И даже когда я смеюсь, я должен плакать

«…что такое несколько тысяч лет истории человечества, — продолжает голос, — что такое несколько десятков лет человеческой жизни в сравнении с миллиардами лет, необходимых, чтобы, несмотря на огромную скорость, свет последних видимых звезд мог дойти до нас?»

Миша сидит здесь, в одном из многочисленных рядов кресел, возле Ирины, красивой девушки в очках с толстыми стеклами, и оба они смотрят вверх, в бесконечность Вселенной, на движущиеся там большие и малые огни. О, как счастлив Миша! Он осторожно кладет ладонь на руку Ирины, и она не отталкивает ее, и светлячки блуждают по черному бархатному куполу, медленные, загадочные, прекрасные, ученый продолжает говорить, а Миша сопит от умиления.

Планетарий расположен почти в центре Москвы в зеленом массиве рядом с зоопарком. Кроме деревьев, здесь цветы и кустарники, южнее, у площади Восстания, возвышается величественное жилое здание, а остекленные крылья здания СЭВ парят в летнем небе.

Миша уже двенадцать дней в России, сегодня 17 августа 1991 года, суббота, в колхозе выходной, и Ирина поехала с Мишей в Москву показать ему многочисленные достопримечательности. После мишиного приезда из Германии они уже дважды были в столице, и Ирина заметила, как Миша был напуган, когда увидел всю эту бедность, печальных, озабоченных людей, длинные очереди перед магазинами и учреждениями, и к тому же ужасно много совершенно пьяных мужчин и женщин, опустившихся, которые просто валяются где попало, и множество нищих в грязных лохмотьях, которые сидят или лежат скорчившись, в надежде, что кто-нибудь им что-то подаст, и — это было, конечно, самым скверным, — жалкую, грязную деревню Димитровку и убогие строения колхоза, в котором работники ценой неимоверных усилий добиваются бесконечно малого.

Разумеется, Миша не сказал ни слова, он был просто счастлив оказаться, наконец, рядом с Ириной, но уже вспомнил о том, что ему сказал в Ротбухене один поляк: «Когда русские приезжают к нам в Варшаву, они думают, что мы живем в раю. Когда мы приехали в ГДР, то подумали, что попали в рай. А вы, в свою очередь, то же думали о Западе. Русским — Бог их покарал — живется действительно хуже некуда.»

Миша был готов увидеть нечто подобное, когда он приехал 5 августа, но то, что ему довелось увидеть, поразило его, и он приложил все силы, чтобы этого не заметили. Но от Ирины этого скрыть не удалось, и вот она снова и снова ездит с ним в Москву — ведь там есть и много интересного, нельзя, чтобы Миша думал, что он оказался в Седьмом кругу ада. Так человек-бассет увидел золотые купола церквей и красные кремлевские звезды, православные кресты и эмблемы с серпом и молотом, боярские палаты, помпезные сооружения сталинской эпохи и современные высотные дома из стекла и бетона, столько непривычного и противоречивого — где здесь Европа, где Азия? И стольких стариков, и дорожных рабочих, все время сидящих без дела, и стольких солдат, и маленьких школьниц, в коричневых платьицах и черных фартуках, и знакомые транспаранты с лозунгами, такими же, как в ГДР, и черные лимузины с задернутыми шторами на окнах, которые колоннами на большой скорости мчатся по городу и для которых правила дорожного движения не писаны, и, наконец, многих, многих людей, слоняющихся, просто слоняющихся без дела по улицам, трезвых или пьяных.

Однажды на центральной улице они прошли мимо женщины, которая на клочке газетной бумаги выложила на продажу: стеклянный глаз, помазок для бритья, старую бритву и латанные-перелатанные рубашки и кальсоны.

— Да, — сказала Ирина, — сколько у нас появилось бедных людей! У нас никогда еще не было такого огромного количества нищих, и алкоголь — тоже одна из самых трудных проблем. Горбачев пробовал ввести талоны на водку, а потом вынужден был снова разрешить свободную продажу…

— Я знаю, — сказал Миша удрученно, — государству нужен алкогольный налог.

