Ислам от монаха Багиры

— Намеков в виде трупов и отрубленных голов?!

— Не только, — заметил Козлов. — Мы и через газеты пробовали тебя образумить, но, судя по твоим эмоциям, голова в сумке впечатлила тебя больше всего.

— Подонки! — заорал Абдулла.

— Не кричи! — рявкнул Козлов. — Но ты остался глух к любым нашим намекам, и мы с Тамарой Петровной решили, что лучше всего будет откровенно с тобой поговорить. Я рассчитывал, что ты раньше догадаешься появиться здесь. А Баума не жалей. Ради своего тщеславия он готов был пойти на любые сделки с совестью.

— Об этом вы будете говорить на суде. Клянусь Аллахом, вы ответите за все свои преступления! — угроза Абдуллы звучала жалко и неубедительно.

— Зря клянешься, — переглянувшись с Тамарой Петровной, усмехнулся Козлов. — Посуди сам, что ты можешь выдвинуть против нас? Ничего, кроме голословных утверждений о том, что мы тебе только что рассказали. У тебя нет ни фактов, ни свидетелей. Зато у следствия против тебя столько улик, что тебя можно хоть сейчас отправить за решетку. Я даже не говорю о таких мелочах, как обыск у Кузина, сопровождавшийся угрозами и оскорблениями. Кроме того, ты пришел к Кузину с поддельными документами — статья 143 (подделка документов). За все это можно смело получить два года. Идем дальше: соучастие в убийстве (это я про Московский вокзал). Статья 111, пункт 2: до десяти лет с конфискацией. Смотрим дальше: Мюллюпельто. Помимо убийства трех наших, тебе можно вполне впаять срок за убийство Кузина и его жены. Это вообще на двадцать лет тянет. Ну, и, наконец, кульминация всего — убийство профессора Баума, по которому вы с Саидом — единственные подозреваемые. Статья 111 пункт 1 — до пятнадцати лет. Тут брат, уже вышка. Просто серийный убийца-маньяк. Таких у нас сейчас не милуют.

— Так вот зачем Вы убили Баума! — крикнул Абдулла.

— Баум мертв, поэтому не будем говорить о том, кого уже нет, — закурив очередную сигарету, сказала Тамара Петровна. — Его уже не вернуть. А вот своего друга Касумова Вы можете спасти. Одно Ваше слово, и он будет на свободе.

— Я не собираюсь принимать ваших условий! — неумолимо бросил Абдулла.

— Мы не ставим тебе никаких условий, — устало протянул Козлов. — Успокойся и иди домой. Все кончено. Единственное, что ты можешь сделать, это — застрелить меня и Тамару Петровну, но я сомневаюсь, что тебе захочется оставить свою семью без кормильца. Иди домой, Абдулла!

Абдулла сидел не шелохнувшись в кресле.

— Вы действительно уничтожили рукопись? — спросил он после почти минутного молчания.

— Да, клянусь Аллахом, — подтвердил Козлов и подошел к стилизованному под старину камину. — Вот здесь она нашла свое последнее пристанище, — добавил он, указывая рукой на камин. — Абдулла, помнишь хадис о том, что "дозволенное — очевидно и запрещенное — очевидно, а между ними находится неочевидное"? "Тот, кто остерегается неочевидного, сохраняет в чистоте свою веру и честь. Тот же, кто впадает в смутное и сомнительное, подобен пастырю, пасущему скот вблизи заповедного места, куда он того и гляди вступит". Мой тебе совет, Абдулла, избегай неясностей и тебе самому будет легче. Сегодня же твой Саид будет на свободе. В газетах появятся опровержения и извинения за недостоверные публикации и обвинения в ваш адрес. И насчет рукописи не беспокойся. Та, что лежала вместе с головой сына Кузина, — шестнадцатого века. Я за нее три миллиона выложил. На днях Кошкин торжественно передаст ее в библиотеку. Ему — слава, а нам, наконец, — заслуженный покой…

Домой Абдулла шел пешком. Началась метель. Крупные снежинки падали на разгоряченное лицо Абдуллы, превращаясь в маленькие капельки.

