Наш гитарист. На электрухе играет. Полностью Медведь-Шатун. Но так длинно.

Рина пожала протянутую Медведем руку.

– А это Саша – тоже солист. Более известен среди почитателей его таланта, как Шоник. Кстати, чистокровный цыган.

Низкорослый, щупленький, смуглый цыганенок подмигнул Рине. Сколько лет было Шонику – трудно сказать. Он сам толком не знал. То говорил, что ему пятнадцать, то уверял, что шестнадцать давно исполнилось. В общем, что-нибудь между этим. Но выглядел он лет на тринадцать, не больше. Шоник с первого взгляда располагал к себе безоговорочно, однако следовало бы присмотреться к нему повнимательнее – физиономия продувная, как у чертенка, с ним ушки на макушке необходимо было держать торчком.

– Привет, Рина, – улыбнулся Шоник, растягивая рот до самых ушей и демонстрируя ослепительно белые зубы.

– Привет, Шоник. Это ты его Кабаном прозвал?

– Нет. У нас еще Цыган есть.

– Бывают два рэдких имени у двух рэдких человек, – подражая голосу Ашота, сказал Кабан. – И живут на свэте два рэдких цыгана. Если могут встретиться два человека, рэдких человека с двумя рэдкими именами, то и два рэдких цыгана могут встретиться в одной рэдкой группе на Курском вакзала.

Все заржали.

– А ты-то как представился девушке? – хитро прищурился Шоник.

– Как надо, так и представился, – буркнул Кабан, предчувствуя подвох.

– Как надо – я тебя представлю, – и Шоник выкрикнул, не давая себя перебить. – Солист группы «Дети подземелья» Алексей Р-рома-анов! Он же Кабанчик! Он же Кабан-Ебун! Прошу любить и жаловать! Ваши аплодисменты!..

«Понятно», – подумала Рина, захлопав в ладоши.

– Кончай треп, – отмахнулся Кабан. – Как говорит Сеня-газетчик, ссылаясь на исследования ученых?

Ему ответили дружным хором:

– До мирового катаклизма осталось тридцать тире пятьдесят лет!

– Во-от… Тридцать тире пятьдесят лет осталось до мирового катаклизма. Поэтому – что?

– Что?

– Ну, давай…

– Поэтому порадуем нашими песнями публику, облегчим людям кошельки, чтобы было на что выпить до мирового катаклизма. Значит, порадуем, облегчим и выпьем! – заключил Кабан.

– И ширнемся.

– Облегчим, выпьем и ширнемся.

– Выпьем, ширнемся и заторчим… Кайф словим…

Парни заводили себя перед выступлением, на глазах Рины разыгрывался импровизированный спектакль. Она с интересом его смотрела.

– Ну, блин, вы такие прикольные! С вами так клево! – засмеялась Рина.

– Ты еще увидишь, как с нами клево!

– Мы самые прохаванные музыканты Курского вокзала!

Появилась девчонка, размахивая бейсболкой. Зыркнула быстрыми глазками на Рину, вопросительно посмотрела на пацанов.

– Рина, это – Оленька. Наш аскер, – сказал Кабан.

– Кто?

– Аскер… Ну, типа, с кепкой ходит.

– А… Ясно.

Оленька была крепко сбитая деваха, на редкость виртуозная матерщиница, вторую такую поискать надо. Ей недавно исполнилось шестнадцать лет, но Рина дала бы и все восемнадцать.

– Здравствуй… Какая ты хорошенькая, – Оленька неожиданно чмокнула Рину в щеку.

– Э-э, ты че делаешь?! – заорал Медведь. – Давай уже работать.

– Лесби, маму ее налево! – на ухо Рине шепнул Шоник.

– Начинаем, – сказал Кабан. – Шоник, разогрей публику. Давай «Маму джан». Рина, слыхала такую песню?

– Нет.

– Шоник ее поет лучше, чем Бока.

– Эту песню со всех концов Москвы приезжают слушать, – подтвердила Оленька.

– Спой для Рины, Шоник.

Шоник, переполненный гордостью, выдал роскошный аккорд и объявил:

«Мама джан»! Исключительно для Рины.

Он запел:

Кабан и Медведь подстроились, подыгрывали на цыганский лад. Рина пила «Ягуар», ее Медведь угостил. Оленька носилась с кепкой среди публики. Народ хлопал и пританцовывал. Ашот высунулся из окошка своей палатки, одобрительно поднял большой палец.

– Ай, бля!!! – заорал цыганенок.

Лопнула струна, больно ударив ему по пальцам. Оленька метнулась к чехлу, достала новую струну. Но цыганенок не остановился, продолжал петь. Это его «ай, бля!» очень повеселило слушателей.