Мистер Пип

На мне были новые туфли, новая юбка и новая белая блузка. В бумажном пакете лежали старая юбка с блузкой — сущие лохмотья — и зубная щетка.

Не заметить чернокожего в Таунсвиле трудно, особенно в аэропорту, если он стоит в дверях терминала и машет обеими руками, сверкая улыбкой от уха до уха. Еще на летном поле мне бросилось в глаза, что отец окончательно уподобился белым — это во мне проснулась мамина критическая жилка.

Он пришел в шортах и полуботинках. Под белой рубашкой выпирал толстый живот. Отец и пиво были друг к другу неравнодушны. Так говаривала мама.

На летном поле человек с сигнальными флагами дал отмашку, направив самолет на стоянку. Теперь настала очередь отца: широко раскинув руки, он встал в позу того же сигнальщика. Лицо меня не слушалось. Я хотела улыбнуться, но у меня защипало глаза — и тут же хлынули слезы. От счастья.

У отца на шее была серебряная цепочка. После первых объятий он ее снял и надел на меня. Думаю, у него просто возник порыв чем-нибудь со мной поделиться, а цепочка оказалась под рукой. Ношу ее по сей день.

— Гляди-ка ты, — приговаривал отец. — Гляди-ка ты.

Сияя белозубой улыбкой, он обвел взглядом толпу встречающих, как будто приглашал каждого полюбоваться. Потом он спросил, есть ли у меня багаж.

— Только это, — ответила я, подняв бумажный пакет.

Папа оторвал меня от земли и закружил. Я не знала, получил ли он известие о маме. Мне показалось, он ожидал увидеть в аэропорту нас обеих. Но он ничего не сказал и ничем себя не выдал.

Положив руку мне на плечо, отец собрался вывести меня через аэровокзал на таунсвильскую жару. Напоследок он обернулся и быстрым взглядом окинул пустую гудроновую дорожку. Заметив, что от меня это не укрылось, он улыбнулся сквозь остекленевшие глаза и перешел на другое.

— Надо тебя слегка подкормить, — сказал он. — Я тебе купил именинные торты за пропущенные дни рождения — сразу три.

— А нужно четыре, — сказала я.

Он хмыкнул и повел меня через прохладный зал, не убирая руку с моего плеча.

Я стала ходить в местную среднюю школу. Многое пришлось наверстывать, и поначалу я сидела в классе с белыми ребятами значительно младше меня.

Уже на второй день я пошла в школьную библиотеку — посмотреть, есть ли там «Большие надежды». Книга стояла на полке — не спрятанная, не убранная «в надежное место», а в свободном доступе: подходи и бери. Издание в твердом переплете. Мне еще пришло в голову: это на века. Я села с книгой за свободный стол и начала читать — собственными глазами, впервые в жизни.

По сравнению с тем, что мне запомнилось, текст оказался более многословным. Гораздо более многословным и более запутанным. Если бы не имена персонажей, разбросанные на страницах, я бы не догадалась, что читаю тот же самый роман. Потом меня посетила неприятная мысль. Мистер Уоттс на уроках читал нам другую версию. Облегченную. Придерживаясь лишь самых основных фактов, он упрощал предложения и переиначивал текст, чтобы история улеглась у нас в головах. Мистер Уоттс переписал шедевр мистера Диккенса.

Я озадаченно продиралась сквозь эту «новую» версию книги, водя пальцем по каждой строчке, содержавшей незнакомое слово или предложение. Читала я крайне медленно. А дойдя до конца, сразу же вернулась к началу, чтобы уточнить для себя, как именно поступил с текстом мистер Уоттс и не напутала ли чего-нибудь, к своему огорчению, я сама.

Наши детские попытки восстановить текст были сродни потугам восстановить каменный замок при помощи соломки. Запоминали мы кое-как; все наши старания были обречены на провал, потому что учитель с самого начала не показал нам общую картину. Я, например, изумилась, когда обнаружила, что в романе есть такой персонаж — Орлик. Он соперничал с Пипом за расположение Джо Гарджери. Он напал на сестру Пипа и забил ее до полусмерти, оставив бессловесной калекой. Он даже на Пипа покушался! Почему же мистер Уоттс нам этого не сказал?