— Да, это так. Кроме того, это грозило новой революцией — Советский Союз без водки, которой можно заглушить все печали и заботы, такого люди себе просто не представляют, — ответила Ирина. — Я вас не обманываю, я говорю совершенно честно: жить у нас действительно ужасно плохо. Если вы внимательно присмотритесь, то заметите, что в любом магазине стоит не просто очередь, их там всегда две.

— Действительно, — Миша заметил. — Но почему, Ирина?

— Это советская традиция — контроль и учет. Видите, например, на той стороне у булочной: в первой очереди люди терпеливо продвигаются к кассе, там они платят за хлеб и получают чек. Потом они должны встать во вторую очередь, к другому окошку, и, когда они подходят, они отдают чек и получают хлеб.

— Но это же можно было бы сделать проще!

— Конечно, можно, — говорит Ирина, — но такой порядок однажды был заведен, и никто его не меняет. Лучше, если все это вам скажу я, чем кто-нибудь другой, кто уже ни на что не надеется.

— Вы еще надеетесь, не так ли?

— Да, Миша, но эта надежда не мешает мне видеть все вокруг. Я знаю, что есть пенсионеры, зарабатывающие себе на жизнь тем, что часами стоят в очередях за других людей, у которых просто нет на это времени, потому что они должны работать. Недавно как раз у этой булочной напротив люди два дня стояли в очереди, хотя в магазине хлеба не было.

— Но это же безумие!

— Это вовсе не безумие, Миша. Люди надеялись, что машина с хлебом приедет. Она и приехала — через два дня. И все это время люди здесь дожидались хлеба.

— Это очень плохо, — сказал Миша.

— Есть один невеселый анекдот…

— Анекдот?

— Да, Миша, анекдот, может быть, он вам пояснит, почему дела здесь обстоят так плохо, несмотря на гласность и перестройку. Так вот: едет поезд, вдруг он тормозит и останавливается, потому что пути перед ним кончились. Что делать? Как эту проблему решил бы Ленин?

— Как, Ирина?

— Ленин сказал бы: «Нужно заставить народ валить лес и делать шпалы для путей.» А Сталин, он что бы сказал? Он бы приказал расстрелять побольше людей и сделать из них шпалы. А Брежнев? Брежнев задернул бы занавески на окнах вагонов и вызвал бы здоровых мужчин раскачивать вагоны, чтобы пассажиры думали, что поезд едет дальше. А Горбачев? Ну, Горбачев сказал бы тем, кто едет, что они должны, черт возьми, сами что-то делать. Но поскольку у нас гласность, то все встают, высовывают головы в окна и гневно кричат: «Почему поезд не едет дальше? Кто виноват?» — Ирина взглянула на Мишу, которому было не до смеха, и сказала: — Да, невеселый анекдот. Но он характеризует наше положение. Большинство людей только критикуют всех и каждого и ищут виновных в том, что у них такая беспросветная жизнь, и очень немногие что-то делают, чтобы решить свои проблемы.

— Я уже понял, — сказал Миша, — перестраиваться ужасно трудно, и это протянется очень долго, пока все снова не наладится.

— Конечно, все снова наладится, — подтверждает Ирина. На ней платье серо-сизого цвета, одно из двух «нарядных», которые у нее есть. — Потому что все больше и больше людей начинают понимать, что никто нам в этом не поможет, это наше дело, всей нашей страны. А сегодня, Миша, я вам покажу, что у нас есть интересного на Калининском проспекте. Михаил Калинин, как вам известно, был с 1919 по 1945 год главой государства в Советском Союзе. Улица начинается от Кремля, мы там уже были, теперь я вам покажу библиотеку имени Ленина и Музей архитектуры имени Щусева…

Хотя они написали друг другу уже столько писем, Ирина обращается к Мише на «вы», так же, как и он к ней. До «ты» в Советском Союзе должно пройти много времени.

Музей архитектуры они посетили в первой половине дня, а потом несколько часов гуляли. Они исходили все улочки и переулки около Арбатской площади, осмотрели квартал художников, литераторов и артистов, образовавшийся здесь в XIX веке. На Арбате жил великий поэт Пушкин, а в здании с порталом расположен театр имени Вахтангова. Кафе и магазины старого Арбата еще сохранили аромат старой Москвы. Миша видел дом, в котором провел последние годы жизни великий композитор Александр Скрябин, где в 1922 году открыт музей его памяти.