Memow, или Регистр смерти

Он ушел приготовить чай. Аликино принялся рассматривать гравюры, украшавшие стены кабинета. Но это оказались различные финансовые документы вековой и даже более чем вековой давности. Векселя, облигации, банковские чеки, поручительства, сертификаты валютного обмена. Защищенные стеклом, в строгих рамах, они все-таки пожелтели и обветшали по краям. Написаны они были от руки, каллиграфическим почерком с завитушками. Чернила были разных цветов.

Безусловно, необычная коллекция.

— Финансовые документы нашего банка, — объяснил хозяин дома, неслышно появившись позади юноши. — Как я уже говорил вам, мне иногда кажется, будто я работал в Ссудном банке всегда, с самого его основания, а создан он в семнадцатом веке. Вы тоже поймете, как можно целиком и полностью уйти, можно сказать, погрузиться в нашу работу. Вы не должны представлять ее себе как что-то монотонное, скучное. Если б я мог вернуться назад, в прошлое, то все повторил бы сначала, ни минуты не колеблясь. Самые возбуждающие, самые воодушевляющие моменты моей жизни связаны у меня исключительно с работой в банке.

Пили чай. Благодетель всячески старался, чтобы Аликино чувствовал себя как можно свободнее. Он был щедр на советы, подсказки, которые могли помочь молодому человеку наилучшим образом выполнять предстоящие обязанности. Он несколько раз подчеркнул, что преданность банку будет вознаграждена самым великодушным образом — великодушие это выйдет далеко за пределы оклада и карьеры. Отдать жизнь, всего себя банку, объяснил он, — значит служить одному высочайшему интересу. И получить в награду дополнительные годы жизни.

Затем, все более увлекаясь, говоря пылко и красноречиво, он пожелал объяснить Аликино основные принципы, которые регулировали деятельность Ссудного банка.

— Самое главное — это кредит, то есть взимание долгов. Мы никогда никому не уступаем. Требуем, чтобы наши кредиты были непременно возвращены нам целиком и полностью, все до последнего чентезимо. Разумеется, с процентами.

Аликино знал, что существуют кредиты, которые по разным причинам могут оказаться невостребованными, и в банковских балансах их в конце концов относят в статью утрат. Однако он посчитал, что не только бесполезно, но и невежливо было бы противоречить своему благодетелю. Его категоричность и уверенность, казалось, объяснялись особенностями его старческой психики.

— Наши должники платят нам всегда. Ни один не уходит от нас.

Говоря так, он взял со стола объемистую конторскую книгу и протянул ее Аликино.

Кожаный потертый переплет был очень старый и уже не раз реставрировался с помощью шпагата и клея. Листы книги, толстые, негнущиеся, с пятнами сырости, хранили не только патину времени, но и следы постоянной, продолжающейся и поныне работы. Страницы были исписаны одной рукой, и чистых оставалось уже совсем немного. Правда, почерк менялся — изящный, красивый в начале книги, он постепенно становился простым и строгим. Так же и чернила — на первых страницах они были коричневыми, а ближе к концу книги — черными или синими. И все же было очевидно, что вся она заполнена одной и той же рукой. Книга представляла собой не что иное, как сплошной перечень имен и фамилий, вернее — фамилий и имен.

— Видели, сколько работы? Теперь я уже подошел к концу. Представляете, ведь я начал ее в двадцать лет. Мне было тогда столько же лет, сколько вам. — Синьор Гамберини опять взял регистр и бережно положил себе на колени. — Что это за имена? Это особые должники. Клиенты, с которыми банк обходится особенно уважительно.

— Они тоже платят исправно?

— Исправнее других. Вы убедитесь в этом. Платят все без исключения.

— Особые должники. Значит, им предоставлен какой-то привилегированный кредит, кредит доверия? Без всякого обеспечения?

Синьор Гамберини пожал плечами.

