Тайная вечеря

А он знай себе ноет: «Да что туда, кугва, поставить?» Вот тут-то я и подарил ему этот, самый грандиозный в истории нашего города — какое там! страны — прожект. City Air. Огромные — три метра на десять — герметичные стеклянные кубы. Например, первый куб: Варшава, Иерусалимские аллеи, десять часов утра, десятое июня такого-то года. Воздух закачан и куб запаян в присутствии свидетелей: на скромной табличке их фамилии. Разумеется, все — случайные прохожие. Второй куб, скажем: Краков, рыночная площадь возле памятника Мицкевичу, одиннадцатое ноября, три часа пополудни. И так далее, и так далее. Понимаешь, какие откроются возможности? Какие контакты, обмены? Как засуетятся бургомистры, мэры, главы городской администрации — они тоже хотят принять участие, тоже желают внести свою лепту в уникальную коллекцию City Air.

Он выиграл конкурс. И что мы теперь видим в новом огромном, как летное поле, зале? Длинные ряды кубов, около двухсот одинаковых шестигранников. Токио, Лодзь, Торонто, Брюссель и так далее! Через три-четыре года здание музея придется расширить. Как говорил Сократ? «Эллада велика, Кебет, и в ней есть много добрых людей, много и варварских племен».

— Знаю, знаю. Мне поначалу это даже понравилось, — усмехнулся Бердо. — Но как отличить воздух из Токио от московского? И потом…

— Что — потом? — рявкнул Инженер.

— Скучища, — спокойно ответил Бердо. — Тоска зеленая. Идея забавная, но быстро становится ясно, что какая-то… инфантильная.

— А я разве говорил, что она зрелая? — пожал плечами Семашко. — Я утверждаю, primo, что тогда шанс пройти — да и до сих пор оно так — был только у прожектов подобного рода, secundo, что наш премудрый господин директор и такого придумать не смог!

— Ах ты козел поганый! — крикнул Инженер. — В суде будешь отвечать за эту брехню!

И замахнулся правой рукой, однако до пощечины дело не дошло: столик накренился, посуда посыпалась на пол, зазвенело бьющееся стекло, а сам Инженер чуть не слетел со стула.

— Господа! Госпо-о-ода! Это все минет бесследно, — Бердо на всякий случай разделил Семашко и Инженера, — хотя не так уж и быстро, — добавил он, подождав, пока бармен уберет осколки. — Что характерно для нашего времени? Regressus ad infinitum^[85] — по крайней мере в искусстве. Все виды человеческой культуры в конце концов канут в пустоту, сотворенную нашим безумием! Мы свидетели всего лишь начального этапа. А вы уже пытаетесь спорить о результатах.

Инженер, упершись обеими руками в столешницу, встал, и Бердо, полагая, что продолжение последует, тоже встал; так оба встретили входящих в кафе «Маска» Яна Выбранского и доктора Леваду. Пока все здоровались, Инженер поспешил отвести Выбранского в сторону и принялся горячо что-то ему втолковывать, а потом буквально силой потащил к дальнему столику; владелец фирмы Festus & Felix подчинился, но явно без большой охоты.

— О чем беседуете? — спросил Левада. — Я, например, могу говорить исключительно о проклятых пробках! Кто будет Иудой? Может, кинем жребий?

— Вот первые за последние полчаса разумные слова. Они только и делали, что спорили об искусстве, но глупо, без вдохновения, — Бердо вздохнул. — Не так, как Ижиковский с Боем^[86]!

— Фактически мы говорили о деньгах, как эти двое сейчас, — Семашко кивком указал на Выбранского, в эту минуту угощавшего Инженера сигарой.

— Почему ты решил, что они говорят о деньгах? — удивился Левада.

— Потому что хорошо знаю Инженера. Стоит кому-нибудь в городе предложить проект, не связанный с его фирмой, а точнее, с его особой, как он немедленно вылезает со своим и бросается искать спонсоров. На всякий случай. Даже если ничего у него потом не выйдет, по крайней мере на старте подгадит конкурентам. Знаете, о чем он сейчас говорит Выбранскому? О том, что идея с Тайной вечерей — ублюдочная и старомодная, как бабкино трико. И что получится китч. А стало быть, если фирма Festus & Felix как-то ее поддержит, она совершит ошибку: рецензии будут разгромные.

