Женщина и мужчины

Она нехотя перелистывала страницы журналов. Перед глазами мелькали знаменитости с искусственными зубами и имплантированными бюстами. У нее в кабинете пациенты нередко оставляли подобное чтиво, которое она без сожаления отправляла в корзину. Клара их выбрасывала. Лучше уж пятнадцать минут просто смотреть в стенку, как минимум – здоровее, считала она. Естественное для человека состояние – умиротворенность, медитация, а тут это… туалетная бумага для глаз.

Да, месяц тому назад она и не думала, что будет проводить пасхальные праздники, сидя в холле клиники. Яцек ищет метеориты под Замостьем и чрезвычайно горд тем, что насобирал уже полный мешок камней. Юлек на другом конце Европы гоняется за овечьими шкурами. Так вели себя пещерные люди много тысячелетий назад. И не важно, что теперь у одного из них есть спутниковый телефон, а у другого – внедорожник и термос с автоподогревом. Что при этом может чувствовать женщина, если у нее есть право выбора? Ту же грусть, что и тысячи лет назад, то же нетерпение, которое она скрывает, постукивая пальцами о дерево или стол?… Одного ждать, другого бояться – и любить обоих. Эти две любви мирятся друг с другом, но ее раздирают пополам. Бегство наполовину – но никогда до конца, до окончательного решения.

– Пани, пани! – услышала она голос ассистентки. – Зайдите, пожалуйста!

Марек лежал в кресле, рот у него был набит лигнином.

– Клаа, я войму тахси.

– Нам потребуется еще около часа, – с удовольствием подтвердила дантистка.

Яцека восхищала живая архитектура деревьев. Ему хотелось устроить себе ночное логово среди ветвей, как делают это большие обезьяны и как делали его человеческие предки. Ему надоело спать в придорожных гостиницах или в машине. Если бы он ночевал дома со всеми удобствами, то наверняка оттягивал бы утреннее вставание, раздумывая: имеет ли смысл подниматься с постели?… Уродство провинциальных номеров, где старомодные панели под дерево соседствовали с авангардным пластиком, где были скверно вымытые пепельницы и серое постельное белье, которое стирали без «зама» – так они с Кларой называли смягчающий бальзам, – не вызывало желания задерживаться дольше необходимого. Да, здесь была житуха без «зама». Угрюмые взгляды из-за заборов, испитые рожи. Местные получали землю в наследство и не умели ничего другого, кроме как тупо ковыряться в ней. А тем, кто не умел далее этого, оставалась водяра. Она сбивала с ног, швыряла свои жертвы в придорожные канавы, бросала на полях, словно ненужные остатки прошлогоднего урожая. Яцек не задумывался, справедлива ли его неприязнь к неотесанной деревенщине или же она не более чем следствие болезни. Ему хватило разговора с мужиком, державшим в руках дымящуюся двустволку. Забрызганная грязью, вылинявшая от старости дворняга, так и не спущенная с цепи, лежала у будки. Верная собачья душа медленно покидала кровоточащее тело, исходящее судорогами.

– Что было с этим псом? – Яцек свернул с дороги, привлеченный воем, заглушившим эхо выстрела.

– А шо должно было быть? Ниче, новый будеть. На праздники порядок наводю.

…Яцек ехал, пока не кончился бензин. На заправке купил путеводитель «Уик-энд в Польше». Просмотрел, что находится в окрестностях. Когда-то он слышал об Усадьбе Гуцюв. «Находится на трассе Звежинец – Краснобруд. Время здесь остановилось, запечатлевшись в камнях, реке, городище, старых избах. Выставка минералов и окаменелостей из Розточе, исторические памятники, диалог с местностью». В рекламе еще говорилось, что здешние края отличаются от стандартов «зеленого туризма». Яцек обратил внимание на фотографии местных изб, крытых соломой; а вот самая настоящая рига – будто специально для него! Яцек несколько лет строил «Польские подворья» и особенно заинтересовался конструкцией риг. Он начал их фотографировать и к нынешнему времени уже собрал приличную коллекцию. «В отдельно стоящем деревянном домике из четырех комнат есть места для ночлега. Кухня на выбор: либо домашняя, либо вегетарианская. Велосипеды, кони, простор…» – расхваливала реклама Гуцюв.

