Лейла, снег и Людмила

Хотя Рашид был еще совсем молод – ему едва исполнилось двадцать два года, – он держался как взрослый солидный мужчина: ходил медленно, говорил спокойно, на бесшабашность и легкомыслие ровесников смотрел так, словно был старше их лет на десять, и… не танцевал. Более того, он считал танцы занятием, принижающим солидность и мужское достоинство.

Рашид встал и покорно пошел за Галиной. Это было действительно горькое испытание: он ощущал собственное тело тяжелым и неуклюжим и не знал, как руководить им. Стало неловко и стыдно, но ради Галины он все же старался побороть смущение и двигаться. Движения его не соответствовали быстрому ритму музыки, и от этого Рашид смущался и страдал еще больше.

К счастью, прожектора крутились быстро, выхватывая из тьмы фигуры танцующих всего лишь на мгновение, как зарницы разноцветной молнии. Он поблагодарил Всевышнего, подумав о том, в каком бы положении оказался, будь освещение ярким и непрерывным. Ему казалось, что тогда свет целиком упал бы на него, и все вокруг, перестав танцевать, глядели бы на него одного, как на клоуна в цирке. Представил, как покраснеет, тело покроется потом, предательски отказываясь подчиняться и делая глупые движения, – до такой степени, что он очень захочет раствориться и исчезнуть. От одной этой картины Рашид действительно вспотел, смутился еще больше, и движения его стали еще напряженней. Он огляделся, пытаясь рассмотреть сквозь быстрые вспышки света следящие за ним глаза. Не заметив никого, кто смотрел бы в его сторону, он взглянул на Галину – не наблюдает ли она за его неуклюжими движениями? Но та была всецело поглощена танцем. Она танцевала, зажмурившись, подняв руки, сведя брови, и, как рыба, извиваясь полным телом. Этот образ не совпадал с тем, который сложился в представлении Рашида раньше, до начала танца, и внушавшим ему уверенность. Образ женщины, танцующей в таком духе, ассоциировался с другой категорией людей, – людей, с которыми он не желал или не умел общаться. И все-таки она ему нравилась. Его движения замедлились в ожидании момента, когда свет выхватит из тьмы ее фигуру, излучавшую все большую привлекательность.

Рашид почти остановился, забыв и о танце, и о собственных мучениях, – посреди несмолкаемого шума, в полумраке, охваченный желанием…

Танец окончился. Зажегся свет, и Галина взяла Рашида за руку для следующего танца, спрашивая, почему он не танцевал. Смущаясь, Рашид ответил, что не умеет. Она предложила научить его некоторым движениям, но Рашид поспешно убежал с танцплощадки.

Он сел на свое место. Пока Галина усаживалась, он украдкой глядел на нее, думая: пусть бы она танцевала, а он наблюдал бы за ней издали. Нет, лучше не издали, а вблизи, и не на танцплощадке, где много народу, а где-нибудь наедине. Из глубины этой картины-мечты донеслись запахи благовоний и пьянящие ароматы духов, послышались звуки лютни и цитры… Рашида охватила сладостная тоска, он утонул в собственном воображении, где ему рисовалась полураздетая танцующая Галина, а он в это время возлежал на подушках, в ожидании мгновения, когда она упадет в его объятия…

Он поспешил отогнать эту глупую мысль и кашлянул, как будто кашель помогал освободиться от дерзких сексуальных фантазий и вернуться в прежний образ серьезного Рашида.

Он был убежден в рациональном механизме развития отношений в жизни и обществе. Рашид верил, что изменение социального строя может происходить только в форме пирамиды, начинаясь с широкого основания, которое составляют объективные и субъективные предпосылки, с постепенным продвижением к вершине. А она – великое событие – революция, ведущая к коренному, тотальному изменению в обществе. Он считал, что по этому сценарию будут развиваться и их отношения с Галиной, едва зародившиеся. Рашид полагал, что им необходимо встречаться много раз, чтобы ближе узнать друг друга, и на этих встречах они будут обсуждать большую часть волнующих их идейных и общечеловеческих проблем, создавая таким образом то самое широкое основание пирамиды. Затем эти отношения могут получить свое логическое развитие по направлению к вершине, когда он сумеет лечь с Галиной в постель. Он не знал, удастся ли ему достичь этой вершины… Она казалась далекой, как мерцающая в ночном небе звезда, которую нельзя ни разглядеть, ни вообразить, ибо все, что произошло сегодня, было не более чем маленьким шагом на огромном основании пирамиды.

