Другие люди: Таинственная история

— Так это, получается, самое худшее из того, что сделала Эми?

— Со мной — да. Учтите, когда это было. Еще до всех ее настоящих выкрутасов и смертельных номеров. Это еще были детские забавы. Ей было всего девятнадцать. А, Кэрол. Да нет, пусть войдет.

Мэри встала. Она без особого удивления отметила, что с ее ногами что-то случилось: они онемели, и в них, особенно в икрах, так и бегали иголочки, — как будто это были уже и не ноги вовсе, а жалкая пародия.

— Меня ничуть не удивило то, что с ней произошло, — обыденным голосом добавил он, — Думаю, к тому времени и ей самой такой оборот представлялся совершенно естественным. Спасибо, — обратился он уже к Кэрол и поднялся.

Мэри обернулась. К столу подошла Кэрол, осторожно протягивая Майклу стопку розовых листков. Позади нее в дверях маячила фигура рослого молодого человека.

— А, та самая утка об Эритрее, да? — сказал Майкл, — В жизни не догадаешься, что эти шутнички на сей раз удумали. Привет, Джейми, — добавил он, уже приступая к чтению.

— Привет, — отозвался Джейми. — Слушай, Майк…

— Ну что ж, Мэри, всего хорошего, — перебил его Майкл, отрываясь от бумаг и пожимая ей руку. — Очень рад был с вами пообщаться.

Он перевел взгляд на розовые листки и, уже не поднимая глаз, произнес:

— Кэрол, ты мне тут понадобишься. Джейми, будешь так добр проводить Мэри?

* * *

Перед тем как продолжить, давайте-ка сначала проясним две весьма существенные неточности в душещипательном рассказе Майкла — две очень красноречивые ошибки, которые, вероятно, явились результатом слабой памяти, amour-propre [22]или простого недоверия.

Вот первая неточность. Майкл сказал: «Потом еще около года я думал, что стану педиком». Это не совсем верно. По правде говоря, Майкл не ошибался. Он и впрямь стал гомосексуалистом — да так им и остался. На самом деле он не вернулся к своему прежнему состоянию. Он нашел себе укрытие от лунных бурь, а потом так и не решился покинуть его, снова встретиться с дождями и ветрами. Исходя из своего собственного опыта общения с Эми, берусь утверждать, что именно эту слабость она в нем и нащупывала.

Следующее искажение касается собственно пьесы Майкла. Кстати, она называлась «Человек, у которого было все» и не была такой уж отвратной — просто очень старательной и очень посредственной. Майкл сказал: «Через неделю я сам ее сжег». Опять не вполне верно. Неужто не помнит? Неужели он до сих пор ослеплен дымом, копотью и собственными жгучими слезами? Он сжег пьесу, но это она его заставила. Он этого не хотел, но она не оставила ему выбора. Никакого. Это она умела.

* * *

Мэри прошла вслед за Джейми к выходу из внешней комнаты — комнаты Кэрол. В коридоре он повернулся к двери, которую только что за ними обоими закрыл, и встал, уперев руки в бока.

— Мешок с дерьмом, — сказал он, словно вынося окончательный приговор.

Мэри наблюдала за происходящим. Джейми принялся говорить с дверью, будто с живым человеком, с которым намеревался затеять драку. В пивных ей уже приходилось сталкиваться с примерами этакого подзуживающего кружения вокруг да около, вслед за которым разгорались форменные сражения.

— У, Майк, гомосек хренов! Офигенная новость, голуба: я сваливаю отсюда на хер! Да-да, валю к такой-то матери! В фобу я это все видал! На хер оно мне сдалось! — Изогнувшись, он повернулся к Мэри. Она пошла по пустому коридору, и он поспешил за ней, — Знаете, что он заставляет меня делать? — вздрагивающим голосом причитал он на ходу. — Шляться к этому долбаному Скетчли за его погаными костюмчиками! «Сафари», мать его так и не так! За костюмчиками для этого жалкого пидора! Он со мной обращается как с куском дерьма. Сдалось оно мне все! У меня у самого бабла завались.

— Простите, — сказала Мэри, — Я сама дойду.

— О, да нет же, вы тут совершенно ни при чем!

