Неприкасаемый

Им оказался молодой мужчина лет тридцати пяти, один из тех вечных воспитанников привилегированных частных школ, выплывших на поверхность в первые годы войны. Низенький коренастый крепыш с трогательно открытым розовым личиком и копной жестких светлых волос, низко спадавших на лоб и дыбившихся сложным завитком на макушке, что придавало им вид плохо вязанного снопа. На нем был твидовый костюм с итонским галстуком, узел которого, похоже, был завязан мамой в первый школьный день и с тех пор не развязывался. Он щеголял курительной трубкой, которая ему не шла и с которой он явно не умел обращаться, без конца ковырялся в ней, уминал табак и безрезультатно чиркал шипящими и плюющими серой спичками. Его тесный кабинет выходил окном на потрясающе величественную перспективу арок, крыш и роскошного синего неба. Он — трудно поверить — был заместителем начальника военной разведки.

— Привет, Билли, — сказал Ник, усаживаясь, свесив ногу, на угол стола Митчетта. Я позвонил Нику из квартиры, и он ждал меня у стойки охраны. Ухмыльнулся, взглянув на мою вытянутую физиономию и опухшие глаза. Сам Ник больше не страдал похмельем: такие вещи были позволительны другим чинам. — Билли, познакомься, это Маскелл, — продолжал он, — малый, о котором я тебе говорил. Рассчитываю, что ты отнесешься к нему как к любому, кто был бы моим зятем.

Митчетт вскочил со стула, сбив со стола стопку бумаг, и энергично затряс мою руку.

— Отлично! — расплываясь до ушей в улыбке, заорал он. — Вполне!

Ник проворно собрал сбитые со стола бумаги и вернул их на место. Он всегда делал так — приводил в порядок, расставлял все по местам, будто на нем лежала особая обязанность без суеты устранять мелкие катастрофы, которые, невольно создают другие, менее ловкие, чем он, неуклюже прокладывая себе путь в этом мире.

— Если ты считаешь, что у него помятый вид, — сказал он, — так это потому, что он совсем не спал: моя сестрица, она за ним замужем, да поможет ей Бог, несколько часов назад произвела на свет первенца.

Митчетт расплылся в еще более широкой улыбке и с новыми силами принялся трясти мою руку, в то же время в глазах мелькнуло что-то вроде смущения; в такой ответственный момент истории вряд ли уместны разговоры о младенцах.

— Отлично! — снова рявкнул он. — Парень, верно? Здорово. С любой стороны мальчишки куда лучше. Прошу садиться. Закуривай. — Он вернулся за стол и сел сам. — Итак… Ник говорит, что тебе до чертиков надоело марать бумагу. Можно понять. Я сам надеюсь попасть в действующую армию как можно скорее.

— Думаете, будет война? — спросил я. В те дни мне страшно нравилось задавать этот вопрос, ибо он неизменно вызывал забавную реакцию.

Реакция Билли Митчетта доставила мне особое удовольствие — он удивленно и как бы с сожалением вытаращил на меня глаза, хлопнул ладонью по столу и окинул взглядом воображаемую аудиторию, призывая обратить внимание на мою наивность.

— Ни малейшего сомнения, старина. Вопрос нескольких дней. Мы позволили себе покинуть в беде чехов — позорно, если хочешь знать мое скромное мнение, — но не собираемся бросать поляков. На этот раз друга Адольфа ждет неприятная неожиданность.

Ник, по-прежнему болтая ногой, удовлетворенно улыбаясь, глядел на Митчетта, словно тот был его творением.

— И парни Билла, — сказал он, — намерены быть первыми, кто доставит этот сюрприз. Верно, Билли?

Митчетт, посасывая трубку, весело кивнул и плотно сложил руки на груди, будто удерживая себя от того, чтобы спрыгнуть со стула и удариться в пляс.

— У нас есть местечко около Олдершота, — сообщил он. — Большой старый дом и участок Там ты пройдешь начальную подготовку.

Наступило молчание, в течение которого оба улыбались, глядя на меня.

— Начальную подготовку? — еле слышно переспросил я.

— Боюсь, что да, — подтвердил Митчетт. — Ты теперь, как говорится, в армии. Ну, не совсем в армии, но все-таки. Слушай, мы называемся службой фронтовой безопасности, которая является частью корпуса военной полиции. Все эти надуманные названия — сплошная чепуха, но никуда не денешься.

Он снова встал и принялся расхаживать по клочку пола перед столом, закусив трубку и заложив руку за спину — манера, которую он, видно, позаимствовал в юности у какого-нибудь героя, любимого дядюшки-военного или старого школьного наставника; все у Билли Митчетта было не свое. Ник подмигнул.

— Ты в отделе языков, да? — спросил Митчетт. — Это хорошо… хорошо. Как у тебя со стареньким парле-ву?

— С французским? Обхожусь помаленьку.

— Скромничает, — вмешался Ник. — Говорит словно там родился.

— Отлично. Нам понадобятся говорящие по-французски. Это пока секрет, понимаешь, но поскольку ты и так в Департаменте, могу тебе сказать: как только начнется, туда будет направлен внушительный контингент наших войск, чтобы подбодрить лягушатников — ты же знаешь, какие они. Нашим парням придется не спускать с них глаз: фильтрация личного состава, просмотр почты и тому подобное — здесь вступаем мы. Имеешь представление о Нормандии, об этой области? Хорошо. Я ничего не говорил, — закрыв один глаз, он прицелился в меня пальцем, — но, думаю, нет ничего невозможного в том, что придется располагаться не за тысячу миль оттуда. Итак, собирай свой вещевой мешок, целуй жену и отпрыска и первым поездом являйся в Бингли-Мэнор.

Я удивленно переводил глаза с Митчетта на Ника.

— Сегодня?

Митчетт кивнул.

— Разумеется. Можно и раньше.

— Однако, — промолвил я, — как насчет… насчет моего нынешнего назначения?

— Я же тебе сказал, что все устрою, — заявил Ник. — Утром я говорил с твоим начальником отдела. Ты освобождаешься с… — он посмотрел на часы, — вообще-то с данного момента.

Митчетт, посмеиваясь и потирая руки, вернулся на место.

— Ник — человек дела, — сказал он. — Скоро всем нам понадобится быть такими. — Неожиданно он нахмурился. — Стой: а как с коллизией лояльности?

Я удивленно уставился на него.

— Коллизией?..

— Да-да. Ты же ирландец, не так ли?

— Да, я… Конечно…

Ник наклонился ко мне и потрепал по плечу.

— Да он же тебя дурачит, Виктор.

Митчетт захлебывался от восторга.

— Извини, старина, — сказал он. — Страшно люблю подразнить. Видел бы меня в школе, там я на всех наводил страх. — Он встал и протянул через стол руку. — Добро пожаловать в нашу команду. Не пожалеешь. Да и во Франции, говорят, осенью не так уж плохо.

Когда вышли на улицу, Ник повел меня в «Райнер» на Джермин-стрит отпраздновать событие чашкой чая — отныне, по его выражению, нектара воина.

Посередине столика, совпадая с ритмом пульсирующей боли в висках, мельтешил плотный солнечный луч. Несмотря на дремотное тепло последних дней лета, проезжавшие по улице машины, как мне казалось, создавали атмосферу тревожного предчувствия.

— Черт побери, Ник, — вырвалось у меня, — неужели там все такие?

— Ты имеешь в виду Билли? О, Билли малый что надо.

— Да он же, черт возьми, мальчишка.

Ник, улыбнувшись, согласно кивнул и принялся вертеть кончик сигареты о край пепельницы, придавая ему форму конуса.

— Верно, он трудный человек. Но полезный. — Прикусив губу, Ник взглянул на меня и отвел глаза. — На войне повзрослеет. — Официантка подала чай. Он машинально одарил ее ослепительной улыбкой; ох уж этот Ник — всегда пробовал свои силы. — Итак, — подытожил он, когда девушка ушла, — как собираетесь назвать свое чадо?

Когда я днем навестил Вивьен в больнице, она выглядела преображенной. Сидела в постели в жемчужно-белой атласной ночной кофточке и полировала ногти. Волосы уложены («Приезжала укладывать сама Сейча»), губы подкрашены, на щеках пятнышки румян.

— Ты словно арлекин, — заметил я.

Она скорчила рожицу.

— Все-таки лучше, чем шлюха. Или ты именно это и хотел сказать?

Всюду цветы, на подоконнике, прикроватной тумбочке, даже на полу, некоторые букеты не развернуты; палата пропахла их терпким ароматом. Я подошел к окну и, заложив руки в карманы, стал разглядывать закоптелую кирпичную стену, опутанную замысловатой паутиной дренажных труб. Лежащие на кирпиче диагонали солнечного света и теней напоминали о том, что где-то еще стоит жаркий летний полдень.