Необыкновенный кот и его обычный хозяин. История любви

— Это особая порода кошек? — Женщина указала на Нортона, который смотрел на нее, упершись лапами в заднюю дверцу и высунув голову в открытое окно.

Не дав себе труда подумать — за исключением чванливого нежелания объяснять бездомной женщине происхождение Нортона, — я ответил:

— Нет. Это обычный кот.

— Да? — усмехнулась она. — Он похож на шотландскую вислоухую породу.

Загорелся зеленый свет. И прежде чем я успел отъехать, женщина добавила с тоскливым вздохом:

— Когда-то у меня жили семь сиамских кошек.

Она просунула руку в окно и погладила Нортона по голове, а потом с достоинством удалилась.

К большому удовольствию Нортона, Дженис позволила ему перебраться вперед за несколько кварталов до гаража. Она даже обняла его. Уверен, никто из нас больше никогда не смотрел так на бездомного человека. Это исцелило наше надменное чувство превосходства.

Еще Дженис стала свидетелем одной, и единственной, кошачьей баталии Нортона, жалкой стычки.

Я уже давно подозревал, что Нортон — не боксер Рокки Марчиано. В саду ему нравилось сидеть затаившись и преследовать случайных и все более опасных бабочек, но этим его склонность к агрессивности и ограничивалась. К сожалению, тот, кто растит кота, гуляющего на улице, должен быть готов к появлению другого уличного кота, бросающего вызов.

Мы приметили огромного рыжего пушистого забияку, которому нравилось в полдень прогуливаться по нашему заднему двору в Саг-Харборе. Если во время его появления Нортон находился там, он либо начинал мяукать, чтобы его немедленно пустили в дом, либо быстро исчезал в одном из своих потайных убежищ. Если этот задира являлся с визитом, когда Нортон находился дома в безопасности, то наш кот храбро становился у задней двери, защищенной сеткой, и громко шипел. Он выгибал спину и выпускал когти, затем оглядывался на нас, ища одобрения. Кто-нибудь из нас говорил ему, какой он крутой парень и мы гордимся им. Вероятно, это сделало его самоуверенным.

Однажды я сидел наверху в своем кабинете и работал, когда услышал жуткий звук. Это был вопль, наполненный болью и страхом, и, казалось, он длился вечность. Следом закричала Дженис. Она выкрикнула мое имя, а потом завопила, чтобы я быстрее спустился вниз.

Я мчался со всей доступной скоростью, но за те несколько секунд, которые мне потребовались, я услышал яростное шипение и вой, пронзительное рычание и нечто напоминающее по звуку схватку двух борцов сумо. Я выскочил на улицу, заметив, что оранжевое чудовище с триумфом пересекает нашу лужайку. Я заорал на него и замахал руками. Но, похоже, это его не испугало — кот одарил меня таким взглядом, который ясно давал порыть, что он вполне готов справиться и со мной. Правда, он сообразил, что ему здесь не рады. Как только кот взобрался на изгородь и спрыгнул во двор моего соседа, я отправился на поиски Нортона.

Раньше мой кот всегда приходил, когда его звали. Но не в этот раз. Мы с Дженис двадцать минут разыскивали его везде, где только можно. Ни следа Нортона. Я начал уже по-настоящему волноваться, когда наконец услышал тихое и жалобное мяуканье. Я остановился и прислушался. Мяуканье раздалось вновь. Вместе со мной его услышала и Дженис. Похоже, звук раздавался из-под моего автомобиля, который стоял на подъездной дорожке.

Опустившись на корточки, я заглянул под машину и увидел съежившегося там Нортона. Несколько минут нам пришлось выманивать его оттуда, и в конце концов мне это удалось. Когда он пробирался между задними колесами, Дженис ахнула. Нос и правое плечо Нортона были в крови. Шерсть спуталась и слиплась, а он был так напуган, что сжался в комочек. Я взял кота на руки и понял, что от испуга он сходил под себя и весь перемазался.

