Дорога на Мачу-Пикчу

Ситников опустился в приютившееся в углу кухни кресло и закурил.

Если подумать, о чем поговорить найдется. Машина, как он заметил, со стоянки исчезла… можно осведомиться о ее состоянии… Не машины, конечно, а Саши, — принялся он выстраивать логику, хотя прекрасно знал, что в жизни по писанному не получается. Но игра приносила щемящее удовольствие и Павел Степанович продолжал фантазировать: — Хорошо было бы дать ей знать, что он теперь чувствует… А если это Саше безразлично! Что вообще он знает о ее жизни? Но тогда, — решил Ситников, — я совершенно не разбираюсь в людях!..

Приблизительно так дело и обстояло: в людях Ситников не разбирался и их не понимал. То есть, понять-то было не сложно — чего там понимать-то? — но принять то, чем зачастую они живут, Павел Степанович не мог, душа не принимала. И не потому, что был снобом и высокого о себе мнения — кому-то это может показаться смешным — но ему казалось, что дарованное чудо жизни не должно растрачиваться по мелочам.

Удивительно, — думал Ситников, потягивая горячий кофе, — какое точное нашла Саша определение, именно: «крысиные гонки». Миллионы людей, причислявших себя к интеллигенции, будто разом сорвались с цепи и включились в погоню за тем, что затмило для них смысл существования. Как если бы все, что они ценили раньше, не стоило теперь ломаного гроша, как будто им не умирать…

Не мог Павел Степанович не знать и другой своей черты, осложнявшей и без того непростую жизнь. Только с возрастом научился он не спешить приписывать окружающим свои мысли и чувства. Постигать эту науку пришлось на собственных ошибках. Не просто это — понять, что человеку в принципе ничего нельзя объяснить, и меньше всего мотивы твоих поступков и устремлений. Мудрый принцип: «не просят — не делай» усваивался с кровью. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным! — шутили над ним друзья, и имели на это все основания. Но теперь, сидя в старом кресле в глубокой задумчивости, Ситников боялся лишь одного, того, что случалось с ним раньше, того, что Сашу он себе выдумал…

Когда на столе замурлыкал телефон, Павел Степанович вздрогнул. Смешно сказать, его домашнего номера она знать не могла — да и с чего бы стала вдруг ему звонить? — но тень надежды все — таки мелькнула. Подняв трубку, Ситников услышал грохочущий в ухо бас Филиппова и почувствовал укол разочарования. Коллегу по ученому совету интересовало, что он думает о последнем заседании и не считает ли он… А Павел Степанович ничего не думал и уж подавно ничего не считал, он с трудом мог вспомнить о чем вообще шла речь. Мямлил в ответ что-то невнятное об извечных проблемах, которые пережевываются на подобных сборищах из месяца в месяц.

Отчаявшись услышать вразумительный ответ, Филиппов его остановил:

— Ладно, старик, вижу, ты не в теме! Слышал, кто такой одинокий мужчина?.. — выдержал короткую паузу: — Это тот, у кого, кроме жены, никого больше нет!

И, первым хохотнув, отключился.

Веселый малый, — усмехнулся Ситников, — классический пофигист, хотя конечно же это приросшая от частого употребления к лицу маска. Без маски в этом мире никуда, под ней легче скрывать чувства и проще говорить то, чего от тебя ждут. Человек в обществе считается нормальным только имея в обиходе универсальный набор масок. Для работы, для семьи, для себя… Для себя — в первую очередь, иначе трудно будет смотреть себе в глаза. Эта главная маска сродни привычке придавать лицу перед зеркалом умный вид, — Павел Степанович щелкнул зажигалкой. — Ну а сам-то ты чем пользуешься? Ах да, забыл, — серьезный ученый, доктор наук, профессор!.. Никому и в голову не придет, что за званиями и должностями скрывается не пожелавший разделить взрослые ценности мальчишка. И снять эту маску совсем непросто. А как было бы здорово набрать сейчас Сашин номер и не притворяться, что звонит пекущийся о здоровье пациента лечащий врач…

Павел Степанович недовольно завозился в кресле и, поднявшись на ноги, отправился с сигаретой в руке в комнату. За рабочий стол не сел, остановился по своей привычке у окна.

