Литературная рабыня: будни и праздники

Я выбираю синопсис для десятой по счету книжки серии, действие которой происходит в больнице. Где-то это уже было. Ага. В телевизоре. Так импортные телесериалы питают отечественную книжную индустрию. Обкатанная и, ясно заранее, успешная технология.

А дальше Светка напрямую закантачивает меня с ведущим редактором серии, некой Катюшей, и я пускаюсь в свободное плаванье, имея в активе страничку довольно невнятного синопсиса, а также одобренные Катюшей первые несколько страниц написанного мною текста.

Герой моего романа – позитивный во всех отношениях, но не слишком удачливый в личной жизни нейрохирург доктор Лучников. Ни фамилию, ни внешность мне выбирать не пришлось: в предыдущих книжках сериала мой доктор уже появлялся, правда, только как эпизодическое лицо. Однако его прошлое, его карьера, а также его взаимоотношения со смазливой, инфантильной и слабой на передок женой Люсей полностью в моей власти.

Симпатичного Лучникова я от души наделяю томилинскими чертами характера. С Люсиндой, как ни странно, было сложнее. Эту маленькую лживую тварь с дипломом педиатра, но ни дня по специальности не работавшей, мне хочется наказать и вывести из игры еще на первых страницах. Но я беру себя в руки и откладываю расправу на потом.

Все свободное от работы время Лучников носится со своей Люсиндой как с писаной торбой, а мерзавка норовит изменять ему с последним санитаром больницы, накачанным Вовчиком, похожим на маньяка, подторговывающего по случаю человеческими органами. Однако с отделения нейрохирургии тащить нечего – разве что чужие мозги на вес. Эту тему при желании можно было бы интересно развить, но меня просили «без чернухи». Хотя утечка мозгов – в наших реалиях не чернуха, а самая что ни на есть правда жизни…

Люсинда не хочет детей. Может, потому, что сама в свои тридцать пять усиленно косит под девочку, а может, в силу профессии: слишком много знает о детских болезнях. А Лучников детей хочет, потому что знает, что может вылечить все. Это в случае с Люсиндой он бессилен.

А потом, как и следовало ожидать, Лучников влюбляется в собственную пациентку. Тут на сцену выходит медсестра Клава, интриганка, давно и тайно влюбленная в Лучникова. Она понимает, что настоящая ее соперница – больная на голову, но вылеченная Лучниковым пациентка, а вовсе не здоровая, но блудливая Люсинда, и пишет анонимку главному врачу больницы с просьбой обратить внимание на моральный облик доктора. И еще что-то про врачебную этику. А пациентка, несмотря на все интриги со стороны медсестры, тоже влюбляется в Лучникова. К тому же она хочет ребенка, прямо сейчас, не сходя с места и с еще забинтованной головой. И это полностью совпадает с жизненной программой самого Лучникова.

В общем, пишу в свободное от основной работы время.

С Люсиндой, которую отымел весь мужской, и один раз женский персонал больницы, Лучников развелся. Медсестра-интриганка, будучи не в силах наблюдать развивающийся прямо на ее глазах счастливый роман, увольняется. Но всепобеждающая сила любви действует на нее очищающе, и под занавес она кается в содеянных гнусностях.

Оставшуюся без Лучникова Люсинду я пожалела и не стала гробить, как собиралась вначале, а оставила ее выбирать между атлетического сложения гигантом секса на двадцать лет ее моложе и богатым профессором на двадцать лет ее старше. Это было все равно как поставить на одинаковом расстоянии от голодной собаки две одинаковые миски, полные лучшего собачьего корма. Оказавшись перед таким выбором, собака не будет знать, куда идти, и наверняка сдохнет от голода. Значит, Люсинду я все-таки угробила, и даже весьма изощренным способом.

Закончила я все хеппи-эндом – созданием новой полноценной семьи. Так что все «общечеловеческие ценности» восторжествовали в полный рост, как было заказано.

…Развлекаться подобным образом оказалось, в общем, не слишком противно. Тем более что уже через две недели гонорар был переведен на мою сберкнижку. А по емеле пришло сообщение, что со мной рады сотрудничать в любое устраивающее меня время и на любую тему. Например, на тему «эротическая мелодрама». Интересно, с чего они решили, что именно в этом жанре я смогу создать нечто пристойное. В смысле непристойное, но с соблюдением «вечных ценностей»? И еще я подумала, что вот будет смешно, если к моему псевдониму пристроится еще ряд товарищей. Ведь договора я так и не видела.