Кроме того, на болоте, как оказалось, скрываются двое беглых арестантов, а не один — Мэгвич, который подстерегает Пипа на кладбище. Почему мистер Уоттс ни словом не упомянул второго арестанта? Когда мне встретилось имя Компесона, я вообще не поверила своим глазам. Стала читать дальше и узнала, что это заклятый враг Мэгвича. Дальше — больше: Компесон и есть тот самый негодяй, который не приехал за мисс Хэвишем в назначенный день свадьбы. Через много лет не кто иной, как Компесон, выдает поимщикам Мэгвича, когда тот вместе с Пипом и Гербертом Покетом выходит на лодке в реку, чтобы сесть на пароход и убраться из Англии. Здесь все понятно. Пип выступает в своей прежней роли спасителя. Только на сей раз — безуспешно.

По версии мистера Диккенса, когда Компесон направляет в их сторону шлюпку с поимщиками, Мэгвич набрасывается на своего старого неприятеля. Враги падают за борт. Под водой начинается схватка, из которой Мэгвич выходит победителем — обреченным победителем, поскольку Компесона уносит из повествования приливной волной. На этом сюрпризы не закончились. Оказывается, Эстелла — родная дочь Мэгвича. В свое время он оставил ее на попечение мисс Хэвишем. Надо понимать, честь мисс Хэвишем восстановлена: Мэгвич разделался с Компесоном, но какой ценой? Одна за другой рушатся человеческие судьбы.

Вначале допущенные мистером Уоттсом пропуски меня раздосадовали. Почему он не придерживался версии мистера Диккенса? От чего нас оберегал?

Возможно, от себя, а возможно, от упреков моей мамы, что, в принципе, сводится к одному.

Во время спора насчет Пипа и дьявола возникла проблема выбора слов. Мистер Уоттс, всегда искавший мирных путей, пытался навести ее на мысль, что человеку иногда мешает его воображение. Но моя мама, во всем желавшая одержать верх, возразила, что этому мистеру Диккенсу, будь он неладен, тоже кое-что мешает.

В тот раз она задержалась в классе, чтобы послушать, как мистер Уоттс будет читать «Большие надежды», и запомнила одну фразу, вызвавшую у нее безмерное раздражение. «Понемногу свыкаясь со своими надеждами, я невольно стал замечать, какое действие они оказывают на меня и на окружающих меня людей».Мы, ученики, с трепетным волнением ожидали дискуссии между моей матерью и мистером Уоттсом. Нас-то это высказывание о росте личности никак не задевало. В самом деле, с таким же успехом можно было проговорить его в открытое окно — и нисколько не задеть ни траву, ни цветы, ни вездесущие лианы.

Но моя мама высказалась в том смысле, что банальности — еще не самое страшное. Ее больше возмутило это «невольно». К чему здесь такое слово? Оно только сбивает с толку. Если бы не это идиотское «невольно», чтоб ему пусто было, она бы усвоила сказанное с первого раза. А из-за этого «невольно» заподозрила какой-то подвох.

Она заставила мистера Уоттса повторить одиозное предложение целиком, и мы, дети, как ни странно, поняли, что она имела в виду. Да и мистер Уоттс, наверное, понял. Она добавила, что это не просто «английские выкрутасы». Это известная уловка: все равно как поперчить пресную еду или пришить к белому платью красную или синюю кайму — так же и это слово, «невольно», используется лишь для того, чтобы приукрасить обычную речь. Она сочла, что мистер Уоттс должен вычеркнуть обманное слово.

На это он прежде всего возразил, что не имеет такого права: никому не дозволено вмешиваться в творчество Диккенса. И слово, и вся фраза принадлежит только писателю. Вырвать неудобное слово — это акт вандализма, все равно как разбить окно часовни.

Так он сказал — и, насколько я понимаю, с того самого дня поступал как раз наоборот. От повествования мистера Диккенса он отрезал расшитую кайму, чтобы не напрягать наш детский слух.

«Мистер Диккенс». Мне потребовалось немало времени, чтобы отучиться величать его «мистером». Но при этом мистер Уоттс остался мистером Уоттсом.

В Таунсвиле я с переменным удовольствием осваивала творчество Диккенса. Прочла романы «Оливер Твист», «Дэвид Копперфилд», «Николас Никльби», «Лавка древностей», «Повесть о двух городах», «Холодный дом». Но «Большие надежды» остались вне конкуренции. Эта книга не могла мне надоесть. С каждым разом я находила в ней все больше нового. Естественно, для меня там очень много личного. До сих пор признание Пипа: «Бесконечно тяжело стыдиться родного дома» — вызывает у меня точно такое же чувство по отношению к нашему острову.