Бунт афродиты. nunquam

Гойтц продемонстрировал нам, как это делается, с безошибочным мастерством опытного игрока в «дартс», примеряющегося к цели. Бесчувственная обезьянья рука «господина» лежала неподвижно; Гойтц надел хирургические печатки («Всегда остерегайтесь инфекции», — произнёс он чуть ли не шёпотом) и сделал пару уверенных надрезов на внутренней стороне руки пониже локтя; потом с той же уверенностью, обретённой благодаря долгой практике, отодвинул мышцу и, приподняв тёмную вену, ввёл в неё трубку так, что вена действительно оказалась над поверхностью руки и с ней можно было работать. То же самое он с лёгкостью повторил на другой руке, бесстрастно сказав Маршану:

— Понимаете, всё, что нам известно, заслуга великих анатомов; можете смеяться, но так же работал и Леонардо. — Что-то пошло неправильно, и кровь перестала течь. — Ничего страшного, — успокоил нас Гойтц. — Смотрите. — Он позвал своих учеников и вместе с ними поднял руки трупа над его головой, насколько это было возможно и таким образом, чтобы вытянуть из них максимум крови; тем временем студенты губкой тёрли руки трупа от пальцев до плеч. Это напоминало японский массаж.

— Неполное выведение крови, — продолжал инструктаж Гойтц, — повсеместно считается причиной неудачного бальзамирования. Мы используем все поверхностные манипуляции, вплоть до вибрации и забинтовывания, — всё, что угодно, лишь бы выкачать всю кровь. В конце концов, что касается количества, то его можно легко определить, ведь на сто фунтов веса приходится около семи фунтов крови; при всём нашем желании и с самым современным оборудованием (один галлон крови на сто пятьдесят фунтов веса) мы удалим не больше половины крови, скажем так, две кварты крови на сто пятьдесят фунтов веса нашего клиента.

И он легонько похлопал своего подопечного по лбу, продолжая демонстрацию; сейчас Гойтц был похож на победителя-рыбака, стоявшего возле огромной белой акулы, куда больше его самого, и скромно рассказывавшего о том, как ему удалось с ней справиться.

— Однако, — продолжал он, вроде бы предостерегая нас, — продолжительный и бесконтрольный дренаж — одна из обычных причин того, что чистое твёрдое тело, отлично смотрящееся после бальзамирования… увы… — Он поднял палец вверх и выдержал театральную паузу. — Это тело становится мягким и начинает разлагаться через пару часов. Вот где трагедия! Другими словами, работа бальзамировщика — настоящее искусство, в основе которого точный расчёт. И недобальзамирование, и сверхбальзамирование суть результат недостаточного дренажного контроля. Сверхбальзамирование приведёт к морщинам, складкам и обезвоживанию в наиболее уязвимых местах, а с недобальзамированием рискуешь несвоевременным разложением наименее уязвимых мест. Ах, назовите это, друзья мои, Сциллой и Харибдой! — И он опять вздохнул.

Когда Гойтц впадал в настроение, которое Маршан называл «нагорной проповедью», он становился неотразимым, и мы делали всё, чтобы он не умолкал. В самом деле, его подопечный становился до того дорог ему, что на щеках бальзамировщика вспыхивал румянец, почти эозиновый румянец, благодаря энтузиазму, с которым он «творил» свои трупы. Однако Гойтц был скромным человеком и боялся наскучить непрофессиональной аудитории, поэтому время от времени умолкал, почти незаметно и виновато улыбался и вздыхал, будто прося прощения.

— Не останавливайтесь, старина, — говорил тогда Маршан. — Это потрясающе. Мы учимся у вас, Гойтц. Пожалуйста, не останавливайтесь!

Пожеманившись, Совершенный Бальзамировщик говорил:

— Отлично. Тогда позвольте кое-что объяснить вам на примере нашего восточного господина. Полагаю, надо принять во внимание возможные каверны и с помощью троакара почистить их.

Он щёлкнул пальцами, и один из учеников показал нам тяжёлый металлический шприц с острой насадкой, который для всего остального человечества был бы садовым инструментом.

— Знаю. — Гойтц улыбнулся. — Так часто говорят. И всё же вы видите бесценное орудие труда бальзамировщика.- (Обычно из таких «шприцев» старые дамы опрыскивают мыльной водой свои розы.)

