Олений заповедник

Однако думая об уроке, который следовало дать Бобби, он, к своему удивлению, обнаружил, что и без марихуаны чувствует себя бодрячком, так что теперь нелепо было звонить ей – он дал бы ей только противоположный урок: Бобби решит, что теперь влюблена в него. Фэй сам не знал, хотелось ли ему проткнуть кулаком стену или расхохотаться.

– Эй, Мэрти, как поживаешь, приятель? – послышался голос.

Мэрион вдруг осознал, что стоит посреди комнаты с закрытыми глазами, сжав изо всей силы кулаки в карманах халата.

– А-а, Пако, что скажешь? – ровным тоном спросил Фэй.

– Я на кайфе, Мэрти, на кайфе.

Пако, тощий мексиканец двадцати или двадцати одного года, с узким лицом и большущими глазами, смотрел на него словно приютский мальчишка, очутившийся в бурю под крышей. Глаза у него сейчас лихорадочно горели, и Мэрион знал, почему он пришел. Пако нужно было уколоться. Он петушился, красовался, размахивал руками, но лишь огромным усилием воли держал себя в узде.

– Знаешь, о чем я думал, – продолжал Пако все тем же бодрым тоном, – давненько я не видел Мэрти, этого охотника за юбками, малого, который всегда выручит другого малого…

– Что ты тут делаешь? – Мэрион знал Пако по киностолице: одно время он крутился в компании, где бывал Пако.

– Тут? Тут? Да я тут всего один день. Это город для птиц.

– Так или иначе, это город, – сказал Фэй.

Пако был самым жалким из компании. Он не умел постоять за себя, нелепо выглядел, был прирожденным козлом отпущения. Тем не менее его не трогали, так как считали немного сдвинутым. Вот как обстояло дело с Пако. Он был единственным в компании, кто мог сотворить такое, о чем другие не могли даже и подумать. Однажды Пако схватил ножницы и вонзил их в лидера компании, когда тот принялся рассказывать о его сестре.

Мэрион давно его не видел. Пако попался на воровстве и отсидел срок в тюрьме штата. То, что он вдруг появился через два года, не удивило Фэя. С ним все время такое случалось.

– Я слышал, ты промышляешь гашишем, – сказал Пако. – У тебя не найдется немного для меня?

Это было страшно. Пако, подумал Фэй, – невропат, прыщавый мечтатель, просит дать ему наркотик. Мать гнала Пако из дома – он всячески обзывал ее; в доме, где собиралась их компания, он часами лежал и читал комиксы; однажды он объявил, что хочет отправиться в южные моря. Даже в семнадцать лет грубое слово вызывало у него слезы. А теперь он стал наркоманом, и ему нужен укол. От внезапного сострадания у Фэя защипало глаза. Бедный парень.

– Ты на героине, да? – спросил Фэй.

– Мэрти, я бросил эту привычку, помоги мне: я болен, мальчик болен, и для лечения мне нужно совсем немножко. – Пако широко улыбнулся. – На пятьдесят баксов, Мэрти, мне хватит на неделю. Я покайфую и потом брошу. – Поскольку Фэй не откликался, Пако продолжал: – Ну на двадцать пять – это меня поддержит. Мэрти, я должен выбраться из этого города. Мне здесь тошно. Я тут рехнусь.

Фэй мог дать ему на сотню, а потом поймал себя на том, что вспомнил про пистолет, который держал в ящике бюро, и про автомат в «бардачке» машины. Ему не уйти от суда; отсюда пришло решение: «Не давай ему ничего». Его сострадание не было чистым – он немного побаивался Пако. «Даже Пако боюсь!» – сказал он себе.

– Нет, – сказал Фэй. – Никаких одолжений.

– На десятку. Мне нужно уколоться, Мэрти!

– Nada! [4]

– Господи, ну на пятерку. – Пако начал терять самообладание. Он сильно вспотел, и его жалкое унылое прыщавое лицо стало невероятно уродливым. В следующую минуту он может потерять сознание или его начнет рвать.

Фэя чуть не тошнило от боли и волнения. Он давил в себе сострадание со страстью человека, жаждущего обрести ясность.

– Уходи, Пако, – мягко произнес он.

А Пако взял и опустился на пол. Такое было впечатление, будто он собирался жевать ковер, и словно издалека в памяти Фэя всплыл Тедди Поуп и иудино дерево, вместе с этим мысль, от которой захолонуло сердце, что выбраться из такого состояния, возможно, сумеет лишь недотепа, который страдает, как Поуп или Пако. Поэтому он попытался сесть на наркотики ⁹Чтобы поползти на четвереньках и лаять как пес?

