Лучше для мужчины нет

Спустя два дня ранним утром я нервно катил на большом фургоне по запруженным улицам Лондона. Нагло развернувшись в двадцать семь приемов, поставил машину рядом с домом, где находилась моя берлога. Стереосистему я оставил напоследок, чтобы слушать музыку, собирая вещи. Для аккомпанемента выбрал кинг-кримсоновского «Шизоида 21-го века» и «Силу судьбы» Верди. Складывая одежду в коробки, я напевал про себя. Забавно, каким контрастом выглядят драные джинсы и кожаные куртки из моего холостяцкого гардероба по сравнению с вязаными кардиганами и домашними тапочками, которые я ношу дома. Никогда не предполагал, насколько по-разному я буду смотреться со стороны в этих двух ипостасях. Когда я толкал по тротуару двухместную коляску, старушки мне улыбались, и я любезно улыбался в ответ; но когда я шел по улице один и, забывшись, рассеянно улыбался проходящей мимо даме, та быстро отводила взгляд, словно говоря: «Не смей даже смотреть на меня, насильник!»

На шкафу громоздилась огромная кипа нот. С расстояния в двадцать лет я взглянул на бережно хранимые номера «Нового музыкального экспресса» и вышвырнул их в мусорное ведро. Перелистал кое-какие интервью с героями моего детства: вечно недовольные панки с их нигилистической фигней об отсутствии будущего и анархии. Когда-то и я так думал. Лучше отправить все это барахло в утиль.

Теперь я – отец, и у меня дети. Они и без того тащат в дом слишком много хлама, зачем добавлять к нему никому не нужные воспоминания. Пусть все эти годы я упорно пытался вернуть то время, когда мне было двадцать, но обратной дороги не существует. Несколько недель назад мы с ребятами играли в футбол, и мимо прошла потрясающе красивая няня, ведя за руку малыша.

– Какая красавица, – сказал Джим.

– По-моему, это он, – возразил я, заметив на малыше джинсы для мальчиков.

Я просто не годился больше на роль «парня». Я пытался показывать класс, сидя за рулем спортивного авто, на заднем стекле которого пришлепнута наклейка «В машине ребенок».

Я упаковал мелочевку, скопившуюся на полках: электронную записную книжку (без батареек); швейцарский нож, который так плохо складывался, что мог называться холодным оружием; зарядное устройство, годное только к игровой приставке, которую я заменил много лет назад – сплошь детские игрушки и куски черного пластика, что накопились за годы моего тридцатилетнего отрочества. На упаковку компакт-дисков и книг я потратил всего час, а значит, остаток дня можно распутывать семь миль пластиковых спагетти, что свисали из задниц клавиш, микшерного пульта и стереосистемы. В конце концов, и музыкальное оборудование перекочевало в фургон. Я вспомнил о том времени, когда играл в бесчисленных группах, полагая, что регулярная погрузка-выгрузка усилителей и клавиш однажды завершится песней, которая станет хитом номер один. Сейчас оставалось утешаться мыслью, что когда диск «Рекламная классика» станет платиновым, я закажу для него рамочку и поставлю на каминную полку. Хотя, наверное, стена в сортире – более почетное для него место.

Наконец, все вещи перекочевали в фургон. Я покончил с уборкой комнаты, поставил под раковину ведро с чистящими средствами, постаравшись произвести при этом побольше шума, и с грохотом задвинул под кухонный шкаф пылесос, но никто из моих соседей и не подумал взглянуть в мою сторону. Делать было больше нечего. Ну, вот и все. Наступил момент, когда пора сказать запоздалое «прощай» увядшей юности.

Джим сидел за столом, безуспешно пытаясь разобраться, как пользоваться записной книжкой мобильного телефона, а Пола так и распирало от раздражения: он едва сдерживался, чтобы не предложить Джиму вслух почитать описание. Саймон развалился перед телевизором, изучая голевые моменты футбольных матчей. Он смотрел не какую-то памятную игру, где гол имеет историческую ценность, а мешанину голов из различных матчей, вырванных из контекста и оттого утративших весь смысл. Спортивный эквивалент «Рекламной классики».

– Ну вот, – смущенно пробормотал я, утрируя значимость мгновения исключительно ради того, чтобы скрыть ощущение этой самой значимости.

Хоть я и понимал, что этих парней вряд ли можно назвать моими близкими друзьями, но они могли бы сделать небольшой усилие над собой и попрощаться как полагается.

