Без нее. Путевые заметки

* * *

Она ехала обратно. Сначала сочные зеленые газоны и клумбы вдоль дороги. Потом жилые дома за живыми изгородями. Ухоженные лужайки до самой улицы.

Дома становились меньше. Разбегались дальше, уже не такие ухоженные. Меньше зелени. А потом — опять пустыня, направо и налево. Почтовые ящики на столбиках вдоль дороги. Оранжевые и красные таблички. На них — адреса. Проселочные песчаные дороги. Ведут к холмам. Теряются в горах. Она ехала. Радио не включала. Не хотелось слушать «Nothing compares 2 u». В Палм-Спрингс светило солнце. Между холмами. Или высокими горами. Не определить. Нет деревьев для сравнения. Солнце за облаками. Она ехала. Встречных машин почти не было. А на ее стороне — вообще ни одной. Почему она все думает про эту историю с ним? Мучается. Позволяет себя мучить. Все же ясно. Он не хочет того, чего хочет она, а того, чего он хочет, ей мало. Всего-то и надо — встать и пойти дальше. Что ж она сидит? Может, оттого что ей постоянно надо заниматься самоедством. Раздувать такие вот истории. Или. Ей все время не по себе, потому что на не может умереть от любви? Пожертвовать жизнью? Любить его больше, чем собственную жизнь? Как Трауде. Со своими попытками суицида. Может, они и должны быть вместе. Трауде в том же возрасте. Они — одно поколение. Они умеют ладить друг с другом. Научились. А она на 14 лет младше. Слишком много. Нет гармонии. Она плохо умеет приспосабливаться и все еще недостаточно уверена в себе. И такие фразы, как, к примеру: «Я жить без тебя не могу» — для нее совершенно невозможны. Он закончит с совсем молоденькой. Двадцатью или тридцатью годами младше. С ней ему придется постоянно суетиться. Ведь 25-летняя жена самостоятельной не будет. Скорее наоборот. Как все дочки чинных супруг. Их часто видишь, такие пары. Как он слушается ее. Весело. Снисходительно. И гуляет с шумной дочуркой или сынишкой. С ребенком, которого с первой женой у него не было — у той уже был свой. Стараться придется, молодая-то жена и уйти может. Встать и уйти. В 25 это вовсе не так бесперспективно, как позднее. И может быть, тогда Трауде снова займется уборкой. И всем будет только лучше. Она ехала. Медленно. Смотрела на цветущие растения. Неудивительно, что Трауде убирает у него. Гладит рубашки. От него получишь только то, что сам сделал. Сам вложил. Абсолютно ложное суждение, что мужчина — субъект, а женщина — объект. Мужчина — просто зеркало. Просто впитывает все, что для него, о нем и из-за него: делают, думают, заботятся. Вечный ребенок. Сосунок. А любящая женщина или притворяется слепой, ничего не видит, продолжает гладить рубашки и избегает обобщений, погружаясь в повседневные дела. За рубашками не видит жизни и осуществляет свое предназначение. Или же она все видит. Разоблачает обман: все, что казалось обоюдным, все, что казалось любовью, было только ее любовью. А он лишь светил отраженным светом. Одни отражения. Не имеющие объема. Не заполняющие пустоту. Весь вопрос в том, не предпочтительнее ли такая судьба, как у Трауде. Он иначе не может. Всего лишь точка поворота. Даже не перекресток. Ничего, кроме разочарования. Развернуться — и начать сначала. Снова. С новым мужчиной. Или со старым, по знакомым правилам. И как жить с этим опытом? Как его вынести? Видеть, что система, которую ты считала смыслом жизни, служит всего лишь удовлетворению желаний. Что делать с бушующими эмоциями? С заповедью «возлюби ближнего»? Если нет знания, эмоции бесцельны. Враждебны. Она включила радио. Треск. Шум. Надо найти другую станцию. Она его выключила. Ехала среди холмов. Или гор. Хочется рассмотреть цветы поближе. Она съехала в карман. Может, это запрещено. Остановилась. Вышла. Скажу, что срочно захотелось в туалет. Поэтому и отошла. Все поймут. Стыдливость — добродетель. Прямо у кармана начиналась тропинка. Следы пребывания людей. Направо и налево. Они тут ели. Пили. Справляли нужду. Она быстро шла. Тропинка сужалась, бежала по каменному морю. Камни всех размеров. Скатились со склонов и выветриваются. Разваливаются на все более мелкие куски. Тропинка полого поднималась. Она