– Chinga tu madré, [5]– пропел ему Пако.

Нет, надо гнать отсюда pachuco. [6]Но куда? Оставалось только в полицейский участок. Фэй пожал плечами. Месяц-два тому назад дружки Пако могли избить его за то, что он отдал наркомана фараонам. Конечно, он оплатит защиту со стороны полиции и все обойдется спокойно. Но полицейские сами сделают Пако укол – будут вынуждены. И отошлют упакованного Пако на ферму, принадлежащую киностолице. Словом, так или иначе он свой героин получит.

На секунду у Фэя мелькнула мысль убить его. Однако это значило бы убить нуль, а если уж кого-то убивать, то себе равного. Тем не менее следовало что-то предпринимать с Пако. Но что? Можно посадить его в машину и оставить на дороге. Кто-нибудь его найдет, доставит в больницу, там ему сделают укол. Словом, как ни посмотри, Пако свою порцию получит. Ну а Пако стал грозить, что убьет его. Только наркоман, лежащий ничком на полу, станет говорить вам, что убьет вас.

– Почему бы тебе не залезть в магазин? – сказал Фэй.

– Какой магазин? – хриплым голосом произнес Пако.

– Ты, конечно, не думаешь, что я поставлю всех в известность, какой магазин я тебе назвал?

От такой возможности Пако сразу оживился. Если ограбить магазин, появятся деньги, а будут деньги – будут и наркотики. Пако поднялся и, спотыкаясь, направился к двери. Возможно, он сумеет продержаться еще час. А Фэй физически чувствовал, как раскалывается голова у Пако.

– Я убью тебя, Мэрти, – сказал Пако с порога, с трудом ворочая распухшим языком.

– Заглядывай, и мы с тобой выпьем, – сказал Фэй.

Как только звук шагов Пако по тротуару пустынной улицы с ее современными домами и кирпичными заборами затих, Фэй прошел в спальню и надел пиджак. У него было чувство, будто он сейчас лопнет. Ничто на свете не требует таких усилий, как стремление подавить сострадание. А Фэй все знал про сострадание. Это был худший из пороков: он постиг это давно. В семнадцать лет он из любопытства провел день, изображая из себя нищего на улице. Все оказалось очень просто: достаточно посмотреть человеку в глаза, и он никогда не откажет. Вот почему бродягам так мало дают: они не могут смотреть людям в глаза. А он мог, он смотрел сотне людей в глаза, и девяносто, слегка отвернувшись, давали ему немного серебра. Из страха, из чувства вины, и как только ты понимал, что вина цементирует мир, все становилось нипочем: ты мог владеть миром или плевать на него. Но сначала следует избавиться от чувства собственной вины, а для этого следует убить сострадание. Если вина – король, то сострадание – его королева. Так что плевать на Пако, и все-таки Фэй жалел этого унылого прыщавого недотепу.

Заснуть он не мог. Поэтому пошел в гараж, сел в свою маленькую иностранную машинку и помчался по улице, усмехаясь при мысли, что он будит людей. Милях в десяти к востоку был маленький холмик – совсем ничтожный, но из всех дорог, проложенных по плоскости пустыни, это была единственная, откуда открывался какой-то вид. Через горы шла фунтовая дорога, но ему не добраться было вовремя до вершины. До восхода солнца оставалось совсем недолго, а Мэриону хотелось видеть его, стоя лицом к востоку. Там была Мекка. Фэй включил скорость так, что легкие шасси машины задрожали, как крылья стреноженной птицы, – он целиком отдался поставленной перед собой задаче, стремясь обрести покой, какой приходит во время всяких дурацких состязаний – соревнований по поглощению мороженого, симпозиумов, где один оратор старается перещеголять другого, праздников, на которых полируют яблоки.

Он успел вовремя добраться до вершины холма и увидел, как солнце поднялось на востоке над плато, – он глядел в том направлении и видел далеко-далеко, казалось, охватывая взглядом расстояние в сто миль. Где-то там, за границей штата, находится один из главных игорных городов Юго-Запада, и Фэй вспомнил, как сутками играл там и не прерывался даже на восходе солнца, когда ослепительно белый свет, не более чем отсвет взрыва, произведенного где-то в глубине пустыни, освещал игровые залы светом более холодным, чем свет неоновых трубок над зеленым сукном рулетки, озаряя жесткие, мертвенно-бледные лица игроков, просидевших тут всю ночь.