— О господи! Вы так всегда, что ли? — Левада заказал себе кофе. — В СПАТИФе мы о деньгах не разговаривали!

— И о терактах тоже, — добавил Бердо.

— Разве можно предвидеть, какими будут рецензии через три, а то и четыре года? Ведь картина даже не начата. А о терактах по радио говорят столько, что я перестал слушать. Было, кстати, что-нибудь новенькое? — спросил Левада и, не дожидаясь ответа, добавил: — Ну а что вы говорили об искусстве?

— Мы говорили, — тут же отозвался Семашко, — что искусство сейчас скверное, что чего-то ему не хватает. А чего именно, я только сегодня, буквально четверть часа назад, понял. Хотите, скажу? Слушая фуги Баха, мы, затаив дыхание, следим за темой. Она исчезает, но продолжает звучать в памяти, и мы нетерпеливо ждем ее возвращения. Потом тема возвращается — таково строение фуги, — и мы радуемся ее виртуозному преображению. Но больше всего нас радует, что она вновь появилась.

— Хорошо сказано, — одобрил Бердо. — Ты попал в самую точку.

— Это не я, это Мицинский^[87], — печально признался Семашко.

— И впрямь, гляньте на их столик, — Бердо сменил тему. — Инженер что-то ему передает!

— Готов поспорить, — прошептал Семашко, — что это его новый прожект. «Мне не хватает всего полмиллиона — имеет смысл стать моим спонсогом!» И знаете что? Странное дело: он почти всегда получает деньги, хотя никто никогда от него не слышал слова «пожалуйста».

— Психология, — Бердо внимательно присматривался к жестяной коробочке «Окасса Заротто»; наконец он осмелился ее открыть и воскликнул: — Да это же маджун! Можно кусочек?

— Да хоть всё, — кивнул Семашко. — Так ты полагаешь, он разработал особый психологический прием?

— Это уж точно, — Бердо отломил на блюдечке ромбик маджуна и, смущенно улыбнувшись, сунул его в рот. — Но еще — независимо от приемов — существует такое понятие, как харизматическая личность. Тембр голоса, манера говорить, взгляд, наглость. Только немногие, даже понимая, с кем имеют дело, способны отказать харизматикам.

— И авангардикам, — добавил Семашко.

Все трое рассмеялись.

— Я как подумаю, — продолжал Бердо, с удовольствием жуя маджун, — сколько Выбранский заработал на всех своих предприятиях, мне прямо дурно становится. Отчасти от зависти.

— Ты хотел сказать: на своих махинациях, — немедленно вставил Семашко.

Левада не выдержал:

— Неужели у нас всякий, у кого есть деньги, обязательно вор? Махинатор? Или так считают те, кто сам имеет немного? Отвратительная черта. Синдром homo sovieticus.

— Нужно исходить из фактов, — ответил Бердо, — а далеко не все факты нам известны. Да, некоторые предприятия моего бывшего хозяина весьма сомнительны. Но послушайте, неужели мы собрались, чтобы это обсуждать?

— Некоторые? — фыркнул Семашко. — Оригинальная арифметика! Помните «Счастливое плаванье»? Из каждой сотни старичков, отправленных в рейс, минимум пятеро отбрасывали коньки! A Festus & Felix получал вознаграждение с головы. Когда кривая смертельных исходов от раза к разу стала расти, было начато расследование. Тогда Выбранский занялся другими, более прибыльными проектами.

— Не верю, — скептически заметил Левада. — Сколько нужно уморить стариков, чтобы сколотить капитал? Да это же просто идея для триллера. Слабоватая, правда.

— Капитал, как всем нам известно, — пояснил Бердо, — он сколотил на пахомачо. Это андийские травы, их привозят через Лондон. Не знаю, действительно ли они поднимают потенцию, но вы же помните, какое всех охватило безумие? А его первый глянцевый журнал «Пахомачо»? Если б не виагра, он бы до сих пор этим занимался. Но Выбранский не лыком шит. Немедленно открыл и организовал доставку новой травы — для лечения рака и простатита. Журнал «Тиккакора» регулярно сообщал о чудесном исцелении безнадежных больных. А эти интервью со счастливыми родственниками! Тайное знание монахов и андийских индейцев плюс реклама дают сто с лишним миллионов в год.