Мое волшебное чудовище

А то другой раз, было и так! Вышли мы как-то раз вечером из клуба, с последнего сеансу, и за коровник сразу пошли, а чтоб в навозе больше не пачкаться, приглядели для себя трактор с тележкой, а в тележке той соломы накидано будто специально кто-то для нас постарался!

Рыжуха с радостью легла в сено, распахнула старую телогрейку Ивана Кузьмича, а я свою, и нежно так, мягко упал на нее, родимую!

И зарылись мы в соломе как две мышки, и никто нас не видит, а нам хорошо, и так благостно, что ни о чем-то мы кроме как себя-то и не думаем, а только плаваем друг в дружке, как два солнышка.

А потом кто-то трактор завел и поехал среди ночи-то, и стало как нас трясти, трясет-то, трясет, а только застрял я от волнения в Рыжухе, а выйти назад никак не могу! И мне, и ей больно, а поделать ничего не можем! Лежим, трепыхаемся, как два воробышка под ястребом, что углядел нас, бедных!

Я уж и так, и сяк, да только защемило меня как клещами какими, и у нее бедняжки слезки на глазах! Вот оказия-то какая! А тут трактор этот останавливается, и слышим чей-то голос мужской, басовитый :

Ты уж, Иван, вилами-то пособи солому с телеги покидать!

И сразу зашуршало что-то в сене, да как в жопу мне воткнется, тут я и выскочил из Рыжухи, да заорал как оглашенный! Мужики со страху разбежались, кто куды, а мы с Рыжухой быстрей вылезли из соломы, да тоже бежать скорей! Бежим в темноте, вроде как домой, но даже в темноте видно, что не наша это деревня.

Пошли к церкви на холме, присели рядышком и закурили, а на небе звездочки мерцают, а у меня из жопы кровь хлещет. Рыжуха косынку свою разорвала и мне весь зад ею обвязала. Потом вгляделись мы с холма в даль, и свою деревушку углядели, мы ее по водонапорной башне признали, и пошли домой, прихрамывая. А Рыжуха мне дорогой-то и говорит:

Ты, – говорит, – Тихон, как индеец Джо, с тобой все время какие-то истории приключаются!

А я все «угу!» да «угу!» говорю, а сам целую ее родимую, то в ротик, то в ушко!

А в третий раз мы в сарай за клубом залезли. Конечно, мы могли и до дому дойти, да после хороших фильмов такие серьезные чувствования просыпаются, что просто жуть, как невтерпеж! Да и Рыжухе моей разные местечки стали нравиться.

Мы, – говорит, – Тихон, своим сношением вроде как всю местность вокруг освящаем! От нас, – говорит, – и земля будет лучше родить, поскольку мы ей пример очень блестящий показываем, и зверьки там разные, куры, свиньи, гуси, тоже пример с нас брать будут!

А в этом сарае как раз свиньи оказались, хряк и хавронья, вот мы как рядышком в солому и улеглись, да как разгорелися страстью киношной, так хряк на хавронью и залез, пример, значит, с нас брать!

И получается так, что в одном углу сарая хрюшка визжит от удовольствия, а в другом мы с Рыжухой. И так славно, и здорово все у нас получилось, будто в царстве хрюнделей побывали, и сами в их шкуру залезли, только не в грязном каком-то свинском понимании, а в самом светлом свинском роде!

Вот мы уже лежим, отдыхаем с Рыжухой, да на хрюшек в потемках поглядываем, хряк с хавроньей тоже вроде угомонились и рядышком лежат-полеживают, а тут вдруг какой-то мужик большемордый в сарай с фонарем входит, да на нас светит, да сам посмеивается и говорит:

Что ж вы, – говорит, – Тихон Тихоныч, в свинарнике и такое благое дело устраиваете?!

А я говорю:

Откуда вы меня знаете?!

А он говорит:

Да кто же вас не знает, вас же здесь каждая собака, поди, уже знает! Про вас даже песню сочинили!

А что, – говорю, – за песня такая?!

Выдь в деревню, чей стон раздается,

Над великой русской стороной,

Этот стон у нас песней зовется,

То Тихон Тихоныч старается с женой! – пропел душевным баритоном мужик.

А вас как хоть величают-то?! – спросила Рыжуха, уже успев накинуть на себя платьице с телогрейкой.

Меня Игорем Павловичем Соколовым величают, – улыбнулся ей мужик, – а жену мою Эльвирой Владимировной! Ох, и мастерица же она у меня, такие пироги печет, не хотите ли отведать?!

Да не помешало бы, – говорю, а сам на себя тоже рубаху со штанами набрасываю.

Ну, пожалуйте в избу, гости дорогие!

