Звезда в тумане (сборник)

Летающие качели

– Ты слушаешь или нет?

– Слушаю. А что я еще делаю?

– Думаешь про свое.

– Ничего я не думаю про свое. Со мной все ясно. Если кастрюлю поставить на самый сильный огонь, суп выкипает, вот и все.

– Суп? – переспросила Татьяна.

– И любовь тоже. Нельзя создавать слишком высокую температуру кипения страстей. У поляков даже есть выражение: нормальная милошчь. Это значит: нормальная любовь.

– Тебе не интересно то, что я рассказываю? – заботливо спросила Татьяна.

– Интересно. Рассказывай дальше.

– А на чем я остановилась?

По пруду скользили черные лебеди. Неподалеку от берега на воде стояли их домики. В том, что лебеди жили в центре города в парке культуры и отдыха, было что-то вымороченное, унизительное и для людей, и для птиц.

Женщина за нашей спиной звала ребенка:

– Ала-а, Ала-а…

Последнюю букву «а» она тянула, как пела.

Подошла Алла, худенькая, востроносенькая.

– Ну что ты ко всем лезешь? – спрашивала женщина.

Алла открыто, непонимающе смотрела на женщину, не могла сообразить, в чем ее вина.

– Пойдем посмотрим наших, – предложила я.

Был первый день летних каникул.

К каждому аттракциону тянулась очередь в полкилометра, и вся территория парка была пересечена этими очередями. Ленка, Юлька и Наташка пристроились на «летающие качели». Они стояли уже час, но продвинулись только наполовину. Впереди предстоял еще час.

Дочери Татьяны Ленка и Юлька были близнецы. Возможно, они чем-то и отличались одна от другой, но эту разницу видела только Татьяна. Что касается меня, я различала девочек по голубой жилке на переносице. У Юльки жилка была, а у Ленки нет.

Юлька и Ленка были изящные, как комарики, и вызывали в людях чувство умиления и опеки.

Моя Наташка как две капли воды походила на меня и одновременно на тюфячок, набитый мукой. Она была неуклюжая, добротная, вызывающая чувство уверенности и родительского тщеславия. Полуденное солнце пекло в самую макушку. Подле очереди на траве сидели женщины и дети. На газетах была разложена еда. На лицах людей застыла какая-то обреченность и готовность ждать сколько угодно, хоть до скончания света.

– Как в эвакуации, – сказала Татьяна.

– Интересно, а чего они не уходят?

– А чего мы не уходим?

– Пойдемте домой! – решительно распорядилась я.

Ленка и Юлька моментально поверили в мою решительность и погрузились в состояние тихой паники. Наташка тут же надела гримасу притворного испуга, залепетала и запричитала тоном нищенки:

– Ну пожалуйста, ну мамочка… ну дорогая…

При этом она прижала руки к груди, как оперная певица, поющая на эстраде, и прощупывала меня, буравила своими ясными трезвыми глазками чекиста.

Ленка и Юлька страдали молча. Они были воспитаны, как солдаты в армии, и ослушаться приказа им просто не приходило в голову.

– Пусть стоят, – сдалась Татьяна.

Наташка тут же вознесла руки над головой и завопила:

– Урра-а-а! – приглашая подруг ко всеобщему ликованию. Юлька деликатно проговорила «ура» и засветилась бледным, безупречно красивым личиком.

А Ленка промолчала. Ей требовалось время, чтобы выйти из одного состояния и переместиться в другое.

Я встала в очередь, и эта же самая гипнотическая покорность судьбе опутала и меня. Мне показалось, что температура моего тела понизилась, а мозги стали крутиться медленнее и по кругу, постоянно возвращаясь в одну и ту же точку. Мой организм приспособился к ожиданию.

Аттракцион рассчитан на четыре минуты. Надо ждать два часа. По самым приблизительным подсчетам, ждать надо в тридцать раз больше, чем развлекаться. И так всю жизнь: соотношение ожидания и праздника в моей жизни – один к тридцати.

Люди стираются, изнашиваются в обыденности. Они стоят в очереди, чтобы получить четыре минуты счастья. А что счастье? Отсутствие обыденного? Или когда ты ее любишь, твою обыденность?