Я успокоил кота и отнес наверх в ванную комнату. Посадив Нортона в ванну, я слегка повернул кран, чтобы напор воды был не слишком сильный, и тщательно его вымыл. Он даже не попытался сопротивляться. Когда он снова был чистым, я смог взглянуть на его царапины, которые оказались несерьезными. Раны были поверхностными, а эмоциональные шрамы, похоже, были очень глубоки. После того как я высушил кота, не переставая говорить с ним воркующим голосом, он робко прошел в спальню, запрыгнул на кровать и забрался под одеяло. Нортон зарылся вглубь постели и провел там остаток дня. Время от времени я пытался выманить его наружу, но, пристыженный, он не смотрел на меня. Наступил ужин, а кот и не думал показывать нос из-под одеяла.

И тогда Дженис решила, что ситуация требует вмешательства женщины. Я наблюдал за тем, как она села на кровать и осторожно откинула одеяло. Нортон лежал, свернувшись клубком и спрятав мордочку. Но если на мои попытки прибодрить его он отказывался даже взглянуть на меня, то когда Дженис принялась его гладить и ласково что-то шептать, он стал медленно разворачиваться. Через несколько минут кот уже лизал ее пальцы своим маленьким язычком. Когда же Дженис сказала, что ему пора спуститься вниз и поужинать, Нортон встал, спрыгнул с кровати и последовал за ней по лестнице.

Потребовалась еще пара дней, прежде чем кот вернулся в нормальное состояние. Правда, иногда он отказывался смотреть мне в глаза. Почему-то после неприятной встречи с рыжим Чаком Норрисом для него унизительнее было встретиться лицом к лицу со своим папочкой, чем с мамочкой Дженис. Я заметил новые узы, связавшие Нортона и Дженис. Он начал больше доверять ей. Она знала об этом и отвечала ему тем же.

Из-за того что Дженис так сопротивлялась любым отношениям, было очень просто составить диаграмму изменений в ее настроении по реакциям на кота. Когда в ней пересиливал страх перед отношениями и боязнь их замкнутого пространства, она отталкивала Нортона. А когда ее переполняла любовь ко мне, то ей было проще излить ее на кота. Так ведь безопаснее.

Нашу самую крупную ссору вызвала привычка Нортона спать в моей кровати. Дженис ненавидела, когда он спал с нами. Но я уже настолько привык, что не мог уснуть, если кота не было рядом. Ей же казалось, что она задыхается из-за него, особенно из-за того, что кот упорно ложился слева от ее головы. А поскольку справа от Дженис находился я, то она оказывалась зажатой между нами в течение восьми часов.

Обычно Нортон забирался в кровать раньше нас двоих и устраивался на подушке Дженис (он до сих пор спал как человек — голова на подушке, тело под одеялом). Следом за ним отправлялась Дженис, которая без лишних церемоний скидывала кота на пол. Я ложился последним, но прежде звал своего приятеля, который сразу прибегал. Нортон устраивался рядом со мной, но как только появлялась возможность — Дженис засыпала и не могла возражать, — перебирался поближе к ней. В результате она, вольготно и уютно устроившись перед сном на своей половине кровати, просыпалась среди ночи в очередной раз зажатая со всех сторон.

Вскоре Дженис перестала скидывать Нортона с кровати. Вместо этого она начала перекладывать его на мою подушку. А потом злилась, наблюдая за моей попыткой улечься так, чтобы не побеспокоить Нортона.

— Он просто кот! — напоминала Дженис. — Скинь его на пол!

— Нет, он так хорошо устроился, — возражал я, пытаясь уместить свое усталое тело на полуметре доступного пространства.

— Скинь его на пол! — говорила она насмешливо, но мы оба знали, что сама она этого делать не будет.

Так продолжалось довольно долго, примерно год. Он пришелся на тот период в отношениях, когда мы не знали, станут ли они постоянными, но осознавали, что это возможно, если постоянство вообще в человеческих силах. Дженис никого не отталкивала — ни меня, ни кота, — но и не спешила никого заключать в объятия.

Наши отношения развились и окрепли — мы успокоились и просто приняли все как есть, — и так же складывались отношения Дженис и Нортона.

Второй этап наступил, когда, поднявшись однажды ночью в спальню, я нашел там спящую Дженис и свернувшегося рядом с ней Нортона на ее стороне кровати. Он занял половину ее подушки. Дженис не подвинулась, чтобы освободить ему место, но и не оттолкнула от себя. Вскоре она впервые сказала, что любит меня.