И пошли мы за Игорем Павловичем как за медведем, он идет с одного бока на другой, как бочонок переваливается, а мы следом за ним, едва поспеваем между грядок.

Здесь осторожнее, клубнику не потопчите! – предупредил Игорь Павлович. – А то моя, понимаешь, весь день полола, вот здесь у нас «Эльбрус» посажен, а тут ремонтная земляника.

Наверное, ремонтантная, – засмеялась Рыжуха.

Во-во, ремонтная и есть, – усмехнулся Игорь Павлович.

А кем вы будете? – спрашиваю я, а сам затылок чешу от волнения.

Да, мужик я, мужик, Тихон, в самом прямом смысле! – улыбнулся Игорь Павлович, а сам дверь перед нами открывает, а на двери той лев вырезан и с длинным не то хвостом, не то половым членом, такие штуки я еще на церквах старинных видел.

Это я сам вырезал, – похвастался Игорь Павлович, а сам, негодник, мою Рыжуху под локоток схватил и говорит, мол, – не упадите, а фигли там падать-то, ступенечки низкие как в детском садике.

Заводит, значит, нас в избу, а там и жена его, красивая, справная женщина, ну в общем, русская баба, только с именем нерусским.

А я ее и спрашиваю:

Чтой-то, – говорю, – с лица-то вы вроде русская, а по паспорту вроде как иностранка получаетесь?!

Да, это, – говорит, – маме моей что-то в голову стукнуло, вот она и прозвала меня Эльвиркой, а так я действительно русская.

Усадили нас, значит, за стол. Поставили водочки и сухого вина красного, и пироги с капустой, и с яблоками.

Ну, за знакомство, – чокнулся со мной Игорь Павлович, сухим вином, а сам сукин сын, мне водки налил.

Слушай, – говорю, – Палыч, налей-ка мне тоже красенького, а то у меня от крепких напитков голова что-то трещит, да и в сон быстро клонит.

Ну, он налил мне красенького, и мы все, я, Рыжуха, Эльвира Владимировна и Игорь Павлович выпили.

А хорошее, – говорю, – Палыч, вино!

Ну, еще бы, – смеется Палыч, – это же из собственного огорода, это мне Юрий Владимирович дал саженец дальневосточного винограда, ну я и развел. У меня с другой стороны вся изба им оплетена.

А кто такой Юрий Владимирович?! – спрашиваю я с волнением, и Рыжуха моя тоже заволновалась шибко.

Да, Юрка, друг мой с детства, – смеется Игорь Павлович, – он меня еще в детском саду учил шнурки завязывать, а сейчас он врачом в городе работает!

А фамилия у него не Пончаков, случаем? – спрашиваю я, чуть заикаясь.

Он самый и есть! – смеется Игорь Павлович, а сам нахал, то свою Эльвирку, то мою Рыжуху обнимает.

Ты, – говорю, – Палыч, особо руки-то не распускай, а то они у тебя, как лианы тропические растут.

Да, ладно, да что ты?! – залился краской Игорь Павлович, а сам смеется, но руку все же убрал с плеча Рыжухи, только свою Эльвирку обнимает.

Вот бы, – говорю, – нам с ним свидеться-то, – говорю, – он все-таки нам очень помог, и Рыжуху мою лечил, и сам ее из больницы выписывал!

А что это вы свою жену Рыжухой зовете? – улыбается мне Эльвира Владимировна, а сама мне пирог с капустой в рот пихает.

Это, – говорю, а сам жую ее вкусный пирог, – это, – говорю, – за волосенки ее я так прозвал, уж больно мне ее волосенки нравятся! – говорю, а сам к себе Рыжуху прижимаю, чтобы, значит, Палыч свою ручищу на ее плечо опять не взгромоздил!

– Зато она меня, – говорю, – индейцем Джо зовет!

Значит так, индеец Джо, – хлопает меня по колену Игорь Павлович, – послезавтра ко мне Юрик приезжает, и я вас обязательно сведу!

Что, значит, сведу, – покраснела Эльвира Владимировна, —разве так говорят, сведу?!

А как говорят?! – лукаво улыбнулась Рыжуха.

Ну, правильнее было бы сказать, организую встречу, – ответила Эльвира Владимировна, а сама Игоря Павловича обнимает и по его кудрявым волосам ручкой водит, а Игорь Павлович сразу же раскис и говорит:

Моя жена, – говорит, – такая умница, и диссертацию пишет и может быть кандидатом исторических наук станет, и пироги прекрасно печет, и свиней, заметьте, племенных выращивает, а уж какие она грибы солит! А ну-ка, родная, принеси нам своих грибочков под водочку!