Путники в ночи

– Вон там, левее – розовая, вроде как мигает.

Игорь пожимает плечами.

Старик вопросительно оборачивается ко мне. Я не знаю, плохо учил в школе астрономию.

– Тоже мне, понимаешь, “пресса”! – ворчит старик. – Журналисты должны всё знать… Говорят, на этих планетах совсем нет жизни? Неужто и там засуха?

– Коли нет там жизни, то и хорошо! – резко произносит Игорь. – Где жизнь, там ненависть одних к другим. И это очень здорово, что на остальных планетах одна только ледяная пустыня, где никто никого не ненавидит.

– Дело не в ненависти… – задумчиво морщится старик. – Просто обидно как-то. Сколько лет думали, гадали, надеялись! Помнится, лектор к нам в район приезжал, на сцене ДК выступал, клятвенно заверял, что жизнь на Марсе имеется! Зря, что ли, убеждал он публику, каналы там вырыты? И вдруг на тебе – никого нету! Ни-ко-го!

Хоть бы одна сухая былиночка! Хоть какой завалященький паучок! Я слушал лектора, и мне ужасно хотелось, чтобы и там, в космосе, что-то шевелилось, дышало!

Игорь громко и зло хохочет:

– Зачем искать в чистом космосе никому не нужную жизнь? Все пройдет, как дурной сон, и Земля когда-нибудь очистится от нас от всех, станет холодной и пустынной, как величественный свободный Марс!

Прохор Самсонович с недоумением оборачивается к внуку:

– Что с тобой Игорек? Почему ты так говоришь? В мире существует материализм, которому все подчиняется, в том числе и звездные миры.

– Материя существует сама по себе без всяких “измов”. Марс – это глыбы холодного красного песка. Пойми, дед, идеи сами по себе, а планеты – сами по себе.

– Так не может быть! – сердится Прохор Самсонович. – Нас учили, понимаешь, что все должно быть диалектически связано.

– Неправильно, значит, учили. Да, впрочем, какая разница, кто, как и кого учил. Все учения бессмысленны!

– Не все! – Старик шутливо грозит ему пальцем, хитро улыбается. Так он когда-то улыбался со сцены ДК во время диспутов с молодежью послевоенных лет. Подвыпившие осмелевшие парни задавали каверзные, с лирическим оттенком вопросы типа: “На фига мне сдался ваш коммунизм, если я до него не доживу?”

ЗАБЫТОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

– Дед, а у тебя есть тайна? – спрашивает Игорь.

– Какая еще тайна? – возле глаз старика вновь сгущаются морщины, он настораживается и как-то съеживается. – К чему эти провокационные вопросы?

Бывший Первый ерзает по скамейке. Зажмуриваются, дрожат старческие веки.

…Летний вечер, новая, только что полученная персональная “Волга” с хромированным оленем над радиатором, свежий черный асфальт на дороге. За рулем Костя, молодой застенчивый парень, недавно вернулся из армии.

Сумерки сгущаются, в окно салона врывается теплый ветер. Настроение благодушное, Прохор Самсонович возвращается из колхоза навеселе – председатель, старый друг, накрыл хороший стол.

“Костя, дай порулить!” – говорит Первый.

Звучит как требование – просить в те годы он не умел, разве что на областном уровне.

“Зачем это вам, Прохор Самсоныч? Скоро приедем, райцентр уже показался”.

“Ты что, мне отказываешь? Не забывай, кого возишь!”

Костя остановился, освобождает место водителя, переходит на пассажирское сиденье.

“Это совсем другое дело! Сейчас покажу, как надо управлять “Волгой”!

Такая машина только у нас с тобой, Костик – первая в районе! У нас, брат, еще и не такие машины будут, покатаемся!..”

Первый разгоняет “Волгу”. Мотор победно гудит, педаль газа утопает в резиновом полу. Шуршат по укатанной дороге колеса. Этот шорох убаюкивает, и Первый почти не ощущает глухого удара автомобиля о что-то мягкое, тряпкой отлетевшее к обочине.

“Стой, человека сбили! – Костя кричит ему прямо в ухо, пытается вырвать руль. – Остановите машину. Стой же, твою дурака мать!..”

Костина тонкая рука тянется к замку зажигания, выдергивает ключ.

