Вчера

— Что за дела?

Однако меня держал за руку знакомый по прошлой жизни чмырь, один из моих одногруппников по Днепропетровскому горному институту, имя которого я даже забыл.

— Сенька, чёрт, — радостно вопил он, облапливая меня.

— Отвали, мужик, я тебя знать не знаю и знать не хочу… — резко сказал я, отстраняясь. Но бывший знакомец не мог поверить своим глазам.

— Подожди, Сень, у тебя ещё фамилия была какая–то смешная. Вот, вспомнил! Серба! Сенька Серба, ты ещё бросил горный после первого курса…

— Ты обознался, понял? Иди своей дорогой! — прошипел я, как гусак, и быстро пошел к трамваю. Я видел боковым зрением, что человек долго стоял на тротуаре, ничего не понимая.

Случай встревожил меня. Возможно, вся студенческая группа или несколько человек из группы находятся в Кривом Рогу на ЮГОКе или на других рудниках и аглофабриках на практике (получалось, что они заканчивают пятый курс) и могут мне встретиться по нескольку человек сразу. Тогда будет трудно отвертеться. Да и куда пошел со своими сомнениями отшитый мною сокурсник, одному богу известно. Уровень бдительности советских людей патологически высок.

Поэтому через несколько дней обдумывания я пришел к выводу, что надо сменить пластинку, то есть уехать в другой город. В родном РМЦ добрый десяток работяг, особенно женщины, отговаривали меня от неразумного шага бросить ЮГОК и ехать к неизвестно каким родственникам в Грузию (я им так объяснил).

Но решение было принято, да и к Нинке тянуло, тем более, что близились праздники, Мужской и Женский дни. За пару дней вопрос увольнения был улажен, я получил на руки новенькую трудовую книжку и выписался из общаги. В середине февраля я двинулся к Москве. По моим правилам, я взял билет сначала до Ряжска. Когда я туда добрался и вышел из вагона (было мрачное утро, часов десять утра), то сразу раскаялся, что поспешил сделать столь решительный шаг. Если в Кривом Рогу уже стояли плюсовые температуры и, можно сказать, уже пахло весной, то здесь мела пурга и зима сразу взяла в оборот, а с учетом моей очень не зимней экипировки настроение резко упало. Но надо продолжать, раз уж двинулся в путь. С добрый час, обдумывая ситуацию, я бродил по заметённому напрочь старинному кладбищу, расположенному неподалеку от вокзала, читал старинные надписи на купеческих могилах и дивился тому, что у родной советской власти ещё не дошли руки смести с лица земли могилки своих заклятых классовых врагов.

Потом я пошёл погреться в вокзал и чем–то перекусил в станционном буфете. Затем двинулся вдоль улицы и вскоре оказался в центре городка. Дай–ка, подумал я, попробую устроиться на работу, поскольку в Москве искать таковую, учитывая столичный уровень бдительности, наивно. Зайдя в какую–то первую попавшуюся артель и поговорив с кадровиком, я понял, что поспешил уволиться с ЮГОКа. Малолетка, отсутствие свободных рабочих мест и косой взгляд, вот были аргументы отказа.

И здесь я, особо не анализируя, сделал ряд опрометчивых шагов, которые резко ухудшили мое положение. Я купил в раймаге пузырек туши и зашел на почту, чтобы быстренько добавить себе год возраста. Из 1941‑го года рождения после незамысловатых подчисток и закруглений вышел 1940‑й. Но вышел не так удачно, как мой первый опыт в сентябре прошлого года в Москве. К тому же пришлось подделывать и трудовую книжку, что вышло совсем некрасиво.

Я зашел затем в райпотребсоюз, но его кадровичка долго, с явным сомнением, вертела мой свежевыпеченный паспорт, затем вздохнула и попросила принести ещё и свидетельство о рождении. Спасибо, что не сдала в милицию.

Я быстро ушёл, пообещав придти завтра, и бесцельно пошёл по улице. Чувство неудовлетворения и тревоги овладело мной. Стало смеркаться. Какой–то захолустный мужичок усёк мое состояние и, быстро определив, что я не местный, предложил ночлег с обещанием завтра найти мне работу, которой, по его словам, в Ряжске было завались.

В грязную смердючую комнату нас набилось человек восемь и спать пришлось на несвежей соломе вповалку. Я понял, что мужичок промышлял тем, что нелегально сдавал места для ночлега, подлавливая соответствующий контингент в районе вокзала. Полночи я не спал, опасаясь, что утащут мои, какие ни есть, документы.