У Галины же были совсем другие представления на этот счет, и ее пирамида стояла основанием вверх. В конце вечеринки она, не задумываясь, пригласила его на кофе, который они так и не успели выпить, к себе, в комнату общежития. Они обязательно выпьют кофе, решила Галина, но – утром, после того, как она проведет ночь в его объятиях.

Рашид понял ее приглашение так, как привык понимать в соответствии со своим воспитанием: это не более чем знак вежливости, одно из правил приличия, и его не стоило понимать буквально, да еще поздно вечером. Он отказался, проявив, как ему казалось, порядочность и благородство. И оставил ее в дверях, сжигаемую гневом и обидой на очередного отвергнувшего ее мужчину.

В следующий раз Галина решила ни за что не выпускать его из рук. Она заявила, что не может встречаться с ним в людных местах, сославшись на плохую погоду, от которой у нее сразу начинался насморк. Она приготовила себя и комнату, в которой жила одна, к приему мужчины.

Рашиду предстояло стать первым мужчиной в ее жизни.

Ее пленили его смуглая кожа, высокий рост и усы. Она мечтала и грезила о нем с тех самых пор, как увидела его впервые. Была вне себя от радости, когда он пригласил ее на кофе. Парила от счастья, видя, какие восторженные взгляды бросал этот парень на нее во время танца, и, понимая их, ее тело извивалось призывно и страстно.

Единственное, что смущало ее, – это ее девственность. Галина представляла, как Рашид узнает об этом, и перед ним откроется самая главная тайна ее жизни… Неудачи в отношениях с мужчинами были самой большой проблемой Галины.

Ей казалось, что ее девственность раскроет перед Рашидом историю ее разочарований и, словно экран, отразит горькие сцены, когда мужчины ее категорически отвергали.

Она не понимала, отчего это происходит. Хотя однажды один попытался ей объяснить, что грубая привычка навязываться самой и предлагать себя невольно отталкивает мужчин. Мучимая обидой, вызванной очередным отказом, она слушала не его, а собственный голос, гневно его проклинающий, и в глубине души бранила собственную неизменную судьбу, толкавшую в стоячий, рыхлый, тягучий омут и превращавшую ее собственный мир в черную бездну отчаяния.

В конце концов, когда одиночество зажало ее в тиски, Галина стала готова отдаться первому встречному, хоть самому дьяволу, лишь бы кто-нибудь ее захотел.

Дело дошло до того, что как-то раз, возвращаясь на поезде из недолгой поездки к родителям в Воронеж, она бросилась в объятия пьяного мужика, пристававшего к ней в тамбуре. Сначала она хотела послать его подальше, но быстро передумала. Вместо наглого пьяницы глаза ее вдруг увидели совсем другую картину: ее собственное, охваченное страстью тело в объятиях возжелавшего ее мужчины. Ее соседка по купе тоже стояла в тамбуре, ожидая очереди в туалет. Не раздумывая более, Галина решилась. У нее было всего несколько минут для безрассудного поступка, который обещал стать поворотным пунктом в ее жизни.

Она повернулась и, не теряя времени на болтовню, потащила мужчину за руку, проскользнула с ним в купе и, плотно закрыв дверь, упала в его объятия.

В тот момент, когда он понял, что перед ним девственница, Галина стала торопить его, но мужчина вдруг раздумал продолжать и сказал:

– Нет, так не пойдет… Я хотел трахнуться, а не доказать тут свою мужскую силу за пару минут.

Галина готова была убить его и разразилась отборным матом. Несколько мгновений он слушал молча, затем с удивлением произнес:

– Первый раз в жизни вижу девственную проститутку…

Она с ужасом вспоминала разные случаи, когда ей приходилось переживать обиду отказа, и не могла остановить упрямый поток этих воспоминаний. Она боялась, что Рашид также может отвергнуть ее, и тогда мечта о мужчине, возжелавшем ее, будет преследовать Галину повсюду, словно назойливое привидение, от которого никогда не избавиться.