В старости любят свою обыденность или не замечают ее. Может, мы с Татьяной еще молоды и ждем от жизни больше, чем она может нам предложить. А может, мы живем невнимательно и неправильно распределяем свое внимание, как первоклассник на уроке.

Татьяна стояла передо мной. Я видела ее сиротливый затылок и заколку с пластмассовой ромашкой. Должно быть, одолжила у Юльки или у Ленки.

Татьяна обернулась, посмотрела на меня сухим выжженным взором.

– У него позиция хуторянина, – сказала она. Вспомнила, на чем остановилась. – Позиция: «мое» или «не мое». А если «не мое», то и пошла к чертям собачьим.

– Но ведь все так, – сказала я.

– Но как же можно уйти, когда чувство?

– Во имя будущего. В наших отношениях нет будущего.

– Будущее… – передразнила Татьяна. – Наше будущее – три квадратных метра.

– Значит, он ищет ту, которая его похоронит.

– Не все ли равно, кто похоронит. Надо искать ту, с которой счастье. Сегодня. Сейчас.

Татьяна смотрела на меня истово, как верующая, и мне тоже захотелось счастья сегодня, сейчас. Сию минуту. Я даже оглянулась – не стоит ли оно у меня за спиной.

Подошла наша очередь.

Заведующая аттракционом – тетка с толстыми ногами – отомкнула калитку и стала запускать очередную партию страждущих.

Дети как-то мгновенно похудели, а глаза стали больше, будто часть их плоти переместилась в глаза. Я тоже почувствовала давно забытое или не познанное ранее волнение и не сводила подобострастных влюбленных глаз со строгого лица толстой тетки.

До калитки оставалось три человека. В этот момент Ленка потянула Татьяну за руку и что-то сказала ей на ухо.

– Отойдите все в сторону, – приказала Татьяна. Она выгребла девчонок из очереди и отвела их от калитки.

– Почему? – искренне оторопела моя дочь и забегала глазами по лицам.

Ленка молчала. У нее было виноватое страдальческое выражение лица.

– Мы сейчас. – Татьяна схватила Ленку за руку, и они помчались, одинаково перебирая ногами. Татьяна бежала впереди, а Ленка следом, на расстоянии вытянутой руки.

Наташка и Юлька смотрели, как мимо них прошли те, кто стоял позади. Они протиснулись на площадку и брызнули во все стороны, как муравьи из-под ладони.

Цепи были длинные и, казалось, свисали с самого неба. К каждой паре цепей приделана скамеечка – качели, куда помещается по одному человеку.

Все расселись, каждый на свою скамеечку, и застегнули перед собой ремни, чтобы не выпасть и не улететь в небо.

Все разместились и пристегнулись. Толстая тетка захлопнула калитку и с категоричным видом нажала какую-то кнопку. Круглый диск начал медленно крутиться, вместе с диском крутился столб, и центробежная сила стала отдувать цепи.

Люди полетели по кругу. Земли не было видно, и им, наверное, казалось, что они летят вообще. Они летели вообще над очередью, над Юлькой и Наташкой, которые стояли с туповатыми личиками – отвергнутые, но мужественные, облагороженные испытанием.

Явились Татьяна с Ленкой. Ленка подошла к девочкам. Теперь их было не двое, а трое – полный комплект. Девочки смотрели на летающие качели и переживали каждая свое: Ленка – радость за других, Юлька – зависть, Наташка – легкое злорадство: тем, кто был сейчас на качелях, оставалось только полторы минуты. Им оставалось меньше, чем половина. А у нее, у Наташки, все было впереди. У нее было впереди целое счастье плюс ожидание счастья, что само по себе тоже очень ценно.

– А нам билеты? – спохватилась Татьяна.

Я сообразила, что мы не взяли себе билеты.

– Не успеем, – поняла я.

Дети обернулись. Они смотрели испытанно и настороженно, как зверьки, заслышавшие чужие шаги. Заставлять их ждать снова было немыслимо. Мы просто могли сорвать их надежду. На качели они попали бы сломленными, и радость уже не достала бы их через эту сломленность.

– Успеем, – сказала Татьяна и провалилась сквозь землю.

Дети вывернули головы и стояли так до тех пор, пока Татьяна не возникла на прежнем месте.