Приключения дрянной девчонки

Спустя несколько бесконечных мгновений чьи-то руки распахнули дверцы машины, и грубые голоса велели нам выходить. Какой-то толстяк стал связывать мне руки веревкой. Я попыталась объяснить, что мы московские журналисты, но получила сильный удар в лицо. Господи, как глупо мы попались в засаду! Если бы Виген не сидел за рулем, если бы Самвел не ставил кассету, если бы они не боялись, что в перестрелке нас могут задеть… Все эти "если бы" кружились надо мной, как стая черных воронов. Нет, нас не могут прирезать, как глупых цыплят. Я набрала побольше воздуха в легкие и стала говорить, не обращая внимания на тычки, пинки и оскорбления:

– Вы не имеете права так поступать с нейтральными журналистами. Если вы нам не верите, посмотрите наши удостоверения. Мы русские, а не армяне. Мы были гостями вашего президента. – Сейчас любая внушительная ложь будет хороша.

– Какая ты русская? – орали мне азербайджанцы. – Ты армянская сучка!

Мужчинам связали руки и ноги и уложили их на землю. Мне тоже велели лечь. От холодной неласковой земли на меня пахнуло смертным тленом. В этот момент я отчетливо представила лицо матери, когда она узнает о моей нелепой гибели. Виген вдруг покатился по земле. Боже мой, что он делает? Ведь его сейчас пристрелят! И я закрыла глаза, чтобы не видеть такого страшного конца. Но его не убили, а просто пинками прикатили на место.

Двое бандитов совещались в сторонке, пока другие двое нас сторожили. По-видимому, они были в некоторой растерянности от того, что поймали журналистов.

Наши крики и объяснения пробили брешь в их самоуверенности. После маленького совещания Вигена и Самвела усадили в машину, а нам с Олегом велели устраиваться в багажнике. (В "уазике" это место для вещей позади сидений, не разделенное с пассажирским салоном.) Я подошла к самому молодому из бандитов, который показался мне разумнее и симпатичнее остальных, и мягким голосом стала объяснять, что произошла ошибка и они не могут брать нас в плен, так как мы не являемся врагами. Он рассеянно выслушал мои слова и сказал ласково поглаживая меня по щеке: "Не бойся, милая. Сейчас разберемся". Этот жест испугал меня больше, чем все пощечины толстяка.

Нас затолкали в багажник, и машина затряслась по ухабам. Мы не имели понятия, куда нас везут. Я попыталась использовать поездку для налаживания отношений.

Кто-то говорил мне, что трудно убить человека, с которым говоришь. Значит, я должна замучить их своей болтовней и вклиниться в ход их примитивных мыслей. Я даже шутила и хихикала.

Нас привезли к старой заброшенной ферме. В небольшом одноэтажном домике с выбитыми окнами сохранились только две железные кровати. Меня и Вигена усадили на них и стали допрашивать. Я старалась спокойным рассказом сдерживать их агрессию. Когда это не удавалось и меня начинали бить, Виген кричал:

– Не трогайте женщину, дикари! Она ни в чем не виновата!

Господи, как может он так дерзко разговаривать с этими невменяемыми животными, ведь его в любую минуту могут пристрелить! Неужели его не мучает страх? Я всю жизнь была уверена, что люди могут играть мужество только на театральных подмостках. Но играть в темноте, не слыша ободряющих аплодисментов и криков восхищения, чертовски трудно.

Меня спрашивали, откуда мы едем, сколько вооружения и людей в селе Туг, кто эти армяне и не знаю ли я начальника по имени Виген. При этом вопросе я почти физически ощутила, как напрягся в темноте Виген. Я отвечала, что в село мы приехали только сегодня утром, село Туг меня совершенно не интересует и я не знаю, сколько бойцов в отряде, армяне, сопровождающие нас, – мелкие сошки, шофер и охранник, и я не удосужилась выяснить их имена, поскольку увидела их полчаса назад, начальника Вигена не знаю. Виген на вопросы отвечать отказался, и его увели в подвал.

Меня вывели на мороз, и толстяк начал обыскивать меня. Он стащил с меня джинсы и трусы и шарил по моему телу якобы в поисках пистолета. Я старалась не думать о том, что сейчас со мной происходит. Толстяк все время твердил:

– Мы тебя сейчас все вые…м!

