Песнь камня

— Теперь очень тихо, ладно?

Я киваю. Она тоже, затем подстегивает кобылу и уезжает вперед.

Тропа сужается; ветки царапаются, цепляются и целят в глаза. Приходится пригибаться, уклоняться от них, и битюги терпеливо ждут, пока кто-нибудь освободит их запутавшийся в ветвях груз. Наша сократившаяся команда тащится дальше, по тряским уклонам и подъемам — словно океанская зыбь отвердела и косо прилепилась к холму. В сумеречной полутьме под узором ветвей и темными башнями сосен воздух недвижен и тих. Лейтенант выезжает вперед, нескладная на своей черной кобыле. Хорошо сижу в седле один я. Мерин храпит, в холодном воздухе его дыхание летит вспять.

За нами, пытаясь утихомирить лязг ружей и справиться с лошадьми, мучаются, уже воюют бравые зверюги лейтенанта.

Ближе к арьергарду кого-то рвет.

Мы останавливаемся у развилки, где ждет разведчик. Его штаны и каска будто пустили побеги веточек, еловых лап и травяных пучков. Мы с лейтенантом сверяемся с картой, касаясь друг друга ногами, наши лошади обнюхивают друг друга. Я показываю дорогу ей и разведчику. Водя пальцем по карте, замечаю, что рука трясется. Быстро убираю, надеясь, что лейтенант не заметила.

Мы движемся дальше по крутой и узкой тропе. По-моему, сквозь мокрый лес просачивается запах смерти. В животе что-то переворачивается, словно страх — дитя, которое существо любого пола способно выносить в кишках. Бесконечные впадины и взлеты низких путаных гребней — точно контуры человеческого мозга, обнаженные скальпелем под кровавыми пластами черепа, и каждый надрез открывает злокачественную мысль.

Над толстыми шкурами хвойных, за изломанным скопищем черных безлистых ветвей, из неба, когда-то голубого, точно высосан цвет, и теперь оно — оттенка высушенных ветром костей.