Предводитель маскаронов

Я помню себя в юности. Как тогда мучила меня убийственно эта пустота, эта серость, сосущая под ложечкой, эта потухшая подруга, молчащая и сонная, и не пробудить её от сна, да и не надо это делать, ей будто неприятно это, она, более гармоничная, чем я, она как-то, как птица впадала в оцепенение, она знала, что надо перетерпеть это. Что бороться с этим нельзя, всё равно не выйдет, надо дать побыть костру потухшим и охладелым, надо давать пустоте погулять. А я тормошила её, пыталась веселить. Только злила.

Потом с другом моим в один такой мерзлотный день мы поехали на залив. Он был в мучительном нуле. Он, и так вечно с пониженной температурой души, и так опустошённый, с вынутым огнём, он в тот день был как биоробот. Меня же залив оживил, я щебетала, щебетала. Он молчал, молчал, щёки его наливались, наливались серой краской. Губы были белы, глаза как бы побледнели. Он вдруг издал звук, типа тихого взвизга боли. Я поняла, на каких дальних полюсах мы находимся. Залив оживил меня, но его совсем подавил и раздавил. Он потом признался мне, что ненавидел меня, что я вызывала в нём злобу. Если бы в его пустоте было побольше безумия, может он немотивированно, маньякально удушил бы меня, как в фильме ужасов. Он просто разлюбил меня тогда, или в тот день в его глаза попал холод снежной королевы, и потом этот вирус льда дал всходы, он уже больше не любил меня.

Да, да, да… Этот зев мерзлотный надо претерпеть, спрятаться, не противиться ему, всё равно бесполезно. Сейчас весна. Может это мать земля готовится к родам трав и зелени, и ей нужны силы, чтоб рожать, и она затаилась, она притаилась, в ней таинство идёт, а мы, людишки, своим ржанием, весельем, остроумием, талантливыми вскриками и выплесками, мы мешаем ей, и бесенята серую пелену и весенние вирусы вывешивают, чтоб все особливо вредные назойливые приболели, чтоб свербило в носу, чтоб харкалось и кашлялось. Надо спать. Надо спать. Бороться не надо.

Я проснулась утром в 6 утра. Ночью мне что-то снилось, снилось. Когда я проснулась, у меня в голове был абсолютно сложившийся и выстроившийся план мюзикла, в котором все поют и танцуют. И главный герой — с внешностью Владика, и зовут его Сольнес. Я открыла свой ноутбук и быстро всё записала. Получилось вот что.

Заседание чиновников в городском совете. Они похожи на хрюшек, склонившихся и похрюкивающих над корытом. Обсуждаются проекты реконструкции центра города.

На сцене выставлено несколько проектов, крупные фотографии старинных зданий и макеты того, что хотят построить. У каждого проекта — кучка чиновников, бизнесменов, архитектурных менеджеров. Чего они хотят? Понятно чего — бабла в карман. А для этого надо всё сносить и вырубить все деревья. Это ж статья дохода!

Чиновница Георгинова потирает руки, ей даёт взятку архитектор Бакс. Бакс поёт: «Новые дома, лоснитесь, лоснитесь! Старые дома — в землю валитесь. Пластик хорош — стоит дёшево, а выглядит модно. Главное денег содрать побольше и плевать на историю и жизнь народную!».

Вторая кучка чиновников склонилась над вторым проектом. Это проект вырубки старинного сада у дворца с пышным скульптурным убранством в центре города. Слышны слова: «Вырубить! Вырубить!». Чиновнику Нарциссову даёт взятку озеленитель Синюхянц. Синюхянц поёт: «Чем больше я вырублю дубов и тополей, тем моему карману станет теплей. Ай-нана! Ай-нана! Мне плевать, что в городе нечем дышать, в городе не надо людям жить, а надо деньги в банках считать!».

Третья кучка у проекта небоскрёба — офиса фирмы ГАЗСТАЛЬНЕФТЕПОЛОНИЙ. На панно — целый квартал старинных домов. Нарциссов и Георгинова пожимают руку олигарху Газошвили. Участь зданий решена. «Всё сносить! Всё вырубать! Тут будет наш небоскрёб! Мы сможем миллиарды взять!». Целая линия маскаронов на фотопанно вдруг оживает и поворачивает головы в сторону Газошвили, громко произнёсшего эту фразу.

