Простри руце Твои..

- Ну, положим... - протянул Олег. - У тебя так не получится.

После той ночи, когда Ксеня услышала Сашкины откровения, она устроила мужу жуткую сцену с истерикой, а он спорить и пререкаться не стал, но прислал через день эсэмэску, общий смыл которой сводился к следующему: "Хорошо, я штопаный гондон, но что ты сама себе позволяешь и по какому праву?". И она написала в ответ, что это конец, раз он так во всем уверен и взял на себя смелость ставить на место людей, то бишь ее. И подписалась: "Очень плохая Ксеня".

- Ты позвонила Олегу? У него что-то случилось. Еще летом, - твердила Оля. - Почему ты не хочешь ему звонить?

- Через почему, - буркнула Ксения. - Я склонялась-склонялась к этой мысли, но так и не склонилась. У меня крайнее расстройство нервов, какая-то душевная мерзость, опустение головы, засорение желудка и сердца с обоими его желудочками, плесень большого мозга - если таковой у меня есть - и заодно мозжечка... Плюс моральная невралгия. Ветер, тучи - все легло мне на душу, и наверх опять всплыли мутные осадки Дружеские лица стали превращаться во врагов.

- Позвони Олегу! - ответила Ольга.

Разъезд с Сашкой выпал на очень неудачное время: Ксения должна была срочно улетать на съемки. Мама сидеть с детьми не отказывалась, но тут заныла Варька, у которой болел крохотный Денис. А сама она собиралась делать очередной аборт.

- Нет, Боливар не вынесет троих! - объявила мама.

Сашка звонил и канючил, просил отдать ему сына...

И Ксеня решилась. Пусть бывшая свекровь поможет. В кои-то веки... Сашка расцвел и тотчас примчался за Митей.

Ксения собирала их в дорогу тихо и безмолвно. Старательно обходила взглядом. Понимала, что прощается с ними обоими навсегда. Жить на два дома у нее не получится. Значит...

Митя радостным зайцем скакал вокруг Сашки - обожал отца.

- Поедешь к бабушке с папой, - объяснила Ксения сыну.

Он не подозревал, думала Ксеня, что сейчас навсегда рушится, рвется пополам его семья, что мать у него - дура, отец... Ну, что отец... Ты лучше о себе думай.

- А в речке крокодил... - мурлыкал счастливый Сашка, словно не замечающий ее настроения. - Ксеня, о тебе спрашивал отец Андрей.

Она мрачно подняла голову. Уставилась в упор. Задумалась...

Отец Андрей...

Взбалмошный Сашка был непредсказуем. И однажды вернувшись с репетиции, Ксения увидела на вешалке в передней рясу. И заорала:

- Мне как раз этого сильно не хватало!

Сашка вышел из комнаты. Милые коньячные глаза...

- И-е! Устала? Замучилась? Люблю, когда ты приходишь...

- Но чтобы прийти, сначала надо обязательно уйти, - пробурчала Ксеня.

Следом за ним появился невысокий светлобородый человек, улыбнулся... Усы забавно торчали, глаза под густыми взъерошенными бровями быстрые, въедливые, выдавали веселого и очень наблюдательного человека. Он, к немалому удивлению Ксении, ей сразу понравился. Она ему тоже.

Лицо человека выражает всегда то, что он есть, иначе - истину, и если мы ошибаемся, то не его вина, а наша. Зато слова человека - это лишь его мысли, чаще - его знания или просто то, что он выдает за свои мысли. И нет ничего более легкого, простого, более уловимого, чем манеры, которые каждого из нас выдают с головой: глупец входит, выходит, встает, стоит и молчит совсем не так, как умный.

Духовные качества познаются по форме и величине лба, по напряжению и подвижности черт лица, но главное - по глазам. Какие они - тусклые, мутно-глядящие, свиные или сверкающие, искрометные?

- Вы играете забавную комедию во МХАТе, я смотрел, - сказал священник.

- Смотрели? - изумилась Ксеня. - А разве вам можно ходить в театр?.. - и опомнилась.

Столкнулась с батюшкой взглядами. Беспомощно глянула на Сашку. Тот мгновенно бросился выручать.

- Это же классика, где ты играешь.

- Да что это я... - окончательно смешалась Ксения. - Даже не поздоровалась... Здравствуйте!

- Здравствуйте, - засмеялся священник. - Я отец Андрей. Служу в подмосковном храме, недалеко от Лавры.

Ну, конечно, Сашку занесло и туда!

- А комедии, если они добрые, - это хорошо. Люди совершенно разучились смеяться. Они смеются зло, смеются подло, смеются сквозь слезы... Хороший смех оздоровляет душу. Человеку необходимо смеяться. Смех - вроде солнца, прогоняет с человеческого лица зиму. Но, с другой стороны, смешное не должно быть сущностью человека. Оно всегда временно, проникновенный взгляд идет намного дальше. Смех часто называют даже грехом, потому что иронизирующий забывает о серьезном начале мира. Так что увлекаться смехом не стоит. А иногда... Почему же нам не улыбнуться без всякой насмешки?

