Оленька, Живчик и туз

Совсем недавно, в одну из последних суббот, в полном расстройстве патриотических чувств академик Бобылев, чтобы отойти душой, пришел в два часа пополудни в старый музей Авиации и Космонавтики на Красноармейской улице. Он стал искать обычную для этого часа и дня длинную очередь за билетами, чтобы узнать, кто крайний, и вдруг с ужасом убедился, что возле музея Авиации он стоит один! В субботу! Днем! Академик купил за семь рублей билет и в полном одиночестве стал бродить по маленьким залам Великой Отечественной войны, перелистал фотографии летчиков-героев, потрогал свинченные со списанных самолетов скорострельные авиационные пулеметы и прослезился, глядя на миниатюрные неработающие копии авиационных моторов и нелетающие крошечные модели истребителя Як-9 и пикирующего бомбардировщика Пе-2. Сокрушаясь, Бобылев спустился по лестнице. У выхода из музея его — все еще единственного посетителя — поджидала контролерша, чтобы провести за угол в зал Космической славы. Они вдвоем обошли старое здание, покрашенное облетающей темно-зеленой краской, и контролерша специально для академика открыла бедную, пыльную экспозицию, — после 1986 года там не появилось ни одного нового экспоната! Двигатель Цандера, похожий на самодельную газовую горелку, пульт управления “Бурана” — навсегда погасший и вделанный прямо в штукатурку стены, первые стратосферные высотные костюмы на шнуровках, немногие выцветшие фотографии под исцарапанным полупрозрачным оргстеклом…

— Где школьные экскурсии? Где посетители? Как такое могло случиться? — вырвалось у академика Бобылева.

Контролерша, не снимая китайского плаща, поджидала его у выхода и вдруг забеспокоилась:

— Что случилось?

— Когда мы их потеряли?

— Кого? — оглянулась женщина.

— Нашу молодежь и самих себя, — ответил академик, подошел к томящейся контролерше и вдруг горячо стал ей рассказывать:

— Лет восемь тому назад я был с разоруженческой делегацией в Америке. В Вашингтоне я плюнул на все эти переговоры и сбежал в Смитсониановский музей — это тамошний музей Авиации и Космонавтики. Я провел в том музее два дня и все никак не мог оттуда уйти. Это целый космический город! Я — старый человек — играл в игрушки! Управлял лунным отсеком, садился на Луну, сражался с американскими школьниками в виртуальных воздушных боях, взлетал и садился на палубу авианосца! Я опять трогал руками камень, доставленный с Луны, но уже не нами. Знаете, сколько их там было?

— Кого? — раздраженно спросила контролерша.

— Подростков, родителей с детьми — тысяч восемь, не меньше. А вход туда бесплатный.

— У нас сейчас война, — с укоризной сказала контролерша. — Людям не до этих глупостей.

— Войны у нас только начинаются, — сокрушенно предрек академик и покинул пустой и убогий зал музея.

Академику стало ясно, что желание летать, которое со времен Жуковского, Ефремова, Попова, Гаккеля, Нестерова переполняло русские сердца, — вдруг исчезло. Родилось поколение, которое с детства угнетено только земными заботами. “В небе денег не заработаешь” — вот что говорили ему школьники возле памятников бывшим покорителям космоса.

Чувство крайнего возмущения, лишенное привычных рамок физических констант и невыразимое в конкретных величинах, разрывало душу Бобылева:

“Деньги сделались палачом русского духа! Деньги погубили авиацию и космонавтику. Деньгам не нужны крылья — они летают по проводам в виде кодированных сигналов. Цель этих мертвых полетов — только коммерция. Нули, только нули перемещаются в пространстве. Авиация стала инструментом получения прибыли от продажи билетов, от владения самолетами. Выгода подменила тягу к небу! Инженеры и испытатели стали торговцами, валютными менялами, а ценность любой профессии измеряется только количеством денег. Люди живут не ради людей, а ради денег. А такая жизнь, кроме процентов, не имеет никакого смысла. Это уловка дьявола! Деньги поработили их владельцев, количество денег перешло в качество, и деньги превратились в существо, которое захватило пространство и время! Русские люди хотят преуспеть, но изживают в себе непосредственный интерес к любому делу, кроме ростовщичества. Добывая деньги, мы отрешились от человеческой сути бытия. И даже отдыхая, мы смотрим, не отрываясь, на экраны, заполненные фосфоресцирующими мельканиями золотых миражей. Но виртуальные полеты требуют только коммерческой смелости, эти псевдополеты породили псевдосмелость и подменили настоящие полеты по настоящему небу. Меркантильные, мелкие интересы заглушили у нас, у русских, чувство национального самосохранения…”

Этот почти безумный бред привел в совершенный раздрай обычно четко и ясно мыслящий мозг академика Бобылева. Сильнейшие эмоции мелькали и пропадали, не проверяемые повторным ходом мысли…

После посещения музея Авиации академик Бобылев стал еще более раздражительным и все тверже убеждался в своем нелепом намерении.