Мимо меня проволокли избитого Самвела.

На какую-то минуту я осталась на улице одна. Во время обыска мне развязали руки.

Первая мысль – бежать. Но я прекрасно понимала, что на звук моих шагов выскочат бандиты и успеют пристрелить меня. И потом – куда бежать?

Я не знаю дороги и могу попасть в плен, как к азербайджанской, так и к армянской стороне. Меня никто не знает, документы отобрали бандиты. Даже если мой побег будет удачным, эти сволочи в ярости расстреляют всех. А ведь Олег по моей вине попал в эту заварушку, именно я вытащила его из Москвы.

Мои рассуждения прервало появление двух азербайджанцев. Я снова вступила в разговор и даже попросила у них закурить. (Кстати, сигареты они конфисковали у Вигена.) У меня так дрожали руки, что я все время роняла зажженные спички.

Наконец мне удалось закурить и я сделала несколько глубоких затяжек. Мой голос во время этой мизансцены оставался спокойным, и меня удивляло, почему я, рыдающая по любому поводу, не могу пустить в ход слезы в самую тяжелую минуту моей жизни. Впрочем, слезы вряд ли бы разжалобили этих людей, наоборот, они показали бы мой страх, а тогда не жди пощады.

– Тебе осталось жить два часа, – уверенно сказал один из бандитов.

– Перестаньте говорить глупости, – неожиданно веселым голосом заговорила я. – Вы сами прекрасно знаете, что вас свои же после этого убьют.

– Но тебе ведь хочется жить, – вкрадчиво сказал бандит. – Ты еще совсем молодая. Мы подарим тебе жизнь, но с условием: если ты расстреляешь своих товарищей.

Я много раз читала в детективах описания ужаса и никогда не верила им. Теперь у меня самой от страха зашевелились волосы на голове. "Я не имею права стрелять в людей, – завизжала я. – Я журналистка, я гуманистка! Я… я… я и стрелять-то не умею". (Господи, какая я идиотка! Разве эти люди знают слово "гуманизм"!) "Мы подержим автомат, а ты нажмешь на курок", – уговаривал страшный человек. Все происходило как в кошмарном сне. Я бегала от него, боясь убегать далеко, чтобы не пристрелили, и вопила: "Я не буду стрелять!" (Впоследствии я узнала, что Олегу тоже предлагали такую сделку.) В этот драматический момент в дело вмешался толстяк. Он пытался засунуть мне в рот дуло автомата и при этом орал: "Открой рот, сука! Я вышибу тебе мозги!" Его оттащили, но он продолжал выкрикивать кошмарные слова: "Мы тебе вырежем кресты на груди, проклятая христианка!" Самый молодой бандит увел меня на ферму. Там он сел на кровать и посадил меня к себе на колени. "Послушай, ты все Равно будешь сегодня моей, – ласково сказал он. – Но если ты не станешь сопротивляться, я сохраню тебе жизнь и помогу выбраться в Баку". С минуту я размышляла. Я разумная женщина и прекрасно понимала, что меня ожидает. Женщина на войне впадает в свое первобытное состояние добычи, которую получает сильнейший. Я решила торговаться:

– Я согласна, но при условии, что спасешь не только меня, но и Олега, и не дашь своим товарищам насиловать меня. И еще: поклянись хлебом и матерью, что вы не будете заставлять нас стрелять в армян. – Я знала, что эта клятва считается самой сильной в Азербайджане.

Его звали Исаи. Мы заключили сделку, и он взялся утолять свою страсть с деликатностью кабана в период течки. Через провал окна я любовалась звездами – сияющими камнями на черном бархатном небосводе – и думала о том, как глупо умирать в такую ясную зимнюю ночь, на чужой земле.

Дверь распахнулась, и в комнату влетел толстяк. Кажется, он требовал свою долю удовольствий. Пока Исаи выяснял отношения, я не знала, куда спрятаться от стыда.

Наконец он вытолкал толстяка за дверь и снова занялся моим бедным телом. Ему пришлось долго потрудиться, прежде чем он признал свое поражение.

– Я никак не могу кончить, – сказал он, застегивая ширинку.

– Неудивительно, – презрительно ответила я. Сидя на кровати, я с любопытством наблюдала за человеком, с которым меня столкнула судьба.