- Но Господь никогда не улыбался, - влез Сашка.

- Верно. Так что я высказываю свое личное мнение, - весело отозвался батюшка. - Хотя четких объяснений, почему переедать петросянами и жванецкими не стоит, мы не найдем. Но если прислушаться к собственной душе, которая как-то странно всегда опустошается после твоего хохота, тогда многое можно понять.

- Да вы чай-то пили? - попыталась Ксеня сыграть роль гостеприимной и рачительной хозяйки. - У нас там конфеты, печенье... Сейчас ведь, кажется, не пост.

Только домашние роли ей не удавались никогда - в них она всегда проваливалась. Растерялась почему-то... Опять взглянула на Сашку. Вспомнила его слова о монахах: они знают, то чего мы не знаем. И их знание - истина.

- Я уже ухожу, мне пора, - сказал отец Андрей. - Пока доеду... Вы уж тут пока без меня... Храни вас Господь! Еще повидаемся.

- Обязательно, - отозвался Сашка.

Ужинать сели в молчании.

- Ты где его нашел? - хмуро спросила Ксения. - Тебе делать больше нечего?

Она бесконечно разбалтывала ложкой сахар в чашке с крепким чаем. Мешай его, Ксеня, старайся, размешивай.... мешай свою жизнь, перемешивай... если сумеешь перемешать...

- А что еще человеку делать, как не искать себя? - логично возразил Сашка. - Он для этого и на свет родился. Солипсизм, то бишь мнение, что ничего не существует, кроме меня самого, а все вокруг - лишь мое представление - вроде бы ничем нельзя опровергнуть. Но можно попытаться выдать солипсисту такой аргумент. Ты полагаешь, что ничего нет, а все - только плод твоей мысли. Стало быть, ты невольно представляешь на своем собственном месте некий разум, который одной силой своей мысли может делать весь окружающий мир - получается, из ничего. Отсюда вывод: если сие представимо, то, возможно, в самом деле есть разум, способный по собственному желанию творить что угодно и кого угодно из ничего. То бишь, ты просто ставишь себя на место Господа Бога. Но раз возникает такой ход мысли - солипсизм - ты попросту доказываешь, что Бог есть.

- Разлюби твою мать... - пробормотала Ксения. - Я, та самая, которая, вышла замуж за сумасшедшего... И давно у тебя, парень, башню снесло?

- Только не это! А ты слыхала о философе Карле Густаве Юнге? - спросил Сашка, уплетая хлеб с маслом. - Об основателе аналитической психологии, отце учения о коллективном бессознательном? В образах бессознательного, то бишь в архетипах, Юнг видел источник общечеловеческой символики, например, мифов и сновидений, и считал целью психотерапии индивидуализацию личности. Так вот если пациенту не помогало его лечение, Юнг отправлял пациента - куда бы ты думала? - в церковь! Ты это со счетов не сбрасывай.

- Приходится признать, что и этот твой обожаемый Карл Густав Юнг тоже был малость не в себе, - проворчала Ксеня.

- Мне нужен духовник! И я его нашел! - объявил Сашка.

- Это Юнга, что ли?

- И-е! Отца Андрея. Буду к нему теперь ездить, советоваться о жизни, вопросы задавать... Понимаешь, дело вовсе не в том, чтобы нам простились грехи, а чтобы мы стали другими людьми. И чаще всего наши проблемы не в том, что мы не верим в Бога, а в том, что мы не верим в себя, не видим никакой ценности и смысла в себе. Хотя от нас - от каждого - зависит очень много. Я говорю не о самоуверенности, это другое. Я по поводу нашей ответственности. Как мы отвечаем Богу, который говорит: "Я поверил в тебя, и поэтому вызвал из небытия. Я Свою веру вложил в тебя, и поэтому ты создан". А мы ноем в унынии: "Разве я Тебя просил создавать меня для этой страшной, жестокой, мрачной жизни?! Я хочу совсем другой - беззаботной, веселой и богатой! Господи, зачем Ты меня создавал?!" Знаешь, что такое настоящая вера в себя? Это уверенность в том, что во мне есть что-то, чего я не знаю, что-то мне самому непостижимое, что может раскрываться и совершенствоваться. Самоуверенность основывается на преувеличенной самооценке, а вера не нуждается ни в какой самооценке, потому что ее основа - тайна человека, уверенность во внутренней таинственной творческой победе, несмотря на хорошие или плохие обстоятельства, часто жестокие и направленные на то, чтобы нас сломить. И это лицемерие - мерить поступки не перед своей совестью, а перед лицом других. Можно и нужно прощать всех несогласных с нами. Но нельзя прощать тех, кто не согласен с самим собой. А наша общая беда - неверие в то, что в будущем мы станем умнее и лучше узнаем жизнь. Мы считаем, что уже достигли своих пределов возможности. И это легко объяснимо: человек действительно не в силах представить того, чего еще не достиг.