Становится тихо. Разогнавшаяся “Волга” катит вперед по инерции,

Костик давит на тормоз твердой подошвой поверх лакированного башмака

Первого – тот громко кричит, его пронзает неведомый заячий ужас.

“Как человека?.. – недоумевает Прохор Самсонович, озираясь по сторонам. – Какого, понимаешь, человека?.. Откуда он взялся?”

Молча выходят наружу. Первый держит начальственный форс, его движения замедлены, в голове шум, язык сухой. Шагает твердо, подбородок вздернут почти высокомерно. Шляпа в руке, он не спеша надевает ее на растрепанные волосы.

Летние сумерки, ветра нет, в ближней роще робко поют птицы.

На обочине, лицом вниз, лежит девочка-подросток. Светлые выгоревшие от солнца волосы, растрепавшаяся коса, отскочил розовый бант, рядом скомканная косынка. Из сплющенного бидона толчками вытекает узкий ручеек молока, впитывается сухой землей. Белая жидкость, текущая под уклон, пугает больше, чем сверкающая темная лужа возле пыльного лица девочки.

Прохор Самсонович садится на колени, берет тонкую еще теплую руку с пуховинкой едва заметных волосков. Лужа с каждой секундой увеличивается, течет под его колени. Прохору Самсоновичу становится сыро.

Провел ладонью по пыльной прохладной косе, поправил бант.

“Ты чего здесь, девочка? Зачем, милая? Какие меры мне в данный момент принимать? Почему я ехал как во тьме и не видел эту красавицу?” – бормочет он.

“Какая же темнота, когда солнце еще светит?” – глухо, будто с небес, отвечает сверху Костик. Голос парня померк, злость из него ушла, он почти смирился с произошедшим.

Метрах в десяти валяется велосипед с гнутым передним колесом. Первый встает с колен, подходит к велосипеду, и сильными бесчувственными руками бессознательно выправляет “восьмерку”.

“Что делать, Костя?”

Шофер не отвечает, смотрит вдаль, на первые мигающие огоньки, зажигающиеся в домах райцентра, покусывает губы. Тонкие пальцы его дрожат.

“Надо что-то придумывать, Костик. Думай, парень, думай…”

“Подставу хотите сделать?” – выдыхает из груди Костик. Тают в дымке скошенные поля, птицы в роще поют уже чисто и звонко, будто они рядом.

“К нам, ведь, придут с вопросами: как очутились на этой дороге? Кто сидел за рулем?..”

“Придут…” – эхом отзывается Костик.

На горизонте точкой возникает грузовик, подъезжает, останавливается рядом с “Волгой”. Из кабины выходят, покачиваясь, колхозный кладовщик и шофер. Лица у них красные, оба крепко выпивши.

Соболезнуют, ахают, разводят руками.

Первый материт случайных свидетелей, машет кулаками, приказывает им разворачиваться и ехать в милицию за инспектором.

Грузовик уезжает.

“Надо что-то придумывать, Костик… – снова начинает Первый. – Пятно на весь район, на мой авторитет!”

“Чего тут думать – придется брать вину на себя!” – потухшим голосом произносит шофер.

“Ничего, Константин, прорвемся! Ты меня сейчас выручишь, а я тебя потом/оттуда/// вытащу. У меня везде могучие друзья. Даже в самой

Москве! Я за тебя похлопочу!”

Из молодой узкой груди шофера вырывается глубинный смертельный стон.

Закрыв лицо ладонями, Костик прислоняется к помятому боку “Волги”, по-детски, со всхлипом, рыдает.

В тот же вечер милиция составила протокол, все участники ДТП, как положено, расписались.

На следующее утро еще более изувеченную, – Костик нарочно наезжал с разгону на стволы деревьев – райкомовскую “Волгу” находят в лесополосе. Рядом, на березовом суку, висит на электрическом шнуре

Костик. Вот это уже зря! Все шло по плану – паренек взял вину на себя, участвовал в следственном эксперименте, дело обещали спустить на тормозах…

Вспоминая тот случай, Прохор Самсонович шмыгает крупным пористым носом, на глазах выступают слезы. Не уследил за Костиком, оставил одного. А надо было поехать с ним в город, поводить по ресторанам, развлечь…

Просто “дорожно-транспортное происшествие”, сокращенно “ДТП”.

– Милый добрый Костик! – бормочут распухшие от жары губы.

– Ты что, дед, плачешь, что ли? – оборачивается Игорь.