Гойтц с нежностью принял троакар и показал им на труп жестом, отработанным долгой практикой.

— Сначала я скажу несколько слов о том, что мы будем делать! В первую очередь надо добраться до пересечения пятого межрёберного пространства и средней подмышечной линии; будем жать, пока с лёгким «пафф» не войдём в желудок. Потом доберёмся до слепой кишки, что будет немного потруднее. Держим на одну четвёртую расстояния от правой передневерхней подвздошной кости к сращению лобковых костей; здесь чуть-чуть сложнее, надо держать иглу рядом с брюшной стенкой, пока она не окажется на расстоянии четырёх дюймов от правой передневерхней подвздошной кости, потом берём ниже на два дюйма, осторожненько нажимаем и… «пафф» — мы в толстой кишке.

Он расплылся в счастливой улыбке; аудитория не скрывала своего восхищения. Наступила пауза, во время которой Гойтц высморкался.

— А теперь, — продолжал он, — остаётся мочевой пузырь и самое трудное — правое предсердие. — Инструкции, касающиеся этих двух деликатных операций, он проговорил с откровенным энтузиазмом, хотя его голос звучал ровно и как будто спокойно. Взяв у одного из студентов карандаш, он, продолжая говорить, обозначил упоминаемые им места на коже «господина», который ничего не сказал на это, хотя как будто тоже внимательно слушал Гойтца.

— Вперёд до лобковой кости, тут лёгкий удар. Назад примерно на полдюйма и вглубь — в мочевой пузырь. Что же до предсердия, то оно отличается небольшой величиной. Вообразим линию от левой передневерхней подвздошной кости до мочки правого уха; держим троакар твёрдо возле передней стенки, пока диафрагма не останется позади. Потом вниз — и в сердце.

Гойтц опять вздохнул и виновато огляделся.

— Вы понимаете, Маршан, — продолжал он. — Вам ведь наверняка тоже приходится принимать во внимание одну простую вещь: общий вес внутренностей взрослого человека примерно пятнадцать — двадцать фунтов, и, поскольку они быстро гниют, требуется довольно много жидкости, чтобы их дезинфицировать и сохранять. Обычно мы используем в среднем от двадцати четырёх до тридцати двух унций концентрированного раствора. Но, конечно же, раз на раз не приходится. Иногда мешает скопление газов, особенно если труп успел полежать или человек болел перед смертью, отчего у него внутри собралось некое количество гнилой жидкости. Однако, чтобы определить это, нужен опыт. — И тут как раз «господин» зашумел, в животе у него забурлило, как будто он проголодался. Гойтц засмеялся и поднял палец. — Вот-вот! Образуются газы. Надо уметь разбираться в шумах. — Послышалось негромкое шипение из заднего прохода «господина», словно новогодний шарик выпустил воздух. — Это нормально, — заметил Гойтц. — Однако если заходит слишком далеко, приходится делать надрезы и ножницами в нескольких местах разрезать кишки, что очень неприятно, и лучше до такого не допускать. В нашем деле постоянно сталкиваешься с неожиданностями типа начавшегося гниения или предсмертной серьёзной болезни; тогда мы незамедлительно предпринимаем особые меры и удаляем из полости гниль. Шестидюймовый разрез, например, на животе вдоль срединной артерии между пупком и мечевидным отростком грудины… Потом жик-жик ножницами и промываем полость; после чего внутренности быстро покрываем жидкостью, нашим специальным порошком или укрепляющей смесью. Ну и, естественно, надо закрыть дырки. Здесь уж бояться, в общем-то, нечего; зашивать труп не так сложно, как зашивать живого человека после операции. — Он помолчал, чтобы придать особое значение последовавшей, как всегда после лекции, благодушной шутке. — И вот ваш подопечный уже как новенький.

Послышалось несколько льстивых смешков. Один из студентов сделал непроизвольный жест, словно собирался захлопать, как это бывает после концерта. Гойтц благодарно кивнул ему и продолжил демонстрацию на сей раз различных ниток, которыми он пользуется в зависимости от типа и размера надреза. Естественно, Маршан был зачарован, ведь ему приходилось прокладывать, так сказать, «дороги жизни» в фотоэлектрическом теле Иоланты, пользуясь почти невидимыми нитками. Эти должны были казаться ему немыслимо грубыми в сравнении с нашими. И всё же у нас было одинаковое отношение к главному — к Красоте!