быстро шла. Тепло. Сухо. Она сняла пиджак. Обвязала его вокруг талии. Поднималась вверх по склону. Тропка делалась все круче. Цветущие кустики — бело-оранжевые островки среди всевозможных оттенков серого. Камни и земля. Хочется посидеть. Потом. Сначала забраться наверх. Она вспотела. Оглянулась. Маленькая машина. Крошечная. Глубоко внизу. Перед ней — склон. До верха еще так далеко, словно она и шагу не прошла. Она пошла дальше, обливаясь потом. На жаре пот сразу высыхал. Натянулась кожа на лице, руки обветрились. Вдруг — домик. Так далеко от дороги. Из дерева того же черно-серого цвета, что камни и земля. Его видно, только если подойти совсем близко. Она пошла дальше. Тропка почти исчезла. Едва заметна меж камней. Машина внизу превратилась в точку. Дорога — две темно-серые ленточки. Гладкие и блестящие, ровно, как по линейке, рассекающие каменистую пустыню. Никого. Она пошла дальше. Быстро. Почти побежала. Хотелось на вершину. Посмотреть, что за ней. Она присела на большой камень. Новые туфли стали тереть ноги. А она-то думала, с ними не будет никаких проблем. Она сидела. Смотрела в долину. Сверху. Все однообразное. С другой стороны вид наверняка такой же, как с этой. Может, лишь ломаная линия вершин иная. Кругом — серый мир. Небо — серо-белое. Склоны — темнее. Камни — светлыми пятнами. Цветы видны лишь вблизи. А темно-зеленые лишайники с красными краями на камнях можно различить, только когда ты совсем рядом. И белые чешуйчатые лишайники — тоже. Она сидела. Смотрела по сторонам. Перед собой. На бесцветный мир. Потянуло в сон. Лечь и уснуть. Но лечь негде — кругом камни и камешки. Она сидела. Никто не знает, где она. Никому и в голову не придет, что она сидит в пустыне. Она поднялась еще на несколько шагов и присела на камень побольше. Сидела. По дороге в ее сторону двигалась машина. Красная. Медленно. Остановилась позади ее машины. Она попыталась разглядеть, вышел ли кто-нибудь. Не разобрать. Снова смотрела по сторонам. Не думала ни о чем особенном. Не хотела думать. Не хотела, чтобы кто-нибудь оказался рядом. Даже Фридль. Могла бы просидеть так до завтра. Ее никто не ждет. Как в годы учебы. Но спокойнее. Без спешки. Красная машина все стояла. Она все сидела. Смотрела вниз. Увидела, как кто-то, почти неразличимый, направился от машин в ее сторону. Она встала. Попыталась разглядеть, кто это. На минуту захотелось броситься наверх. За гребень. Спрятаться. Выждать, пока не уйдут. Но нужно спускаться к машине. В машине осталась сумка. Она просто спрятала ее под сиденье. А в этой сумке — все, что у нее есть. Она пошла назад. Сбегала по извивам тропинки меж скал и камней. Человека видно все отчетливее. Мужчина. В чем-то темном. Остановился. Не шел навстречу. Она шла. Смотрела, как он увеличивается. Становится четким. Он стоял. Поставил ногу на камень. Оперся рукой о колено, наклонившись вперед. Смотрел на нее. Она приближалась. На нем — черная кожаная куртка. Черные джинсы. Коричневые ковбойские сапоги. Все потрепанное. Темные волосы. Нагнул голову. Смотрит на нее исподлобья. Курит. Держит сигарету большим и указательным пальцами. Держит сигарету у рта, как флейту, и затягивается. Она глядела на него. Не могла отвести глаза. Пожалела, что сняла пиджак. Почувствовала непривычный бюстгальтер. Грудь. Такое ощущение, словно она толкает ее перед собой. Мужчина не двигался. Смотрел, как она приближается. Курил. Ни одной машины. Только звук ее шагов. Только ее дыхание. Она заставила себя не замедлять шаг. Не останавливаться. Мужчина стоял на тропинке. Она сделала шаг в сторону, чтобы обойти его. Мужчина выпрямился. «You in trouble?» [174]— спросил он. Мягко. Нежно. Утвердительно. Посмотрел на нее. Узкое лицо. Очень темные глаза. Загорелый. Секунду они стояли лицом к лицу. Она пошла дальше. Успела заметить, как он отшвырнул сигарету. Потом ответила: «No». [175]«No». Уже отойдя метров на десять. Пошла быстрее. Не оборачиваясь. Никакого обмена взглядами, сказала она себе. За спиной тихо. Она побежала. Не останавливалась, пока не добралась до машины. Кинулась к ней. Еще не добежав, щелкнула пультом.