По дороге в Гуцюв Яцек остановился у костела – вернее, сначала проехал его, а потом вернулся, разглядев костел в зеркале заднего вида. В обычный день костел наверняка был бы закрыт, пришлось бы просить ключи в доме ксендза. А в Страстную неделю его двери были распахнуты настежь.

Интересной особенностью костела было смешение стилей. Средневековые ребристые стены переходили в ренессансный свод боковой капеллы. Алтари были в духе барокко, неуклюже-сарматские, [51]и эти ангелочки с голубыми глазами, выпученными в бесконечность. Три эпохи дополняли друг друга, и каждая добавляла что – то свое к образу человека: готика – кости, ренессанс – гармонию тела, барокко – извитые внутренности, разукрашенные золотом, чтобы трудно их было узнать. Три стиля: готическая конструкция, ренессансная телесная оболочка, барочный интерьер.

Яцек скорее представлял себе все это, чем видел, – освещение было слабым. Идя вдоль главного нефа, он услышал над собой шепчущие голоса. Они то ли что-то декламировали, то ли о чем-то молили. Эхо повторяло молитву духов на неведомом языке.

Яцек пошел дальше; голоса стихли, но тут же возобновились уже в другой стороне. Между зонами шепотов стояла тишина. Яцек снова медленно двинулся в толпу уст, шевелившихся над его головой. Он подумал, что Бог послал ему сонм духов, которые очистят его голову от скверных мыслей, – так же, как стайка рыбок очищает стекла аквариума от грязи, поедая ее.

Когда глаза Яцека привыкли к полумраку, он заметил, что не один здесь. К исповедальням под влажными стенами боковых нефов стоят очереди. Приглушенные голоса исповедующихся, накладывались друг на друга и, возносясь вверх, отражаются от свода.

– Сможешь? Без моей помощи? – Юлек заложил руки за голову.

Она сидела на нем и, двигая бедрами, пыталась достичь оргазма, попадая прямиком в центр наслаждения.

– Нет-нет, я сама, – придержала она его коленом.

Небо над Рейкьявиком распогодилось в ночь на пасхальное воскресенье. Контейнер с тесно уложенной кожей уже плыл в Гданьск. Полеты возобновились, и Юлек выбрался наконец из цепких снегов Исландии, сев на первый же рейс – до Лондона. Утренняя пересадка – и вот уже Клара вырвана из объятий сна. Они встретились перед его домом, одновременно хлопнув дверцами машин: он приехал в такси, она – в своей черной «альмере». На улицах было по-праздничному пустынно.

– Ну, я опоздал совсем чуть-чуть.

– Христос воскрес. – Клара вынула из кармана голубое яйцо и разбила его о лоб Юлека.

Вот и лопнула тонкая скорлупка ее злости и беспокойства. Ей даже не надо было разговаривать с ним – он здесь, и этого достаточно. Куртка, исландский свитер с инфантильными козликами, пропотевшая футболка и джинсы, которые, чтобы снять, надо лишь хорошенько дернуть.

Юлек продолжал наблюдать за любовной экзекуцией Клары. Наконец она вскрикнула и упала на него.

«Сейчас я отдохну и вернусь к себе. С каждой минутой я все больше буду собой – умоюсь, оденусь и обособлюсь от него жестами вежливости. Уступлю место, отодвинусь…» – Но что-то было сильнее нее.

– Клара…

– Да? – Ее голос, очищенный криком, звучал звонко.

Она поцеловала его ступни – изогнутую линию подъема, сбегающую к пальцам. Ступни вызывали в ней умиление. Держа на себе весь груз тела, они не теряли своей нежности. Ступни прикасаются к земле, они – подлинные, они – сильные.

Юлек включил музыку.

– Дженис Джоплин? – удивилась Клара. Она-то полагала, что он слушает исключительно классику.

– Послушаем голос из могилы? Потанцуем?

– Я с голыми не танцую, – потянула она его за яички.

Он осмотрелся, чего бы ему надеть: на полу смятая грязная одежда, на столике – часы. Юлек надел часы и подал Кларе руку.

– А так могу я вас пригласить? Это очень, очень дорогие часы, – низко кланялся он, дурачась.