А облака плывут, плывут Сухопутные маяки

— Девочка, почему у тебя такие большие глаза?

От волнения у меня пропал голос.

— Чтобы лучше вас видеть, — прошептала я.

…В кафе «Кестлер» было хорошо, и мне ужасно не хотелось уходить. За соседним столиком сидели старик со старухой и разговаривали по-немецки. Помада на губах и лак на ногтях старухи были огненно-красного цвета. Когда она подносила ко рту вилку с куском пирожного, ее рука сильно дрожала.

Я медленно затянулась и подумала: «А что, если я, настоящая, так и осталась навсегда здесь, в Хайфе? А та, что живет в Тель-Авиве, — мать Наамы, жена Яира, художница, известная в узких кругах, — всего лишь мой двойник, живущий не своей, взятой напрокат жизнью? Прошло столько лет, а я к этой своей новой жизни так и не привыкла, точно так же, как не привыкла видеть в зеркале женщину из раздевалки. Но может быть, хотя бы здесь, в Хайфе, мне удастся наконец-то стать снова той, прежней? А что? Вот взвалю себя, хайфскую, на спину, как взваливают рюкзак или раненого на поле боя, и отвезу туда, в мою тель-авивскую жизнь».

Я докурила сигарету, бросила окурок в треугольную жестяную пепельницу зеленого цвета и расплатилась с госпожой Маней. Ее птичье лицо застыло во времени, как насекомое в капле янтаря. «Вы меня не помните? — захотелось мне вдруг ее спросить. — Когда я была маленькой, мы очень часто сюда приходили. Я, мама и тетя Рут. Вы наверняка должны мою маму помнить. Блондинка, прекрасная, как Саманта». Однако вместо этого я сказала «спасибо», попрощалась и пошла по направлению к центру города, продолжая по пути пересчитывать в уме погибших и оставшихся в живых.

Стрелка на часах над магазином сладостей и кафетерием Гринберга показывала двенадцать часов. Как и раньше. А вот магазин детской одежды «Бэмби», где каждый год в конце летних каникул мне покупали школьную форму производства фирмы «Ата», превратился в один из сетевых магазинов оптики «Чтобы лучше вас видеть».

Я знала, что Йоэль больше не живет на улице Роза Кармеля. Несколько месяцев назад он развелся и снял квартиру на улице Врачей. Завтра пойду его навестить.

Я спускалась по улице Дерех-а-Ям и вдруг вспомнила, что хотела купить подарок для тети Рут. Я вернулась назад, зашла в угловой цветочный магазин Гинзбурга и купила огромный розовый цветок с длинными, твердыми, зубчатыми листьями в красном глиняном горшке. По-моему, когда-то я видела такое растение в Кармелии, в саду у тети Рут.

Сад тети Рут… Дело всей ее жизни. Ее главная любовь. До выхода на пенсию она была учительницей природоведения в школе «Ариэли», но все свое свободное время отдавала саду. И чего там только не было! Сиреневые и белые цикламены. Кусты роз и жасминов. Анютины глазки. Настурции. Лилии. Душистый горошек… А еще там была зеленая лужайка, в центре которой росли два дерева-близнеца, касавшиеся друг друга ветвями. Одно с желто-белыми цветами, второе — с розовыми. Дерево-жених и дерево-невеста. В летние каникулы мы с Наоми каждое утро приходили сюда и собирали опавшие с них цветы. Потом нанизывали их на длинную нитку, вешали эти гавайские гирлянды на шею, включали радио и танцевали вместе с тетей Рут на ее крытой веранде.

Каждую субботу после обеда мы собирались на этой веранде всей семьей. Мы с моим братом Нуни качались на бело-зеленых обшарпанных качелях, а взрослые сидели за столом и пили чай с английским кексом. Мои папа и мама, похожие на Даррина и Саманту. Тогда им было примерно столько же, сколько мне сейчас. Дедушка Йехиэль, старший брат тети Рут, в своей неизменной бейсболке, защищавшей лысину от солнца. Дочь тети Рут, Далья — в мини-юбке, с прической в форме ракушки. Сын тети Рут, Ури. Он валялся с нами на траве, катал нас на своей могучей спине и кричал: «Мешок с мукой!» В тысяча девятьсот семьдесят третьем он погиб на Китайской ферме ^[6].

Тетя Рут обычно хлопотала по хозяйству — подавала кексы, разливала чай в фарфоровые чашки, — а когда наконец-то присоединялась к нам (как хозяйка дома она всегда садилась во главе стола), кто-нибудь из нас, чаще всего это была я, просил ее рассказать, как она танцевала в кафе «Панорама» с английскими офицерами. Тетя Рут улыбалась и начинала рассказывать, причем ее рассказ всегда начинался одинаково:

— Когда-то, когда Хайфа была еще маленькая и красивая, а я — молодая и не слишком уродливая…

Но тут Ури, Далья или дед Йехиэль начинали кричать:

— Не слишком уродливая? Да ты же была настоящей красавицей!

