Блондинка. Том I

Однажды утром она проснется и обнаружит, что все воспоминания о «моей матери» прекратились, как через три-четыре дня таинственным и непостижимым образом прекращается вдруг менструация. Так же внезапно, как началась.

Я излечилась от этой отравы. Я снова счастлива. Так счастлива!

Норма Джин быласчастливой девушкой. Она всегда улыбалась.

А вот смех у нее был какой-то странный, не слишком музыкальный. Чересчур высокий, точно писк маленькой мышки (именно так, кстати, прозвали бедняжку Норму Джин в приюте), на которую нечаянно наступили.

Впрочем, не важно. Она все равно смеялась часто: потому, что была счастлива, потому, что в ее присутствии смеялись другие люди, вот и она тоже смеялась.

Ученицей она была средней.

Вообще девушкой во всех отношениях средней, не считая внешности, конечно.

Не считая того, что в лице ее иногда вдруг бегло проглядывало нечто такое напряженное, возбужденное, нервное и трепетное, подобное отблескам пламени.

Ее попробовали на роль ведущей группы поддержки [30]. Обычно в эту группу набирали самых хорошеньких и популярных в школе девушек со стройными фигурками и неплохими спортивными данными. И при подготовке Норме Джин пришлось изрядно попотеть в спортивном зале. Я даже не молилась, чтоб меня выбрали. Потому что знала: Бога нельзя переубедить там, где нет никакой перспективы.На протяжении нескольких недель репетировала она приветственные возгласы и знала каждый наизусть, училась маршировать, держа спину прямо и высоко поднимая колени. И знала, что получается у нее не хуже, чем у любой другой девушки из школы.

Однако по мере того, как близился час испытания, она все больше слабела, паниковала, и голос звучал как-то сдавленно, а потом вдруг она совсем потеряла голос. А в коленках все время ощущалась противная слабость, и она едва не лишилась чувств прямо в зале. Примерно сорок или пятьдесят девушек, собравшихся в тот день в этом зале, встретили ее выступление недоуменным молчанием. И капитан команды поддержки звонким голоском выкликнула:

— Спасибо, Норма Джин. Кто у нас следующий?

Она пробовала поступить в драмкружок. И выбрала для прослушивания отрывок из пьесы Торнтона Уайлдера «Наш городок». Бог ее знает, почему. Такой мрачный отрывок, просто переполненный отчаянием. Отрывок должен быть нормальным, даже более, чем просто нормальным, он должен отвечать требованиям.Но было в этой пьесе предвкушение чего-то чудесного, чего-то, что казалось ей безмерно прекрасным, и, играя в этой пьесе, Норма Джин будто обретала родной дом. Она становилась «Эмили», и ей хотелось, чтобы все называли ее этим именем. Она читала и перечитывала пьесу, и ей казалось, что она понимает ее; какая-то часть души действительно ее понимала. Позже она определит это примерно так: Я пыталась поместить себя в самый центр воображаемых обстоятельств, я существовала в самом центре воображаемой жизни, в мире воображаемых предметов, это и есть мое искупление.

Однако сейчас, стоя на абсолютно пустой освещенной сцене, моргая и щурясь, всматривалась она в первые ряды, где сидели ее судьи, и вдруг почувствовала, как ее охватила паника. И преподаватель из драмкружка выкрикнул:

— Следующий! Кто у нас следующий? Норма Джин?.. Начинайте!

Но она не могла начать. Держала тетрадку с ролью в дрожащей руке, слова расплывались перед глазами, горло перехватило. Строки, которые она столько раз твердила наизусть, смешались в голове, вихрем носились там, как обезумевшие мухи. И вот наконец она начала читать, торопливо, сдавленным голосом. Казалось, язык распух и не помещается во рту. Она заикалась, запиналась и в конце концов окончательно сбилась.