Четвёртая кучка у проекта старых зданий, подлежащих реставрации. Там трётся прораб Злыбень, он потирает руки от удовольствия. Злыбень поёт: «А это большие деньги! Реставрация — это яма. Это яма для государственных денег. Реставрация — круче чем реклама. Никто никогда не подсчитает, сколько я вылил краски. Никто никогда не подсчитает, каким дерьмом я скульптурам смазал глазки! Ха-ха-ха!!!». Скульптура на панно ожила и делает рывок, словно пытаясь выскочить из здания.

Нарциссов, Георгинова, Бакс, Синюхянц, Злыбень ничего не видят, радостно на калькуляторах подсчитывают свои личные доходы… Нарциссов и Георгинова поют: «Мы так любим город родной. Город родной над Невой. Зачем ему эти развалюхи. Они гламуру оплеухи. Пусть лоснятся в пластике гладкие дома-фаллосы. Это олицетворение нашей потенции. И нашей с тобой (обращаются друг к другу) шалости. Хи-хи-хи!». Газошвили поёт: «Я самый крутой в этой стране. Я достиг заоблачных высот. Мой папа пас барашкев в горах на коне. А я руководитель мировых цен и квот. И у меня будет офис выше всех — прямо в центре этой болотной развалины. Если надо я снесу Эрмитаж. И буду курить на его камнях как на завалинке!».

Архитектор Глинкин одиноко бегает от толпы к толпе, он пытается доказать культурную и историческую ценность старых зданий. Офис ГАЗСТАЛЬНЕФТЕПОЛОНИЯ можно построить в спальном районе города — там это здание станет доминантой, а в центре города оно испортит исторически сложившийся пейзаж, являющийся лицом города, привлекающий туристов. Глинкин поёт:

В коридоре стоит в очереди народ. Они поют песню жалобщиков. Это учителя, врачи, у которых ужасные жилищные условия, маленькие зарплаты. Они просят город отремонтировать их дома, построить для них новые квартиры. Но деньги города пойдут на строительство здания ГАЗСТАЛЬНЕФТЕПОЛОНИЯ.

По городу идёт пенсионер Моромоев и поёт: «Я иду по Петербургу, каблуки ломаю. Как то гадко всё повсюду. Я мэра Ширько презираю».

Архитектор Глинкин встречается у старого Дома с маскаронами с журналисткой Настей, они хотят написать статью в газету о готовящемся сносе дома.

Соседний дом в лесах. Там ведут «реставрационные» работы гастарбайтеры из фирмы прораба Злыбня. Строитель Сольнес ругается с гастарбайтерами из-за того, что они нарушают технологии. Сольнес очень хорошо отреставрировал старинный маскарон какого-то бога, маскарон как живой смотрит на Сольнеса. Сольнес ругается с рабочими, плюёт на них, спрыгивает с лесов, и идёт в гневе по улице мимо Насти и Глинкина.

На Сольнеса наскакивает милицейская машина. Она должна была остановиться на красный свет, но не остановилась. Сольнес пинает машину ногами. Из неё выходят менты.

Милиционер Сусликов поёт: «Как ты смел козёл вонючий, ты возомнил что ты круче тучи!». — «Это вы сами нарушили законы!». — «Будешь орать, окажешься на зоне!». Сольнес громко возмущается: «Я не просто буду орать. Я сейчас буду вас своей рогаткой драть! Достану рогатку и перебью все стёкла в вашей машине вот этими свинцовыми шариками! И вы тогда захлебнётесь стёклами, как старая жаба комариками!» (Он достаёт из рабочих штанов фантастическую рогатку и целится свинцовым шариком в стёкла машины). Милиционер Сусликов поёт: «Да он просто сумасшедший! Ну его в баню! Поехали!».

Сольнес ругается, выходит на мостовую, вкривь и вкось выстеленную плиткой недобросовестными гастарбайтерами. Следом за ним идёт Моромоев, падает и ломает себе руку. К Моромоеву на помощь подбегают Настя, Глинкин, Сольнес… Они отправляют Моромоева в больницу, а сами меняются телефонами, чтобы потом вместе проследить лечение Моромоева. Сольнес дотрагивается до руки Насти и между ними вспыхивает любовь. Маскарон-дитя, похожий на Эрота, улыбается и подмигивает.