– Ну, и как оно, быть «продажной женщиной»? – интересуется Наташка.

– А ничего себе. Бодрит.

– Что, вот так отослала и забыла?

– Не то чтобы забыла, просто с самого начала установку себе дала: я суррогатная мать. Точка. И потом: работала я в комфортных домашних условиях. А не как некоторые, которых издательство на месяц-два выдергивает из нормальной жизни, заселяет в съемную квартиру с еще двумя-тремя такими же «литературно одаренными личностями», и вот они там сидят, ваяют по синопсису. Один – постельные сцены, другой – криминальную линию или детективную, третий – характеры героев… Их там кормят за счет издательства, все такое. Ну, чем не интеллектуальное рабство? К тому же я знаю, что мой текст появится под моим псевдонимом, а не под фамилией одной из этих теток, якобы кропающих по роману в два месяца. Вот это, пожалуй, было бы мне неприятно.

– А мне их жалко… – лицемерно вздыхает Наташка. – Бодрится такая в телевизоре, а я смотрю и представляю себе дойную корову. Из тех, что раньше на ВДНХ демонстрировали, помнишь? Стоит она в чистом стойле, сытая, довольная, без комплексов, что она – корова, волоокая такая, а рядом, на низкой скамеечке, – пристроился издатель, толстый, розовый… Сидит и дергает ее за толстое розовое вымя. В смысле за имя. А молока у нее своего уже давно нет: в ведро заранее налили от других, тех, которые негры литературные…

– А может, эта корова терзается. Может, она только вид делает, что ей приятно. Может, ей лучше, чтоб ее хоть для вида за пустые сиськи дергали, чем до срока на утиль отправили…

– Ты случайно не член общества защиты животных? Кстати, твой Томилин стоит по отношению к своему издателю в той же интересной позе, что и эти тетки. Чего притихла?

– Не цепляйся к Томилину. Во-первых, он все же «родственник». Во-вторых, он молодец: собственными руками расчистил себе жизненное пространство и теперь, между прочим, кропает что-то свое, личное, глубоко выстраданное. Даже похудел. Говорит, большая русская литература наконец-то позвала его.

– Так, может, это была слуховая галлюцинация? Ну, все, все, молчу, и не дыши так в трубку. Будешь продолжать?

– Не знаю. А благодаря москвичам я долг по квартплате за полгода погасила, компьютер апгрейдила и ботинки зимние Ваньке купила. Знаешь, а это дело затягивает. Главное – потом вовремя найти в себе силы остановиться.

И я рассказываю Наташке про ловлю мартышек в Африке.

– Ну… Ты еще и нагрешить-то как следует не успела, а уже каешься.

– Не то чтобы каюсь, нет… Но оправдание всему этому делу нашла. Так, на всякий случай. Знаешь, еду вчера в метро: час пик, конец рабочего дня, духотища, от мужиков перегаром и потом несет, ребенок лет пяти орет на всю катушку… А напротив меня сидит тетка и книжку читает, дешевенькое такое издание в мягкой яркой обложке, и никакого безобразия вокруг себя не видит, не слышит и даже не обоняет. Сидит, и такая улыбка у нее по лицу блуждает, точно кто-то ей на ушко что-то приятное нашептывает. Очнулась, только когда ее остановку объявили.

– Ну, если ты такая человеколюбивая, что же ты страстей со своей Айдан напустила?

– И ничего. Страдания очищают. Кто ж знал, что на Айдан такая реакция будет. Я и сама не ожидала…

…Что «не ожидала» – правда. Но очень-очень надеялась. И надежда меня не обманула. На стоящую раскрутку книги начальство поскупилось. Все обошлось «малой нуждой»: листовочкой формата А4 да дежурной рассылкой по всяким книжным обозрениям и СМИ. Но мало ли им книг присылают, а отзывы, тем более положительные, бывают далеко не на всякую. Конечно, журналисты на живца клюнули, на конъюнктуру. Ну, и пусть. Главное – сработало.