— Благодарю, милочка, — сухо сказал преподаватель. И жестом попросил ее сойти со сцены. Норма Джин подняла глаза от тетрадки.

— П-пожалуйста!.. могу я начать сначала? — В зале послышались смешки. — Мне кажется, я смогла бы сыграть Эмили. Я з-знаю, я — Эмили!

Если б я могла сбросить с себя одежду! Если б могла предстать перед ними голой, какой меня создал Бог, может, тогда… тогда они бы увидели меня?

Но преподаватель был непреклонен. И сказал голосом преисполненным иронии, чтобы другие, любимые его ученики, могли насладиться его остроумием:

— Гм… Так это у нас Норма Джин? Благодарю вас, Норма Джин. Но сомневаюсь, чтобы мистер Торнтон Уайлдер вот так видел Эмили.

И она сошла со сцены. Лицо горело, она изо всех сил старалась сохранить остатки достоинства. Как в фильме, где по ходу действия тебе полагается умереть. Пусть умереть, но ты должна сохранять достоинство.

Она пробовала поступить в хор девочек. Она знала, что может петь, знала!Она всегда пела дома, очень любила петь, и собственный голос казался ей таким мелодичным, и разве не говорила Джесс Флинн, что ей надо учиться петь профессионально? У нее сопрано, она в этом просто уверена. И лучше всего ей удавалась песенка «Все эти глупости». Но когда руководительница хора попросила ее спеть «Песню весны» Джозефа Рейслера, которой прежде она никогда не слышала, она уставилась на ноты невидящими глазами. Тогда женщина уселась за рояль, наиграла мелодию и сказала, что будет аккомпанировать Норме Джин. И Норма Джин, растерявшая всю свою уверенность, запела — бездыханным, дрожащим, совершенно не своим голосом!

И спросила, может ли повторить попытку.

Во второй раз голос ее несколько окреп и звучал лучше. Но ненамного.

Руководительница хора отказала ей, впрочем, очень вежливо:

— Может быть, на следующий год, Норма Джин.

По заданию преподавателя английского языка и литературы мистера Хэринга она писала сочинения о Мэри Эдди Бейкер, основательнице «Христианской науки», об Аврааме Линкольне — «величайшем президенте Америки», о Христофоре Колумбе — «человеке, который не боялся странствий в неведомое». Она показывала мистеру Хэрингу некоторые из своих стихов. Аккуратно выведенные синими чернилами, они красовались на листках неразлинованной бумаги.

Мистер Хэринг неуверенно улыбался и говорил ей, что стихи «очень хороши — да и рифма вполне приличная!» — и Норма Джин так и заливалась краской от удовольствия. Ей понадобилось несколько недель, чтобы наконец решиться и показать учителю стихи — и вот, такая награда! А у нее еще столько стихов! У нее есть стихи, которые давным-давно, молоденькой девушкой, написала ее мать. Еще до замужества, когда жила на севере Калифорнии.

Эти стихи мистер Хэринг читал и перечитывал, сосредоточенно и недовольно хмурясь. Нет, она точно сделала ошибку, показав их ему! И сердце у Нормы Джин вдруг застучало, забилось, словно у испуганного кролика. Мистер Хэринг был очень строг с учениками, и это несмотря на свою относительную молодость. Было ему двадцать девять. Тоненький, как проволочка, мужчина с песочного цвета, уже начавшими редеть волосами. Ходил он, немного прихрамывая, — результат какой-то травмы, полученной в детстве. Он был женат и из кожи лез вон, чтобы прокормить семью на скромную учительскую зарплату. Он немного напоминал Генри Фонду в фильме «Гроздья гнева» — с той разницей, что был гораздо более хилым и менее обаятельным. В классе он редко пребывал в веселом расположении духа, был подвержен приступам сарказма. С мистером Хэрингом никогда не знаешь, чего от него ждать, что он может сказать и как отреагировать. Одна надежда — вызвать у него хотя бы улыбку.