Забежав вперед, Джейми остановился и обернулся

к ней с максимально доброжелательным выражением. Высокий и худощавый, он при этом казался еще и каким-то волнистым — слегка волнистым, таким же, как его волосы. Узкое лицо было по-девичьи бледным. Голубые глаза пылали ярким светом, очень ярким, а губы подрагивали от предчувствия не то скорого триумфа, не то поражения.

— Я вас провожу. Я сам хочу вас проводить, — Они пошли дальше, — И чего мне париться? К чему? У, мудила долбаный! — приглушенно ругнулся он, и Мэри подумала, что он вот-вот разрыдается, — Да я с катушек съезжаю.

Он приумолк и провел тонкой рукой по лбу.

— Боже! Я просто распадаюсь на молекулы… Пожалуй, в каком-то смысле так оно и легче. — Стиснув ладони, он поднял воспаленные глаза к лампе над головой. — Молись, парень, молись, — пробормотал он.

— Не надо съезжать с катушек, — попросила Мэри.

— Что?

— Не надо распадаться.

— А ты, кстати, кто? — Они шли дальше. Он смотрел на нее с явным интересом, лицо его прояснилось. — Что ты там делала с этим ублюдком?

— Пришла расспросить его про свою старую подругу.

— А почему у тебя прикид такой дерьмовый? — озабоченно спросил он, — В смысле, говоришь ведь ты правильно и все такое.

— Просто это все, что у меня есть, а денег на что - нибудь другое не хватает.

— А у меня вот денег до фига, — радостно и удивленно сказал он.

— Вы молодец.

— Хочешь немного?

— Да, с удовольствием.

— Вот, возьми. — Он вытащил из заднего кармана джинсов пачку сыроватых блеклых бумажек, — Сколько тебе — а, ладно, цепляй это все.

— Спасибо.

— Твои глаза. С тобой что-то случилось, да?

— Я, пожалуй, пойду.

Они стояли вдвоем в пустом коридоре.

— Нет, подожди… А впрочем, чего там — вали давай! Нет, постой! Ты как, не хочешь когда-нибудь снова со мной повидаться?

— Нет, почему же, хочу.

— Тогда дай мне свой телефон.

Он протянул ей ручку и листок бумаги, и Мэри написала на нем телефон Нормана.

— Сучье племя, — прошептал он, пока она писала номер.

— Ладно, до свиданья, — сказала Мэри.

— До свидания. Эй, послушай, мне неловко просить — но не могла бы ты одолжить мне немного денег? На такси?

Мэри достала деньги из сумки. Теперь она поняла, что он дал ей очень много — в два или три раза больше того, что она зарабатывала за целую неделю.

— Вы уверены, что хотите отдать мне все это?

— Конечно. Просто одолжи… ну, пары фунтов мне хватит. Я верну. Ведь если вдуматься, что такое деньги? Как все здесь говорят, это в конечном итоге просто время.

— Тогда всего хорошего.

— Счастливо. Не забывай обо мне, — попросил он, — Держись.

Глава 16 Еще одна попытка

Мэри до сих пор и ведать не ведала, насколько она бедна. Бедняжка Мэри, она об этом даже не догадывалась.

Она успела привыкнуть к дешевым юбкам из грубой ткани, к их надувательству, очевидному при любом естественном освещении. Мне больно об этом говорить, но в цвете ее лица уже проявляется разрушительное действие однообразной жареной пищи, а ее волосы с трудом отстаивают свой блеск в кухонном чаду и угаре. В ней все еще живут изысканность, надежда, свет; но все тяготы жизни сказываются на ней, они, конечно же, работают против нее. Она уже привыкла к убожеству запахов, окружающих Алана, равно как и к скудости его мыслей. Бедный Алан, бедолага. Хотя там, где живет Мэри, кругом одни бедолаги.

Теперь она уже многое знает. Она-то думала, что жизнь убога сама по себе. А теперь увидела, что убожество совсем не обязательный атрибут жизни — она вовсе не должна быть бедна, настолько убога. Прежде она полагала, что деньги водятся только в книжках. А теперь ее постоянно преследует чувство, что она отторгнута, и терзает такое же жгучее желание, какое она испытывала, сидя у бортика бассейна: ей тоже хотелось поплавать и поиграть, и она знала, что управится с этим, стоит лишь набраться смелости. В табеле успеваемости малыша Джереми значится «полное убожество». Уже! — ужасается Мэри. Убожество, бедность! Бедный малыш Джереми, крохотный бедолага.