Показать бы какому-нибудь удачливому прохвосту-грязнохвату, думал он, что вся его многочисленная охрана бессильна против угрозы, приходящей с неба. Надо будет провести показательную казнь, чтобы все нувориши поняли — гнев Господень готов опять обрушиться на Россию. Как террорист Гриневицкий по приговору “Народной воли” казнил императора Александра II, так теперь он, Бобылев, будет проводить выборочные казни. Но поскольку русский народ в полной апатии и никакой воли не проявляет, ему придется выносить приговоры и самому же потом их исполнять.

Богатеи, псевдоэлита, эта каста, добившаяся своих низменных целей, прямо противоположных интересам российского общества, будет им изничтожаться. Корыстная клика, повинная в обнищании большей части населения России и в утере народом интереса к авиации, — приговорена! Он покажет этому клану неприкасаемых, что добытое ими жалкое земное богатство не может противостоять человеческому духу! А лучшее рукотворное воплощение кары небесной — это радиоуправляемая авиамодель, маленький самолетик, начиненный пластидом!

Академик Бобылева медлил, все еще не приступая к решительным действиям, к проведению первого террористического акта. Но в своем просторном кирпичом гараже в часы вынужденных досугов и долгих горестных размышлений он уже смонтировал на любимую авиамодель истребителя Ла-5 самонаводящуюся тепловизорную головку с дополнительным блоком непосредственного оптико-электронного наведения. Оставалось только запустить эту авиамодель, сфокусировать окуляры бинокля на цели — и любой приговор, который вынесет академик Бобылев, будет приведен в исполнение.

Старый, выживший из ума ракетчик, сотни раз уничтожавший — пусть и теоретически — целые враждебные коммунякам народы, решил перейти от сожжения ядерным огнем целых континентов на точечную ликвидацию математически и социально обреченных сограждан, несправедливо, по его глубокому — и справедливому! — мнению, присвоивших большую часть национальных богатств России.

8.

Слюнтяй в пацанах засиделся. Сороковник он давно уже разменял, а выглядит превосходно. Подтянут, удар у Слюнтяя — хочешь с левой, хочешь с правой — работает только так. Недавно возле кабака “Мефисто” какой-то алкаш хотел к Живчику подойти, на стакан разжиться, а Слюнтяй тут же заехал попрошайке в челюсть, тот с катушек долой — и аут. И стреляет Слюнтяй вполне нормально — заглянули они недавно с Живчиком на часок на чапчаховское ведомственное стрельбище, и Слюнтяй самого законника перестрелял — на 8 очков с шести мишеней. Живчик ничего не сказал, но обиду, видать, затаил.

Что ж — и служба, и тюрьма Слюнтяя молодят, а не старят. Ограничение в жратве, маленькая зарплата держат фигуру пацана лучше всяких диет. Только не в фигуре дело — у Слюнтяя пенсия на носу, а накоплений нет никаких — не то что в долларах, даже в рублях. Особенно не нравится Слюнтяю, что по службе как уперся он в майорскую звездочку, так дальше ни с места. И среди блатняка, в банде, в которую он внедрен, Слюнтяй тоже на последнем счету — все только принеси, подай, унеси, а потом еще замочи, отвези во фрязевский лесочек, да зарой. Причем — что особенно поперек горла Слюнтяю — законник велит ему ямы заранее копать. А бабок дает только на прогул, да пожар души залить. Мучает Слюнтяя совесть, хоть он и внедренный штемп, — но фраеров да безвинных терпил жалко бывает ему до слез. А ведь по годам он, считай, почти на четыре года старше Живчика, под которым уже пол-Москвы прогнулось, а о нем, о Слюнтяе, от которого, считай, половина оперативной информации приходит, руководство словно забыло. Даже в ячейке своей перестали они собираться, не то что в первые годы всей этой мутатени. В управлении, небось, считают, что все уже устоялось, а дальше — пусть по наклонной катится, авось, вся уголовка когда-нибудь упадет, да рассыплется сама собой. Но не тут-то было… Слюнтяй каждый день головой рискует, а начальничкам лень с кресла кабинетного задницу оторвать. Сидят в четырех стенах, тары-бары разводят по телефонам, а об оперативной работе слышать не хотят. Похоже, они даже донесений Слюнтяя не читают — зачем он только тут подставляется, не понятно.