Учитель (Евангелие от Иосифа)

52. Евреи выросли из своего счастья и захотели чужого…

Та же история с Молотовым. Сменил он Литвинова незадолго до войны. Но даже до того, как она закончилась, — пришло время снимать его самого. Кроме прочего — за то, в чём сам он и обвинял Литвинова.

За границей Молотов еврейских послов сразу же сменил, но дома — нет. Как Полина была, так и осталась. Бессменной посланницей запорожских евреев.

Но если раньше в честь жены он при запорожской тёще не ел трефного мяса, то теперь по её наущению брезговал трефными народами. Хотя сам не еврей. И хотя наш ЕАК — Еврейский Антифашистский Комитет — сам же за нахрапистость назвал презрительно «кошерным ЯК»-ом.

В 43-м он предложил мне послать двух видных яков в Америку. Ничем, правда, с конехвостыми быками не схожих, — крохотных и хилых. Михоэлса и Фефера. Зато — с рогатыми именами: Соломон и Ицик.

Молотов рассудил, что этим якам удастся решить две задачи. Во-первых, отдоить у местных яковов дойло на антифашистские пушки. А во-вторых — спустить тех на Вашингтон. Который тянул со вторым фронтом.

С первой задачей Соломон и Ицик справились. Пусть молоко было жидко — доили шибко. Обошли всех богатеев. Несмотря на то, что первый сломал ногу и хромал, а Ицику один меховщик взвалил на плечи тяжеленную шубу. Которую ему пришлось таскать по всей Америке.

И не только её, а и мою. Гигантского размера. Ицик идиот, но его приставили к Михоэлсу как стойкого чекиста. Настолько стойкого, что когда меховщик вызвался подарить шубу и мне, Ицик не выдал тому правды о моём росте.

Мудаком оказался и меховщик. Доху подбирал мне по воображению. В соответствии с масштабами моей державы.

Возвратившись, Фефер рассчитывал осчастливить меня еврейским подарком. Но когда охранники втащили в кабинет этот подарок, я рассвирепел и выставил Ицика из помещения.

Бросив на него взгляд из окна, мы с Молотовым рассмеялись.

Завёрнутый в подарочную шубу и согнутый в скобку, он ковылял к воротам по заснеженному двору. Через каждый шаг останавливался и левою рукой дёргал вверх застревавший под ботинком подол. А правой поправлял на шее громоздкий мешок, в котором задыхалась от тесноты моя доха.

Стоило Ицику скрыться за воротами, Молотов выругался. В адрес Ицика, Михоэлса и Вашингтона. За то, что со второй задачей яки не справились. Янки не поддержали ни их, ни своих яковов.

Поддержали зато в третьей задаче. С которой Михоэлс и Фефер вернулись домой. И которая, хотя она родилась в Америке и касалась Крыма, была еврейской. Правда, Фефер называл её советской.

В отличие от Соломона, еврейское к советскому приравнивал не только Ицик. И не только еврейские поцы. Причём, я говорю не о фрицах, стращавших всех «жидами и коммунистами». Говорю о моём народе.

А он приравнивал потому, что я защищал от него евреев. Делом — не словами.

Но и на слова не скупился. Коммунисты, долбил я ему, — заклятые враги антисемитизма. Который есть контрреволюция. И крайняя форма расового шовинизма. И ложная тропа, возвращающая в джунгли. И опаснейший пережиток людоедства.

Хотя юдофобство изобрёл не мой народ, я грозил ему за это расстрелом. Как за измену родине. И не в словах, а в законе.

Никогда никакой владыка не рисковал так народным доверием. К тому же, когда дело касается евреев, всякий король ведёт себя, как сапожник. Считая себя не отцом своего народа, а сыном. Сыном сапожника.

Многие в моём народе невзлюбили большевиков как раз за то, что евреям стало при нас лучше. Один русский стихотворец, Васильев, обозвал меня «сапожником», «сукиным сыном» и «кривожопым лаврушником». За то, что я обул евреев и забросал лаврами «жидовые выи». Он позвал народ косить эти шеи, сдирать с них венки и пихать их мне в зад.