Утром без всяких разговоров я продрал глаза и побежал на вокзал, взял билет на первый попавшийся поезд в Москву и отчалил в столицу, где рассчитывал на помощь женушки. Пока добирался, подсчитал потери. В Кривом Рогу я имел прекрасный новенький паспорт, трудовую книжку, мог через несколько месяцев добавить к ним аттестат зрелости и приписное свидетельство и жить припеваючи, а затем через год призваться в армию, надеясь попасть в более легкую часть. Теперь же у меня все перспективы рухнули, а паспорт и трудовая имели очень неубедительный вид. Тем более, что возраст уже требовал наличия приписного свидетельства, что я в спешке вообще выпустил из виду. Надежды на то, что ещё раз подфартит с кражей паспортов у молодежи и родится ещё один грузинский юноша, но уже 1942‑го года рождения, честно говоря, было в душе моей мало.

Вечером того же дня мы конспиративно встретились с Нинкой и обсудили ситуацию, обливаясь слезами. Плохой подарок я ей привез к 8‑му Марта, но ничего уже было нельзя изменить. Приходилось всё начинать сначала.

Неделя прошла в поисках комнаты. Я снова объездил знакомые мне станции по Казанскому направлению — Вешняки, Выхино, Косино, Ухтомскую. Наконец, в Ухтомской нашел комнату, Нина показала паспорт со штампом, а я сказал, что выписываюсь с прежнего места жительства. Мои законные истрепанные свидетельство о рождении и свидетельство о браке убедили хозяйку. Однако она потребовала деньги за три месяца вперёд, у Нины такой большой суммы не оказалось, и нас, после двух чудесных ночей, хозяйка грубо выкинула на улицу.

Март начался так, как закончился февраль — поисками очередного жилья. Там же, но в другом краю Ухтомской, нашли ещё одну комнату и таким же макаром заселились и прожили полтора месяца. Нам было интересно вдвоём и в гости никого из–за конспирации не приглашали. Так мы дожили до середины апреля. Решили, что новую попытку легализации предпримем в сентябре, под непрописанные свежие паспорта школьников.

Однажды, часов в одиннадцать, вставши попозже, мы сидели в своей комнатушке и пили чай. Нина взяла несколько дней отгула, и нам было чертовски хорошо. Мы мирно сидели в кухоньке и пили поздний утренний кофеек.

Вдруг, не сговариваясь, взглянули во двор, по которому вилась дорожка до калитки. Там по этой дорожке уверенно шло трое решительных мужиков в сопровождении подобострастно изгибавшейся хозяйки. Мы взглянули друг на друга и поняли, что это конец. Бежать через задние хозяйские комнаты, высадив одно из окон, не имело смысла, далеко не убежишь. Я быстро вынул из кармана пиджака бумажник, в котором было полно компрометирующих документов, и передал Нинке. Она мгновенно врубилась и засунула его по–цыгански в бюстгальтер. Тут и вошли незнакомцы.

— Серба Семён Станиславович? — Для проформы спросил один из них, в то время, как двое других уже по–собачьи рылись в наших вещах.

— А вы разве не знаете, к кому врываетесь? — ответил я.

Позвали хозяйку и её мужа–пенсионера, старого пердуна из несгибаемой партийной гвардии, назвали понятыми. Составили протокол задержания и узаконили подписями понятых.

— Ну пошли, шутник! — скомандовал один, и я, мельком поцеловав похолодевшую Нину, побрёл за удачливыми охотниками.

Оказалось, что их воронок стоял за углом у магазина, чтобы не травмировать соседей, честных тружеников. Меня долго, часа два везли в Москву, пока я не оказался на главной московской губе в Алексеевских казармах. Поместили в одноместную камеру и накормили арестантстким обедом. Ещё помылся в душе и осмотрел фельдшер. Какой–то сержант постриг под нулёвку. Прощай, волюшка вольная!

Через окошко в двери негромко переговариваюсь с соседними камерами, расширяя кругозор и осваиваясь в новой реальности. Оказалось, что в эти же казармы привезли арестованного четыре года назад Берию и посадили в одну из камер в нашем коридоре. В коридоре якобы стоял пулемёт, нацеленный на вход, и дежурило отделение надёжных орлов с погонами не ниже майорских. Вскоре стены камеры обер–палача обили мягким, так как он сильно переживал и бился головой в стену. Во дворе казарм круглосуточно дежурило несколько танков. Жуков знал свое дело…