А еще не молоть впустую языком, а сказать правду! Без фальшивого многословия, без обиняков. В чем она?.. Да в том, что стоило ему Сашу увидеть… Стоп! Это уже смахивает на репетицию, а такие вещи, если говорятся, то экспромтом… Да-а, хорош же он будет, когда она рассмеется ему в лицо! Что там на вас обрушилось?.. Ах, чувства!.. И откуда же?.. Ну да, конечно же с небес!.. А ведь может, очень даже может! — принялся ковырять в себе гвоздиком Ситников. — И будет права, потому что смешно это, когда едва знакомый взрослый мужчина начинает нести романтическую чушь. Может быть, взять и рассказать ей слышанную от матери историю? Сразу, без подготовки! Это ведь и есть самая настоящая правда… Только страшно, вдруг не поймет. Тогда будет больно, очень больно…

Ситников поднес к губам догоревшую до фильтра сигарету, затянулся, закашлялся. Разозлившись на себя, решительно взял со стола мобильник, но тут же аккуратно, как сапер мину, вернул его на место. Надо было успокоиться, привести в норму дыхание. Саша ведь не виновата в том, что он все время о ней думает, да и нельзя так вот бесцеремонно вторгаться в ее жизнь. Или можно?.. Или совершенно необходимо?..

Господи, как славно живется под маской, думал Павел Степанович, направляясь на кухню за недопитой кружкой кофе, как трудно даже на короткое время отодрать ее от лица! Вернувшись в комнату, постоял с минуту, глядя на мокрые деревья парка, и только вдоволь насмотревшись, набрал записанный на бумажке номер.

— Алло!

— Александра Николаевна? — голос Ситникова намеренно строгий разом сел.

— Это вы, Павел Степанович? А я знала, что вы позвоните… Ведь с Глебом все без изменений, правда?..

— В общем и целом… — вынужденно признал Ситников и тут же соврал, но получилось естественно и как-то даже артистично. На этот раз голос его не подвел, в нем прозвучала фальшивая нотка искренности: — У меня высветился ваш телефон. Я подумал, вы о чем-то вспомнили и хотели мне рассказать…

Какое-то время Александра Николаевна молчала, а когда заговорила, Ситников готов был поклясться, что она улыбается.

— Видите ли, Павел Степанович, — начала Саша с едва слышным смешком, — у меня возникла странная мысль… Что если Глеб… ну, как бы по собственному желанию…

— Сбежал! — подсказал он, сам того не желая.

— Именно! Взял и сбежал из жизни. Вот я и позвонила спросить, может ли такое случиться…

Ситникову потребовалось время понять, что произошло. Ложь его была принята и это устанавливало новые, многообещающие правила игры, но поразило другое. Он вдруг увидел глаза старика профессора, услышал его слова: «Вы, голубчик, никому не говорите, но у меня есть сильное подозрение…». Значит, и Саша пришла к тому же выводу, что и он сам! Пусть сказала это не совсем серьезно, а как бы в шутку…

Поскольку пауза затягивалась, Александра Николаевна дунула в трубку:

— Вы все еще там?..

— Да, извините, задумался! Хорошо, что из нас двоих эту мысль высказали вы, иначе меня надо было бы лишить диплома медика. Дело в том, что и я такую возможность не исключаю. У вас потрясающая интуиция, но так ли это на самом деле, мы никогда не узнаем…

Прежде чем снова заговорить Александра Николаевна помолчала.

— Вы считаете?.. — она запнулась.

— Вовсе не то, о чем вы подумали! — поспешил перебить ее Ситников. — Я совершенно уверен, что из коматозного состояния Дорофеев рано или поздно выйдет, только вряд ли он сможет ответить на вопрос о бегстве, если, конечно, вы осмелитесь его задать. Побывавшие в глубокой коме люди ничего не помнят, хотя нельзя исключить и то, что некоторые из них пребывают все это время в созданном их воображением мире.

— И о нем, об этом мире, ничего нельзя узнать?..

— Достоверно — нет, но каков он в общих чертах представить можно, — улыбнулся Павел Степанович. — Вы когда — нибудь слышали о люсидном сне?.. Нет?.. Этим термином обозначают сон, в котором спящий действует по своей воле в некой, назовем это, среде, созданное его психикой. Реальное здесь мешается с нереальным, фантастическое самым замысловатым образом вплетается в обыденное, причем все эти метаморфозы воспринимаются человеком совершенно естественно. Сон представляется ему не подлежащей сомнению данностью, тем более подлинной, что она построена из его собственных реминисценций и того необъяснимого, что, не спрашивая разрешения, живет в его внутреннем мире… — Ситников поймал себя на том, что тон его сбивается на лекторский и умолк на полуслове. — Возможно, нечто похожее происходит с человеком и в глубокой коме. В детстве мне подарили книгу, в ней описывалась таинственная дверь, за которой начиналась волшебная страна. Это произвело на меня такое неизгладимое впечатление, что я нашел похожую дверь в заборе по пути в школу, но она всегда была заперта. Думаю, из таких вот живущих в памяти воспоминаний и составлена та картина, какую видит покинувший пределы реальности человек…