Эта гиблая жизнь

Труд, достойный китайца на рисовых плантациях, жаркое солнце, омрачаемое редкими грозами, постоянное недосыпание, скудный паек, обычно состоящий из ломтя хлеба и пары яиц, и каждодневные многоверстные путешествия до фазенды и обратно Перевалова подсушили, подсократили в объеме, сделали юношески стройным. О том, что это все-таки не юноша, говорили темные круги под запавшими глазами, заострившиеся скулы и нос, обтянутые задубелой шелушащейся кожей и седеющая щетина на щеках и подбородке (чаще всего и побриться некогда было).

Но труд оказался не напрасным: земля хоть и неохотно, но воздавала пока еще неумелой, неопытной и, наверное, скуповатой, по ее разумению, руке новоявленного земледельца. Удобрить бы – тогда б ни ей, земельке, ни хозяину цены бы не было. Но за навоз те же совхозные механизаторы драли еще больше, чем за пахоту, а суперфосфат в хозтоварах продавался по цене золотого песка, и Перевалову ничего не оставалось делать, как надеяться на удачу. И она от него не отвернулась. Взошел укропчик, пошла редисочка, прочикался и весело зазеленел стрелками лучок. На огурцы с помидорами Перевалов в первый сезон замахиваться не стал – дело непростое, подготовка нужна, а вот всякую там свеклу-редьку, морковь да фасоль с кабачками – посадил. И кое-что собрал. Во всяком случае, за редиской и укропом летом на базар не бегали, и по осени на столе самые необходимые овощи тоже были.

Первые результаты воодушевили Перевалова. Перекопав на зиму свой участок, он с нетерпением стал ждать нового огородного сезона. И заранее к нему готовиться. Запас с осени земли на рассаду (со своего же «Истока» и пер на себе ее целый рюкзак), песочку, золы. Всю зиму собирал вощеные тетрапаки из-под молока (услышал, что они очень хороши для выращивания рассады), а в конце марта высеял в них семена помидоров и перцев. Импровизированными горшочками Перевалов занял все подоконники, ухаживал за ними, как за младенцами, вызывая скепсис и раздражение жены, убежденной, что с такими стараниями и нежностью лучше бы выращивать другую «зелень», на которую можно купить и овощи, и все остальное. Тем более что для такой «зелени», втолковывала она неразумному супругу, климат сейчас самый благоприятный.

Да что ему, ретрограду упертому, это на пальцах доказывать! Вот положит она денежки в какой-нибудь банк, а потом ка-ак получит кучу процентов, какие зазывно обещают в рекламе многие финансовые учреждения!.. А их вон сколько развелось – глаза разбегаются! Не банк, так пирамида или «фонд» какой-нибудь. И у каждого – предложения одно другого заманчивее. Он, банк то есть, завораживала вездесущая реклама, «ваш сильный и добрый друг», который «каждую песчинку вашего вклада превратит в жемчужину». Перевалов, посчитав, что сами по себе не вложенные в реальное дело деньги прибавить в весе не могут, от выращивания сомнительного жемчуга наотрез отказался. Зато жена, плюнув на своего неизворотливого супруга и собственную едва живую бюджетную синицу в виде смешной и нерегулярной зарплаты детсадовского воспитателя, отправилась самостоятельно ловить банковского журавля. Тем более что и сложностей тут вроде бы никаких не предвиделось: надо было, просто отдать свои кровные и ждать, когда в скором времени заколосятся обещанные проценты. И мадам Перевалова в точности повторила наивного деревянного мальчишку из сказки, зарывшего свои золотые на Поле Дураков. Была у нее заначка на черный день, хоронившаяся в тайне от мужа, которая теперь вот и перекочевала в ненасытное чрево очередного финансового клопа...

Перевалов тем временем продолжал огородную эпопею. Рассада ему удалась. Но пришла пора ее перевозить, и это оказалось сущим мучением. Перевалов составлял вытянувшуюся до полуметрового роста рассаду в картонные коробки из-под сигарет, которые подобрал возле ближайших ларьков, обвязывал их веревками, просовывал сверху палочки вместо ручек и тащил до электрички. Громоздкие коробки тащить было тяжело, неудобно, а тележку купить своевременно Перевалов не удосужился. Но еще хуже было в электричке. На его платформу с вокзала приходила она уже полной, и вместе с толпой дачников ее приходилось брать штурмом. Но и в вагоне облегчения не наступало. Коробки мешали пассажирам, о них запинались, в сердцах пинали, на Перевалова сыпались оскорбления и угрозы выкинуть к чертовой матери вместе с рассадой. Но это было не страшно. Все тут ругали всех, и никто ни на кого не обижался.