Когда экспедиция Скотта [36], преодолев немыслимые трудности, возвращалась с Южного полюса, капитан Оутс решил пожертвовать собой – чтобы не быть обузой для своих товарищей. И он сделал вид, будто ненадолго вышел из палатки – в туалет. Может, капитан Оутс и поделился бы, что уходит умирать, но он не хотел видеть, как его друзья безразлично пожмут плечами и пробубнят: «Ну ладно, до встречи».

– Ну ладно, до встречи, Майкл, – пробубнил Джим, когда я наконец собрался выйти навстречу леденящему урагану полноценной семейной жизни.

– Да-да, пока, – сказали Саймон и Пол.

Я помялся у порога. При мысли, сколь чудесна была моя жизнь в этой квартире, меня охватила грусть, и я едва сдерживал слезы, но остальные хранили безразличие и невозмутимость. Ясное дело – детей-то у них еще нет, и все чувства лежат под спудом.

– И последнее, – сказал Саймон.

– Да? – с надеждой подхватился я.

– В названии какого футбольного клуба нельзя закрасить ни одной буквы.

– Что?

– Ты же иногда закрашиваешь дырочки в буквах, например, "а" или "о". Так вот, назови единственный клуб английской или шотландской футбольной лиги, а названии которого нет закрашиваемых букв.

– Саймон, более бессмысленного вопроса я никогда не слышал. – И помолчав, я услышал собственный голос: – А что это за клуб?

– Подумай.

– Нет, глупость какая. Я даже думать не буду, зачем тратить на это время и силы?

– Ладно, – сказал Саймон, – тогда до встречи.

И он опять уставился в телевизор.

– Ну, а в се-таки – что это за команда?

– По-моему, ты сказал, что тебе неинтересно?

– Да, неинтересно, это бессмысленная информация. Типичный уровень разговора в этом доме. Тратить часы на рассуждения о том, что не имеет ровный счетом никакого значения. А потому, Саймон, умоляю, скажи, в названии какой команды нельзя закрасить ни одной буквы.

– А ты догадайся.

– Ну я просто подумал, что раз такой вопрос возник, ты, быть может, скажешь?

Саймон посмотрел на меня с равнодушной улыбкой.

– Нет.

Повисла пауза.

– Ну, тогда я пошел.

Я мешкал в дверях.

– Ладно. Увидимся, – пробормотали остальные.

– Я понял!

– Молодец.

– Можно мне хотя бы убедиться, что я думаю о том же клубе, что и ты?

– Конечно. На какой клуб ты подумал? – спросил Саймон, прекрасно зная, что я не имею ни малейшего понятия о правильном ответе.

– Да ладно тебе, что это за клуб?

– Неважно, – сказал он, не отрываясь от телевизора.

– КПР! – выпалил я наугад.

– Неплохо. Если не считать того, что "Р" можно закрасить.

– А, ну да.

Я сел за кухонный стол и принялся выдавать названия малоизвестных футбольных клубов, но мне лишь говорили в ответ, что в «Бери» можно закрасить "Б", "е" и "р", а в «Ист-Файф» можно закрасить "а" и "ф".

Спустя пару выпитых бутылок пива к нам заглянула Моника, и узнав, что я съезжаю с квартиры, повисла на телефоне. И вскоре толпа, собиравшаяся завалиться в ночной клуб, завалилась в квартиру, нагруженная бутылками вина и банками пива. Моника в два счета организовала прощальную вечеринку, о которой я втайне мечтал, надеясь, что ее устроят мои соседи по квартире.

К девяти часам собралось человек сорок, все хлебали дешевое красное пойло из кофейных чашек и дрыгались под песенки, которые мне следовало знать. А я говорил направо и налево, что мне чертовски приятно, когда слышал: «А, ты тот самый парень, который уезжает. Спасибо за вечеринку». В каком-то смысле эта прощальная вечеринка была вехой в моей жизни, своеобразным посвящением в отцовство. В те часы меня занимала одна-единственная неотвязная мысль. Я думал не о том, правильно ли поступаю; и не о том, буду ли я счастлив – нет, к сожалению, я напряженно гадал, у какого клуба английской или шотландской футбольной лиги нельзя закрасить в названии ни одной буквы… Я не мог выкинуть этот чертов вопрос из головы, мне хотелось поскорее о нем забыть, но я угодил в ловушку. В этот знаменательный вечер, когда я вдруг очутился в центре внимания, мне не дано было насладиться триумфом, ибо я лишь делал вид, что слушаю, а сам лихорадочно просеивал в мозгу десятки футбольных клубов из низших дивизионов.