Оказавшись на набережной, Абдулла спустился к реке по мокрым гранитным ступеням. Он сразу узнал это место. Не сдав свой первый экзамен в Университете, он пришел сюда, чтобы разделить свою печаль с замерзшей рекой. Тогда ему было стыдно и неприятно, что он не смог достойно пройти первое серьезное испытание в жизни. И он решил, что непременно докажет себе и всем, что он способен исправить свои промахи. Но тогда все зависело только от него самого…

Абдулла долго сидел на холодных ступеньках, пока не понял, что окончательно промок. Благо до дома оставалось совсем немного. Елочного базарчика уже не было, — от него остались лишь неубранные ветки и стволы. Выйдя на прямую дистанцию, Абдулла ускорил шаг по направлению к парадной, как вдруг перед ним появился странного вида мужчина в надвинутой на лоб ушанке с поднятым воротником старомодной шубы. Лица его почти не было видно.

— Здравствуйте, Абдулла Петрович! — поздоровался незнакомец.

Услышав свое имя, Абдулла вздрогнул.

— Извините, что беспокою Вас в нерабочее время, — виновато произнес незнакомец, — но у меня очень срочное дело. Только Вы можете мне помочь.

Абдулла продолжал стоять, устало щурясь и напрасно пытаясь разглядеть лицо незнакомца сквозь тысячи проносившихся мимо снежинок.

— Простите, но я сейчас временно не работаю, поэтому ничем не могу Вам помочь, — раздраженно ответил Абдулла и пошел дальше.

— Но это неважно, — не отставая от Абдуллы, вежливо возразил незнакомец. — Я Вам сейчас все объясню…

— Не надо мне ничего объяснять! — резко оборвал его Абдулла. — Я же сказал Вам, что уже не работаю! Меня, может, вообще завтра в тюрьму посадят.

— Вас?! — удивился незнакомец. — Вы шутите!

— Нет, — недовольно буркнул Абдулла. — Извините, мне сейчас не до этого.

Абдулла быстро зашагал к парадной. У входа он обернулся. Незнакомец продолжал топтаться на том же месте, где он его оставил. Простояв несколько секунд в нерешительности, Абдулла отпустил дверную ручку и сделал несколько неуверенных шагов в обратном направлении. Незнакомец, не скрывая своей радости, поспешил ему навстречу. Порывшись в карманах промокшего пальто, Абдулла, наконец, извлек помятую и слегка влажную визитку.

— Вот, возьмите, — сказал он, глядя куда-то в сторону, — позвоните завтра… Может быть, мы с Вами что-нибудь придумаем, иншаала…

Эпилог

Прохладная зала позволяла забыть об обжигающих прикосновениях полуденного солнца. Но человека, склонившегося за столом над ветхой, казавшейся необычайно древней рукописью, мало беспокоило, какое время года заглядывало к нему сквозь узкие ушные раковины монастырских окон. Вот уже второе лето он не выходил из этих отуманенных грустью стен, занятый своей каждодневной кропотливой работой. По правую руку от него расположился другой человек, также погруженный в изучение какой-то рукописи.

Специальным распоряжением аббата оба монаха были освобождены от повседневных монастырских обязанностей, в том числе, — физических трудов, предписанных каждому члену братства уставом. Кроме самих монахов, о содержании их работы было известно еще трем людям: аббату их монастыря, архиепископу Толедскому и самому папе. Молчаливый брат, имени которого ни Себастьян, ни Диего не знали, приносивший им каждое утро пергамен, бумагу, кисти и краски, едва ли догадывался о том, чем сутки напролет занимаются эти два трудолюбивых монаха. Впрочем, судя по выражению его слегка надменного и недалекого лица, сердце молчаливого брата занимали куда более приземленные материи.

Брат Диего и брат Себастьян представляли собой слаженный и гармоничный коллектив. Про таких в народе говорят: живут и работают ноздря в ноздрю, душа в душу. Что бы ни происходило в монастыре или за его стенами, работа не прерывалась ни на один день. Только недомогание кого-нибудь из монахов способно было на некоторое время приостановить казавшийся вечным, как душа, и тяжелым, как бремя человеческих грехов, трудовой процесс. Брат Диего неторопливо — буква за буквой — выводил взлохматившиеся, а порой даже ощетинившиеся змейки букв на пустом листе повидавшего виды пергамена. Подле него неизменно находился образец, — занимавший сорок листов пергамена, скрепленных в кодекс, фрагмент текста, представлявший собой неплохо сохранившуюся часть рукописи Корана VIII века от Р.Х. Другая рукопись — на диковинной и редкой в те времена бумаге, была создана совсем недавно — лет десять-пятнадцать назад. Это также был Коран, но Коран необычный. Содержащиеся в нем суры отличались от общепринятого среди сарацин текста не только своим количеством, но и содержанием.