Когда же обруганный толпой Перевалов выбирался наконец из электрички, он сразу же бросался проверять свою рассаду – цела ли! Без потерь не обходилось – обычно после каждого такого рейса приходилось выкидывать несколько измятых или сломанных кустиков. От жалости у Перевалова закипали слезы. Но он брал себя в руки – предстоял еще трудный пеший путь до «Истока»...

Второй огородный сезон складывался для Перевалова удачно. Лето было теплое, в меру дождливое. Овощи перли, как на дрожжах. Николай Федорович радовался: земля ему воздавала.

Правда, омрачали его радужное состояние некоторые моменты. С деньгами в семейном бюджете становилось все хуже, а тут, как назло, железнодорожному ведомству приспичило чуть ли не в два раза взвинтить цены на проезд в пригородном транспорте, хотя еще совсем недавно, нынешней весной, повышение уже было. Теперь Перевалову частенько приходилось ездить зайцем. Ему, честному до мозга костей, это претило, он чувствовал себя (и не фигурально, а вполне реально) затравленным зайцем под невидимыми дулами охотничьих ружей. Особенно когда начиналась проверка билетов, и безбилетный народ, уходя от контролеров, начинал кочевать из вагона в вагон. Перевалов почему-то уйти вовремя не успевал и обычно представал пред суровые контролерские очи. Его отчитывали, как нашкодившего школьника, ему было мучительно стьщно, он что-то блеял невразумительное в оправдание и еще больше краснел и терялся. Не раз его высаживали, и он, вместо того, чтобы тут же перескочить в уже проверенные контролерами вагоны, оставался ждать по часу-полтора следующую электричку.

Но это бы еще ничего. Стыд – не дым. Да и не один такой Перевалов был. Толпами «зайцы» по вагонам метались. А некоторые, позубастее, и сами в атаку бросались: такие скандалы, горячо поддерживаемые обозленной вагонной общественностью, контролерам закатывали, поминая при этом недобрым словом все власти, включая президента, что блюстители оплачиваемого проезда спешно и позорно ретировались под свист и улюлюканье готовой к расправе толпы. Куда хуже было другое...

Стал Николай Федорович замечать на огороде своем пропажи. То огурчики, которые он оставлял на вырост до следующего приезда, исчезнут, то клубникой кто-то вместо него успеет полакомиться, то покрасневшие помидорки снимут с куста.

Подумал сначала – ребятишки балуют. Но как-то странно было. Дети дачников всегда находились под родительским доглядом, а самостоятельно на воровской промысел ездить в такую даль вряд ли отважились бы. Да и зачем, когда у всех свое такое же есть? До ближайшей деревни тоже не близко, и там, опять же, свои огороды.

Воровали и у переваловских соседей. Одни предполагали, что это бомжи, другие грешили на местных.

Перевалову «повезло»: однажды ему все-таки довелось столкнуться с грабителями.

Случилось это в начале осени. Перевалов успел убрать лук и зимний чеснок. Лук он рассыпал сушить на куске брезента, брошенного на земляной пол балаганчика Радом, на картонках, дозревали в стручках бобы и фасоль. А в объемистую коробку Николай Федорович ссыпал несколько ведер удавшихся нынче на славу помидор. Начинались осенние дожди, и держать их на кусгах не было смысла. Надо было еще выкопать картошку, морковку, свеклу, а в левом углу огорода белеют десятка полтора капустных кочанов – по первым заморозкам и за них надо браться. В общем, таскать ему не перетаскать, горбатясь под двухпудовым рюкзаком. Но это была своя приятная ноша, которая не тянула, а радовала.

И без того ездил Перевалов на фазенду довольно часто, а тут решил, что в период уборки урожая не худо бы наведываться каждый день. Уже шагая по территории «Истока», он увидел прямо по курсу легковушку и не то две, не то три (третья словно вырастала из земли и как бы тут же в нее проваливалась) человеческие фигуры. У Перевалова от нехорошего предчувствия заныло под ложечкой. Он прибавил шагу. И чем ближе подходил, тем меньше оставалось сомнений: это его участок. Но кто там и что они делают? По какому праву и кто позволил?