Зад как раз разворотили ему, но в одном он был прав: хотя справедливость обрели у нас не только евреи, никаких «расходов» революция от них не потребовала. Жертвовать им было нечем: до Октября постов и земель у них не было. Как и лавров.

Почему они и пошли за мной шумною толпой. Как за Моисеем. Охотней даже, ибо «еврейского счастья» им не 40 лет было ждать, а 8! И не в Синайской пустыне, а в любой черте. Не только — «оседлости».

Собственно, постами они обзавелись сразу, но под «еврейским счастьем» я имею в виду кино с этим названием. Которое вышло в 25-м и шло до тех пор, пока осчастливленные мной евреи, как любые назначенцы, не «выросли» из своего счастья и захотели чужого.

А главную роль в фильме сыграл тот же Михоэлс.

53. Насекомых морить безопасней, чем аборигенов…

По возвращении из Америки задачу о крымском счастье он обсудил с Лозовским. Не потому, что тот тоже был Соломон, а потому, что номинально ЯК подчинялся ему.

Идею еврейского Крыма назвал «новаторской» и он, хотя родилась она ещё в 20-х, когда для полного счастья евреи задумали найти себе республику. И из «черты оседлости» двинулись в исход. Но по разным маршрутам.

Больше всего им приглянулся Крым. Не понравилось лишь то, что там уже жили люди. Хуже — крымские татары. То есть, не просто мусульмане, а аборигены.

В 28-м правительство объявило евреям, что понимает их, но — с его точки зрения — татар выселять не за что. Соответственно, «искателям счастья» Москва выделила другую территорию. В Амурском крае.

Кстати, «искатели счастья» — это тоже название еврейского кино. О счастье в пределах Амурского края. Как любое счастье, эти пределы находятся неблизко, но, по мнению правительства, ничто не бывает далеко от бога. Ибо он всюду. Даже в тайге.

Только не в приамурской, роптали евреи. Там одни комары. Правительство возразило, что в нынешних условиях насекомых морить безопасней, чем аборигенов.

В конце концов, евреи — хотя и создали в тайге свою республику — таёжным комарам предпочли городских тараканов. Но даже столичным не удалось вытеснить из еврейской души вавилонскую тоску по крымскому взморью.

Прибыв в Америку, Михоэлс с Фефером признались в этом еврейским вождям. В том числе — дальновидным, которые, как им и положено, уличали друг друга в недавней близорукости по отношению к немцам и в роковом невнимании к судьбе европейских братьев.

И тоже тосковали по утраченному счастью. Утраченному намного раньше — в Палестине. Где — в будущем, после войны — надеялись это счастье вернуть.

Услышав, однако, про Крым, обрадовались. Особенно — дальновидные, которых наша страна пугала размерами, а Палестина воинственностью мусульман. На фоне которых крымские мусульмане удивляли крайней сговорчивостью.

Самым ярким подтверждением тому было названо любовное отношение этих татар к гитлеровским захватчикам. Исходя из чего дальновидные вожди предположили, что татары не заслуживают проживания в курортной зоне.

Что же касается всеобщего еврейского счастья в будущем, то настоящая дальновидность, по мнению этих вождей, заключается в том, чтобы на будущее счастье не откладывать.

Вашингтон быстро согласился с возможностью создания еврейского государства за счёт советской территории. Такое же мнение — и тоже быстро — осталось сложить у нас.

За мудрым советом два Соломона, Михоэлс и Лозовский, обратились к бабе. К Полине. Которая — прежде, чем выдать совет — заверила их в поддержке со стороны второго человека в державе.

Совет оказался немудрым: подать первому человеку просьбу о срочном создании в Крыму Еврейской республики.

Немудрым назвал этот совет как раз второй человек. Молотов велел переадресовать ходатайство ему. Чтобы обрести право заняться им лично и вплотную. То есть, чтобы прежде, чем донести его до первого человека, заручиться поддержкой третьего, четвёртого и пятого.

Вскоре и он, и те стали жаловаться мне на татар. По нашему самостоятельному мнению, крымские татары ведут, мол, себя из рук вон плохо. Идут бои за полное освобождение Крыма, а татары помогают захватчикам удерживать захваченное.