Меловой крест

— Ты же знаешь, я всегда хотела стать певицей. Я немного училась пению… Но петь в этих ужасных ансамблях!.. Нет, никогда! Пусть Юрок лопнет от злости, но я не могу! А Витторио предложил мне оперную сцену…

— И ты поверила?! Ты знаешь, сколько лет надо учиться, чтобы, даже имея превосходный голос, стать оперной певицей?

— Голос у меня есть…

— Не могу не согласиться. Но для тебя надо построить какой-то особый театр. Потому что, если ты запоешь хотя бы вполсилы, стены "Ла Скала" не выдержат и рухнут. И кто этот… Витторио?

— Я же сказала. Импресарио. Знаменитый Витторио Нурикелли. И, разумеется, никто не собирается сразу же давать мне главные роли. Я буду учиться. Он сказал, что у меня уникальный голос… Осенью мне надо снова быть в Милане.

И чего это я так взвился? Уж не зависть ли это?

— Прости меня, — я почувствовал легкое раскаяние, — голос у тебя, действительно уникальный.

— И ты прости меня, — она встала, сделала два неуверенных шага и опустилась на колени передо мной.

— А как же наше будущее?.. — мстительно спросил я, вспомнив ее прощальное письмо.

Она не ответила…

…Все началось, когда я был ванной. Дина на кухне мыла посуду. Выстрела я не услышал. Что-то звякнуло в столовой. Ну, звякнуло и звякнуло. Мало ли что могло звякнуть?

И все же я, на ходу вытирая руки, вышел из ванной и заглянул в столовую. Подошел к окну. Аккуратная дырочка, размером с канцелярскую кнопку. И разводы трещин вокруг нее.

Некоторое время я с интересом рассматривал эти симпатичные трещинки.

Господи, что же я делаю?!

— Дина! — закричал я.

В этот момент я услышал, как вторая пуля, пробив оконное стекло, прошла настолько близко от моей головы, что я почувствовал ее всесокрушающую, безжалостную и бессмысленную силу.

Стекло с отвратительным звоном разлетелось на крупные осколки. Звук, с которым пуля пронизала пространство комнаты и вонзилась куда-то в стену, заставил замереть от ужаса мое сердце. Можно было сказать, что смерть пролетела рядом с моим ухом. Так сказать, просвистела над головой…

Впервые испытанное ощущение отличалось новизной и непохожестью на все то, с чем мне доводилось встречаться прежде. Все же я не солдат-контрактник, и меня нервируют пули, летающие как мухи. А если бы пуля попала мне в голову? Во рту появился омерзительный привкус. Будто я только что проглотил ржавую селедку, вымоченную в ацетоне.

— Дина! — закричал я, лязгая зубами от страха. — На пол! Пригнись! Ложись на пол!

И, отбежав от окна, я неловко споткнулся, упал и укатился под стол. Со стороны, наверно, все это выглядело чрезвычайно нелепо.

— Ты меня звал? Где ты?! — в дверях возникла Дина с тарелкой и кухонным полотенцем в руках.

— Ложись на пол! Стреляют с улицы! Ложись, черт бы тебя побрал!

— Если стреляют с улицы, — спокойно сказала Дина, — надо прежде всего погасить свет.

Я не был бы самим собой, если бы не отреагировал:

— Да. И еще, нужно закрыть окна. Как при грозе. Чтобы не залетали пули. Ложись, дура! Или я тебя сам пристрелю!

У Дины удивительное самообладание!

И ведь погасила, чертовка! Погасила свет во всех комнатах!

Правда, сделала она это на расстоянии… Это было все, на что мы с ней были способны.

Со всеми нашими дьявольскими талантами.

…Мы лежали в темноте на пахнущем пылью ковре и целовались. Пусть вокруг жужжат пули, пусть мир провалится в тартарары, но я буду целовать Дину, пока жив…

Дина подставляла мне для поцелуев свое прекрасное холодное лицо, свои пухлые губы, на которых играла порочная победительная улыбка, и я чувствовал себя рабом, попавшим в постыдный добровольный полон.

Я знал, что спасение от рабства может прийти только со смертью одного из нас.

Горе, горе мне…

Под утро, мы крадучись вышли из квартиры, мелкими перебежками преодолели пространство двора, вышли на улицу и, поймав такси, помчались на Арбат.

…Я давно пришел к безрадостной мысли, что в нашей стране ты никому не нужен. Ни милиции, ни чиновнику, ни даже священнику. Ты не нужен никому!

В общем, спасайся, как можешь. Мы с Диной ломали себе голову над тем, как можно, используя наши возможности, выпутаться из этой истории. И ничего не придумали. И поэтому решили бежать. Сначала к ней, к Дине, в ее арбатский дом.

Потом будет видно…

Приняли меня холодно. По крайней мере, так мне показалось. Я не представлял, как долго продлится мое проживание на новом месте, и поэтому попытался наладить добрые отношения с сестрой Дины и ее мужем. Для этого вечером, на следующий после вселения день, я, вооружившись литром водки, вежливо постучал в дверь, ведущую в покои молодой четы.

Дина и ее молодая сестра Лиза с мужем Кириллом и ручной крысой Веспасианом занимали половину особняка в одном из старых арбатских переулков. Другую половину сестры сдавали иностранной фирме со странным названием "Митра энд компании".

Принадлежала фирма, судя по зверским рожам, которые изредка мелькали в оконных проемах этого заведения, каким-то серьезным жуликам.

Дина рассказала мне, что ее прапрадедом по отцовской линии был первогильдейный купец Петр Данилов, имевший несколько домов в Москве, Петербурге и у себя на родине, в Самаре.

Когда громыхнула в октябре 1917-го революция, бородатый прапрадедушка, успевший к этому славному событию накопить не один миллиончик в российских и заграничных денежных знаках, находился по делам купеческой службы в Англии, и это спасло его от неизбежного расстрела на родной земле. Не многим из его родственников и друзей счастье улыбнулось так широко и радушно.

Надо ли говорить, что после революции все дома миллионера были национализированы и в них разместились вместе с многочисленными домочадцами руководители победившего пролетариата.

В Англии Петр Данилов осел, принял английское подданство, занялся игрой на бирже, с лихвой вернул то, что потерял, стал вкладывать капиталы в военную промышленность и со временем стал известен на островах своей щедрой благотворительной деятельностью.

Готовность русского богача раскошелиться была замечена английской королевой, которая за заслуги перед Британской короной возвела просвещенного и лояльного купчину в рыцарское достоинство. Выделял он денежные субсидии и семьям своих соотечественников, оказавшихся на чужбине по тем же мотивам, что и сэр Питер.

Умер он в своем замке под Лондоном. Замок был размером с Вестминстерское аббатство, что дало повод газете "Правда" пошленько сострить: мол, махровый враг Страны Советов, белоэмигрант Данилов, этот прихвостень английского империализма, бесславно закончил свои дни под забором макета усыпальницы английских королей.