— Такие сведения находятся в центральном архиве банка. В секретном и неприкосновенном архиве, поскольку речь идет о банке. И вам следует избегать некоторых вопросов. — Он предостерегающее поднял палец. — Вы, синьор Кино, читающий настоящие книги, должны были бы уже знать, что наши вопросы не могут получить ответы, которых нет в статьях бюджета.

Выглянув в окно, он заметил, что солнце уже спускается к горизонту, и заторопился так же внезапно, как и в прошлый раз в парке.

— Мне совершенно необходимо идти, — сказал он.

Несомненно, он ночует где-то у родственников, подумал Аликино, чтобы не оставаться тут на ночь одному.

Синьор Гамберини проводил юношу до дверей.

— Заходите ко мне, когда возникнет желание, синьор Маскаро.

В тот же самый вечер Лучано Пульези узнал, что его друг нашел работу. Он скривил недовольную гримасу и едва воздержался от желания сплюнуть на пол.

— Ты — банковский служащий…

— Бухгалтер, если уж говорить точно. И с отличным окладом.

— Застрянешь там навсегда.

— Нет, поработаю только несколько лет.

— Я знаю тебя, Кино. Останешься бухгалтером на всю жизнь.

— А ты судьей или адвокатом.

— Закончу университет, чтобы доставить удовольствие родным, и сразу же уеду в Рим. Стану художником.

На следующий день — в воскресенье — Аликино отправился в Баретту сообщить о своей службе отцу.

Астаротте выслушал новость без особого интереса. Он целиком был поглощен сборами в дорогу, так как намеревался в первых числах нового года уехать в Соединенные Штаты.

— Америка займет место Германии, — заявил он, прощаясь с сыном.

Он сменил перчатки. Теперь они были замшевые, коричневые.

Фатима не писала мужу из Рима. Она прислала только открытку с приветом сыну.

4

Ссудный банк поразительным образом избежал невзгод войны. Его здание, внушительное, как бы насупившееся, опирающееся на арочную галерею, словно на балюстраду, казалось, растолкало локтями соседей, расширив пространство, оставшееся между низкими домиками и грудой развалин.

Аликино давали разные поручения, очевидно испытывая его, прежде чем определить на постоянное место. Он старался быть точным и аккуратным, желая показать, что обладает этими двумя необходимейшими качествами, которые начальство в первую очередь принимало во внимание.

Вскоре ему снова пришлось встретиться с человеком, которому он был обязан доставшейся ему удачей. Только на этот раз синьор Гамберини сам пригласил его.

Юноша был принят с обычной приветливостью, и ему опять был предложен чай. Потом старый бухгалтер взял с письменного стола толстый регистр, тот самый, что содержал список особых должников, и с улыбкой, выражавшей одновременно удовлетворение и облегчение, вручил его молодому человеку. Ясно было, что сейчас он видит в нем достойного преемника.

— Регистр закончен. Сделайте милость, передайте его в банк. Знаю, там его, несомненно, отправят в бухгалтерию для взимания оставшихся долгов. Все будет хорошо. Я уверен в этом.

И Аликино опять покинул его дом еще до захода солнца.

Они вышли вместе. На улице, прощаясь с юношей, синьор Гамберини, казалось, хотел извиниться:

— Понимаете, рано или поздно баланс, как мы говорим, должен быть подведен. Тут может быть кое-где отсрочка, продление платежей, но в конечном итоге…

Он удалился, как всегда, торопливо. Юноша остался в убеждении, что больше никогда не увидит его.

Дома Аликино поспешил открыть старый регистр. И сразу же увидел, что последняя страница заполнена до конца. Ее завершало имя, написанное отчетливо и крупно:

ГАМБЕРИНИ АЛЬСАЦИО.

Несколько дней спустя, в начале декабря, Аликино направился на кладбище. Было семь часов утра. В восемь он должен был быть на службе. Поиски могилы, однако, не заняли много времени.

Надгробная доска Альсацио Гамберини оказалась в той части кладбища, где производились последние захоронения. Мрамор был белый, новый и совершенно голый. Ни лампадки, ни единого цветка. Числа, обозначавшие даты жизни и смерти, сверкали идеальной позолотой: 1845-1945.