Знаменитый газонокосильщик

Все это приводит меня в самое разнеженное состояние. Я сажаю Чарли на плечи, чтобы он смог посмотреть в глаза индийскому слону, а потом на протяжении всей экскурсии, посвященной истории эволюции, пропускаю Джемму вперед, чтобы под предлогом обсуждения ширины клювов зябликов можно было к ней нагибаться и целовать в благоухающую духами шею.

11.30 вечера.

Я ночую на верхней полке кровати в комнате Чарли, потому что в моей комнате спит дядя Роджер. Чарли ведет себя точно так, как вел себя, когда был совсем маленьким: стоит мне войти, он тут же зажигает свет и начинает тыкать меня пальцем через матрац.

— Джей? — шепчет он.

— Что?

— Ёлки-палки, ты что, спишь?

— Нет.

— И я не сплю.

Он выдерживает паузу и снова начинает меня тыкать в ожидании какой-нибудь реакции.

— Что-то ты слишком часто начал говорить «ёлки-палки», — замечаю я.

— Ёлки-палки, ёлки-палки, ёлки-палки, — говорит он.

— Не надо так часто это повторять, — говорю я.

Я выключаю верхний свет, зажигаю прикроватную лампочку и лежу, читая старые записи.

Несколько минут подряд Чарли шепотом повторяет «ёлки-палки», чтобы меня спровоцировать, а когда мне начинает казаться, что он уже заснул, снова тыкает меня пальцем из-под матраца.

— Что?

— Ничего.

— Тогда зачем ты меня тыкаешь?

— Джей, — помолчав, спрашивает Чарли, — а в Роксбурге будут скрогги и скригги?

Скрогги и скригги — это невидимые злобные существа, которые строят козни людям. Это я рассказал о них Чарли. И люди не должны считать, что что-то плохое происходит по их вине. Потому что всегда в этом виноваты скрогги и скригги. Кроме этого, еще существуют скрэнджи, которые сотрудничают со скроггами и скриггами и всячески им помогают.

— Нет, но если ты вдруг наткнешься на скрэнджа, то сразу позвони мне, — отвечаю я. Мне приятно, что он до сих пор об этом помнит.

— Еще бы, — говорит Чарли. — Если я наткнусь на скрэнджа, то сразу позвоню в полицию… и в армию, ёлки-палки.

Я откладываю старый дневник и начинаю представлять себе комнату Чарли опустевшей. Каково это будет — не слышать каждые пять секунд его звонкий голос: «Герои в панцирях, вперед!» — и не знать, что он вытворит в следующую минуту?

— Чарли, — говорю я, внезапно испытывая непреодолимое желание поговорить с ним. — Чарли! — Но он уже спит.

К часу дня папа подвозит нас к Вестминстерскому аббатству. Я даже не подозревал, что все это произведет на меня такое сильное впечатление. Сначала исполняют несколько церковных гимнов, потом папа, со слезами на глазах, прочувствованным голосом произносит речь, и я замечаю, что от переживаний у меня дрожат руки. Я читаю сонет в состоянии полного транса, а когда сажусь рядом с Чарли, то вижу, как мне от алтаря улыбается Сара. А когда я читаю по ее губам фразу, обращенную к Робу: «Как он хорошо прочел», меня охватывает такая буря чувств, что я чуть не разражаюсь рыданиями.

Вступление в брак — одна из самых важных вещей в жизни: человек рождается, вступает в брак и умирает. Еще вчера Сара кормила меня ореховым маслом из игрушечных формочек, а сегодня она стоит перед алтарем в подвенечном платье.

Остальная часть церемонии проходит для меня как в тумане, потому что, сидя рядом с Чарли, я начинаю представлять, что где-то в часовне находится мама, которая смотрит на нас сверху, как мечтала Сара, и это заставляет меня вспомнить о ее похоронах. Мы занимаем места на передней скамье, и все на нас пялятся в ожидании, когда мы начнем плакать, мы с Чарли держим один молитвенник на двоих, и я постоянно вытираю ему нос своим платком, а его слезы капают на страницу, от чего слова увеличиваются, как под дедушкиной лупой; я злюсь на папу за выбранные им для службы тексты, потому что во всех них упоминается Бог, в которого мама не верила, я злюсь на Бога, который незваным гостем явился на мамины похороны, я злюсь на викария, из-за которого это произошло, я злюсь на распорядителя похорон, мистера Твена, похвалившего меня за исполнение гимнов, хотя я и рта не открывал, я злюсь на всех друзей и родственников, которые их пели, и больше всего я злюсь на себя за то, что не участвую в похоронах собственной матери.

— Из тьмы рождается свет и из печали — понимание, — говорит викарий. — Есть время для печали и есть время для радости. Но есть время и для того, чтобы возблагодарить Бога за чудо жизни и милость смерти.

Мне хочется осмеять его, заткнуть, обрушиться на него с нецензурной руганью, двинуть ему по физиономии за фальшивый оптимизм, но вместо этого я просто с ненавистью смотрю ему в глаза в надежде, что он это заметит и все поймет. Чудо жизни, которое всегда заканчивается смертью. Это все равно что продавать распадающиеся на части машины, чтобы потом присуждать им премии «Лучшей машины долбаного года».

А потом эта жуткая тишина на парковке, прерываемая бессмысленными соболезнованиями: «Все прошло отлично, Морис…», «Я всегда считал этот гимн одним из самых лучших». Сара выводит дедушку из часовни и усаживает в машину. Он настолько сломлен происшедшим, что сознание у него полностью мутится и он меня спрашивает: «Ну и куда они собираются поехать на медовый месяц?» Потом мы медленно едем домой с открытыми окнами, и Чарли, в своем черном галстучке играющий на полу за шоферским сиденьем, спрашивает: «Папа, а когда мама вернется из рая?»

— Я же говорила тебе, Чарли, что из рая не возвращаются, — не оборачиваясь, отвечает Сара. — Как бы мама этого ни хотела, это просто невозможно.

— Почему, Сара? Ее что там, связали?

Свадебный прием проходит на барке, которая совершает трехчасовое плавание, завершающееся у Тауэрского моста. Когда все поднимаются на борт, выясняется, что папа подготовил еще один сюрприз — обязанности диджея выполняет его добрая приятельница Зои Болл. Папа изображает радушного хозяина, Сара с Робом разгуливают, как король и королева, а я с Чарли и Джеммой устраиваюсь на носу и слушаю, как он болтает о Бини-бэйбиз и о том, что попытается попасть в Роксбурге в футбольную команду, — я стараюсь держаться подальше от гостей, чтобы не слышать, как они сожалеют о том, что с нами нет мамы, а также, чтобы Зои Болл, не дай бог, не узнала мой голос.

В одиннадцать все встают парами, взявшись за руки, и Сара с Робом проходят по этому коридору, вступая в свою супружескую жизнь. Мы с Чарли стоим последними, и Сара, остановившись, целует нас. Она берет Чарли на руки, желает ему удачи и говорит, что гордится тем, что у нее такой большой брат. Мне она показывает скрещенные пальцы, имея в виду предстоящее собеседование, и замечает: «Хотя ты совершенно в этом не нуждаешься».

Когда мы возвращаемся домой, я снова забираюсь на верхнюю полку к Чарли. Сегодня его последняя ночь дома. Мне грустно. Я бесцельно скитаюсь по океану жизни, и лишь мысли о бесконечно преданном белом грызуне не дают мне пойти ко дну.