Я вижу, как мой папа лукаво почесывает подбородок, прикрывает рот ладонью, чтобы скрыть улыбку, и говорит:

— А правда, что офицеры, желавшие с тобой потанцевать, выстраивались в очередь от кафе «Панорама» до самого Букингемского дворца?

— Не преувеличивай, — смеется тетя Рут, но тут же добавляет: — Впрочем, надо признать, ноги у меня действительно были красивые. И к тому же я умела танцевать — танго, румбу и фокстрот. Правда, родители мои об этом ничего не знали — гулять с английскими офицерами считалось тогда позором, — но все равно каждая мать втайне мечтала, чтобы ее дочь отхватила себе какого-нибудь английского аристократа.

Моя мама, в своем модном коротком платье, кладет ногу на ногу — а ноги у нее были само совершенство, — смеется и говорит:

— А я была для нее чем-то вроде алиби. Она говорила родителям, что поведет меня в кино, а вместо этого мы шли в ресторан «Вечерняя чашка кофе». Когда оркестр начинал играть, она заказывала мне мороженое с газировкой и шла танцевать. Она могла танцевать два-три часа подряд и все это время даже ничего не пила…

— Тетя Рут, — прерываю я маму нетерпеливо, — а расскажи нам про лорда, который в тебя влюбился.

— Да, — вздыхает тетя Рут, — был такой. Лорд Партридж. Мы познакомились с ним в кафе «Панорама». Танцевал он, правда, плохо, но один раз взял меня с собой в казино в Бат-Галим, и этот вечер я не забуду никогда. Мы играли в рулетку. Я все время смотрела на маленький серебряный шарик и чувствовала, что он словно раскаляется под моим взглядом. Мне казалось, что мой взгляд как будто вращает его и направляет прямо на нужную цифру. Все присутствующие в казино — англичане, арабы и евреи — сгрудились вокруг нашего стола, и три религии словно слились в одну, общую. Лицо у меня пылало, а сердце билось так сильно, словно я танцую или влюбилась. В ту ночь мы выиграли кучу денег. Когда мы вышли из казино, уже начинало светать, и лорд был совершенно пьян. Было очевидно, что он влюбился в меня по уши. Кстати, уши у него торчали точь-в-точь как у принца Чарльза. Мы пошли на берег моря. Лорд, как был в своем дорогом костюме, встал на колени, прямо на песок, и стал умолять меня выйти за него замуж. Поедем, говорит, со мной в Англию, будешь жить, как королева, делать тебе ничего не придется — будешь только ходить со мной на скачки и пристально смотреть на нужную лошадь. Но я решила поставить на Мони…

Этот рассказ я слышала в исполнении тети Рут много раз, и, дойдя до этого места, она всегда тяжело вздыхала. Я знала, что она очень тоскует по своему мужу, Мони. Он умер от сердечного приступа, когда мне было три года. «Прямо как мать Саманты, колдунья Эндора, — думала я тогда. — На неживые предметы воздействовать умеет, а смерть победить не способна».

На этом рассказ тети Рут обычно заканчивался, и я знала, что скоро мы пойдем домой.

Я все еще шла по улице Дерех-а-Ям. В лицо дул холодный ветер, руки заледенели, и я вдруг вспомнила то лето, когда мне было семь лет. Мама с папой уехали в отпуск, и я переселилась к тете Рут. По утрам мы ходили с ней на море — на пляж «Кармель» или на «Тихий берег», — сидели у воды и строили из мокрого песка «ледяные» дворцы Снежной Королевы, а после обеда отправлялись в зоосад возле парка Матерей и кормили бабуинов арахисом и бананами. Морды у бабуинов были страшно надменные, и тетя Рут обожала их передразнивать. Стоя возле вольера, она корчила смешные рожи и говорила, что бабуины напоминают ей английских судей в белых париках. Однажды мы видели, как двое этих «судей» совокуплялись в углу клетки, а третий, более молодой «судья», с любопытством за ними наблюдал. Время от времени он почесывался, выковыривал из шкуры блох и засовывал их в рот. Точь-в-точь как зритель в кинотеатре, поедающий поп-корн. Тетю Рут эта сценка очень насмешила. Она объяснила мне, что у некоторых пород обезьян молодые особи обучаются основам жизни, подражая своим родителям или другим взрослым обезьянам. Я готова была смотреть на них вечно. Особенно мне нравились бабуины-матери, на животах у которых, будто приклеенные, сидели детеныши, но тетя Рут уже нетерпеливо тянула меня за руку к бассейну с фламинго. Они стояли на одной ноге, разглядывали свое отражение в воде и кокетливо трясли розовыми балетными пачками. Передразнивая их, тетя Рут тоже вставала на одну ногу. Потом мы шли к клетке с марабу. Возле нее тетя Рут втягивала голову в плечи, утыкалась подбородком в грудь, превращаясь в какую-то странную птицу без шеи, и начинала стрелять глазами по сторонам. Затем мы садились на лавочку, и она доставала из сумочки посыпанные кунжутом булки с брынзой. Один раз, когда мы сидели на лавочке и ели, она дотронулась до моей руки, показала пальцем на марабу и сказала: