Навстречу ветру

— Ты не представляешь, как я за вас рада, милая. Наконец-то Пабло будет работать в той сфере, которая ему по душе. И для тебя это тоже будет интересный опыт. Тебе скоро будет сорок лет, а перемены в жизни в этом возрасте позволяют почувствовать себя моложе.

— Но ты…

— Я буду в полном порядке. Буду иногда к вам приезжать. И вы всегда можете приехать, когда захотите. Здесь полно места.

И показала на огромный дом, в котором теперь жила одна, как будто ее переполняли силы, чтобы вновь превратить его в очаг, населенный большим количеством людей. Я поразилась ее выдержке и благородству. Но на самом деле в отношении меня она ошибалась, потому что перемены не были позитивным опытом. Долгое время, пока мы искали квартиру и переезжали, и в особенности после этого, когда уже обосновались в Мадриде, у меня было ощущение, что я вот-вот упаду в пропасть. Пабло прилагал усилия, чтобы проявлять понимание и заботиться обо мне, но моя паника только отдалила нас друг от друга.

Он стал часто выходить по вечерам. Ему нравилось собираться со своими новыми коллегами и с новыми знакомыми, занятыми в проектах по сотрудничеству в других странах. Я предпочитала оставаться дома. Целый день мне приходилось ожесточенно бороться со своей неуверенностью. Порой я застывала перед входом в метро или в вестибюле министерства, ужасаясь перед всем тем, что меня ждало, как трусливая девочка в темноте. По вечерам я хотела только отдыхать, откинуться на диване с включенным на любом канале телевизором и отдаться ощущению, что в течение нескольких следующих часов мне не придется прилагать никаких усилий. Мне было достаточно просто дышать, чтобы оставаться в живых, и это было приятно и утешительно. Ко всему прочему, долгие разговоры о международной политике, сравнительном праве или вооруженных конфликтах наскучивали мне. Кроме того, мне казалось, что Пабло получал больше удовольствия, если я не ходила с ним. Когда я была с ним, это его обязывало следить за мной и быстро вставать из-за стола, как только он замечал, что у меня начинают закрываться глаза. Это был его мир, и я решила бросить его там. Я закрыла дверь в эту бесконечность, которой я боялась, и заперлась в своей комнатке с маленьким окном, из которого виднелся пейзаж, казавшийся знакомым и мирным, и который вскоре превратился в ничто. Я осталась сидеть там, как дряхлая старуха, которая слышит музыку там, где нет ничего, кроме шума машин, видит моря в асфальте, качает детей вместо куска ткани. Бесстрастная и улыбающаяся, как безмозглая кукла, нелепая.

Как я уже сказала, это был апрель, почти три года спустя. Я упорно считала, что Пабло все еще рядом со мной, и так будет до скончания веков. Я думала, что это он, тот, который каждый вечер приходил домой, целовал меня, садился на диван, спрашивал, как прошел день, который потом спал со мной в обнимку и иногда занимался со мной любовью с бесконечной нежностью. Но он был уже очень далеко, затерянный где-то в джунглях, страдающий от болезни высоты в самых чудесных горах, разрешающий огненные перестрелки, участвующий в напряженных мирных конференциях. Тем временем я продолжала говорить о глупых и обыденных вещах, о которых говорит последовательный человек:

— Нам нужно позвонить, чтобы забронировать дом на первую половину августа. Мы договорились, что подтвердим в апреле, — сказала я той ночью.

Каждое лето мы проводили эти две недели отпуска в одном и том же доме, в одной и той же деревне с теми же знакомыми с пляжа и той же площадью под тенью платанов, где мы пили пиво каждый вечер.

Пабло встал и подошел к окну. Он заговорил со спины, и его голос прозвучал сухо и отдаленно, как из глубокого тоннеля:

— Я не поеду.

Но дело было не только в этом. Речь шла не только о том, что он не поедет со мной на море этим летом. Он никуда со мной больше никогда не поедет. Никогда больше не обнимет, не поцелует с утра, еще сонный, не поддержит, когда я упаду в обморок. Он меня бросал. Он уезжал в Колумбию участвовать в мирных переговорах в рамках гражданской войны, заключив контракт с одним из агентств ООН. И не собирался ко мне возвращаться. Наше время вместе закончилось.

Он пытался мне все объяснить, свои мотивы, свою печаль, свои долгие сомнения и блестящую уверенность, к которой в итоге пришел. Он плакал. Тем не менее, я знала, что он вот-вот почувствует себя освобожденным и счастливым. Он был похож на сильно раненного человека, который ищет убежища. Кровавый след, куски кожи и внутренностей. Но он шагал, полный надежды, к спасению. Я же осталась позади, лежащая на земле. Я была мертва.

Ярость и пламя

Сан начала работать у меня в доме на следующий день после нашего знакомства. Я чувствовала себя настолько плохо, что не могла ничего делать. Именно в это время я по-настоящему поняла свою мать. Как будто все затвердело вокруг меня. Каждая минута дня давила на меня так, будто я жила под тяжестью скалы. Внутри меня не было ничего хорошего, ни капли облегчения. Все, что трепетало в моем теле и в голове, было густым и темным. Тоска, грусть, сожаление, чувство вины, отказ от любви к Пабло и ужасное ощущение, что никогда не будет излечения, что я никогда не смогу выбраться из этой ямы, в которой я находилась, захлебываясь и жалея себя, что будущее навсегда останется полным боли и тревоги. Все, чего я хотела, это умереть.

Матери я ничего не сказала. Она в то время заботилась о бабушке. Ей пришлось взять бабушку к себе в дом после того, как у нее обнаружили рак груди, который в конце концов ее медленно убьет. Я осталась в своей квартире на больничном, лежала в постели, спала или плакала, пыталась отыскать каждый раз все более расплывчатый запах тела Пабло на тех простынях, которые я не меняла неделями, и снова плакала, когда мне казалось, что я его нашла. Иногда я с усилием тащилась на кухню за яблоком или стаканом молока, которым запивала прописанные врачом таблетки, антидепрессанты и снотворные, которые, по крайней мере, давали мне возможность отдохнуть и забыть обо всем на несколько часов.

Единственным человеком, который знал, что со мной случилось, была Росио, одна из моих коллег по работе и моя лучшая подруга в Мадриде. На второй день моего отсутствия в министерстве она мне позвонила. Я рассказала ей, что произошло. Она мне посочувствовала. Она ходила со мной к врачу два или три раза в неделю, приходила меня навестить, ходила за меня в магазин и оставляла приготовленной кое-какую еду, которую я в итоге выбрасывала в помойку. Именно она решила, что мне нужна помощница, человек, который будет убираться в квартире, открывать окна и вытряхивать пепельницы, и гулять со мной по району, чтобы я могла подышать свежим воздухом. Она сама занялась ее поиском. В день, когда ко мне пришли Зенайда и Сан, Росио тоже была там. Она задала Сан несколько вопросов, которая отвечала по-португальски вперемешку с испанскими словами, теми немногими, которые успела выучить. Потом она взглянула на меня, чтобы узнать, согласна ли я, и предложила ей начать со следующего дня. Когда они уходили, она проводила их до двери, и я слышала, как Росио очень медленно и тихо поясняет, что я болею, хотя скоро пойду на поправку. И что не нужно мне сильно мешать, но нужно готовить еду и заставлять меня есть, и еще подбадривать меня, чтобы я одевалась и выходила на прогулку.

Появление Сан в моей жизни было внезапным, словно луч солнца достиг поверхности моря через облака, и море рассыпалось отблесками. В первые дни я почти не выходила из своей комнаты. Но я слышала, как она передвигается по квартире, моет посуду и энергично намывает ванную, выбивает диванные подушки и возится с какой-то кастрюлей с бурлящей едой внутри, которую я постепенно снова стала есть. Мне нравилось чувствовать, что в моем доме кто-то есть, веселая женщина, которая шагает по моим полам, прикасается к моей мебели, открывает краны и включает свет. Человеческий организм с бьющимся пульсом и полный жизни в пространстве моей агонии.

Однажды утром я встала, когда она пришла. Я чувствовала себя более бодрой и хотела поговорить немного, поинтересоваться о другом человеке, помимо меня самой и моей печали. Я сварила кофе и предложила ей выпить его вместе. Мы сели за кухонный стол и довольно долго болтали. Я рассказала ей часть своей истории, а она мне — часть своей. Я узнала, что она одна в Мадриде со своим сыном, живет у Зенайды, которая продолжала давать ей кров в своем доме, пока Сан найдет еще работу, будет больше зарабатывать и сможет оплачивать себе собственную квартиру или хотя бы комнату. Она сказала, что ничего не знает об отце Андрэ, и так даже лучше. Когда она ушла, я какое-то время думала о ней. Я задавалась вопросом, как ей удается выживать. Откуда она взяла силы, чтобы добраться до чужой страны с маленьким ребенком на руках. Я представила себя на ее месте. Я бы умерла, столкнувшись с чем-то подобным. Я бы дрожала, рыдала и страдала от сердцебиений. Я бы заперлась дома, спряталась бы под одеялом в ужасе. Она, тем не менее, улыбалась и излучала энергию, как будто была идеально приспособлена ко всему, что с ней бы ни случилось, словно одно из этих крепких и гибких деревьев, которые вы глядят такими выносливыми и прекрасными под ветрами, снегопадами, ливнями и летней засухой, будто влажным и теплым весенним утром.