Лук Будды (сборник)

– Мадемуазель!

Она испуганно обернулась:

– Я?

– У вас в номере можно убрать? – спросила горничная.

– Да… спасибо… – залепетала она, спасаясь бегством.

Незаметно прошмыгнуть мимо портье ей не удалось.

– Мадемуазель Легран, вы уезжаете?

Она открыла рот, но так и не нашлась с ответом.

– Ваш отец сказал, что вы оплатите номер. У нас день проживания – семьдесят франков.

– Сколько? – у Эльжбеты округлились глаза.

– Семьдесят франков, – повторил портье. – Вы будете расплачиваться чеком или наличными?

Эльжбета пошла пятнами.

– У меня столько нет, – пробормотала она едва слышно.

– А сколько у вас есть? – насмешливо спросил портье.

– У меня? – переспросила она, оттягивая неизбежное.

В холл спустилась горничная. Она подошла к портье и зашептала ему что-то на ухо. Тот слушал, все время держа взглядом Эльжбету, и губы его растягивались в брезгливую складку. Вдруг он схватил ее за руку повыше запястья. Она и охнуть не успела, как уже очутилась в крошечной клетушке с угловым диваном.

– Платить будешь? – жестко спросил портье, тесня ее к дивану.

– Дяденька, у меня правда… – жалобно заскулила она, но он уже сделал знак горничной, охранявшей выход.

Та оставила свой пост, вплотную приблизилась к Эльжбете и начала ее обыскивать. Зашитые в пояс деньги были обнаружены почти сразу. Зубами перекусив нитку, горничная распорола шов, достала Эльжбетину заначку и быстро пересчитала засаленные бумажки.

– Сто восемнадцать, – сказала она, передавая деньги боссу.

– Это за постой, это за испорченные простыни… плюс налог. – Портье помусолил в пальцах несколько мелких купюр и передал их горничной, затем повернулся к Эльжбете. – Еще раз приведешь сюда клиента, сдам в полицию. А сейчас, так и быть, иди.Эльжбета вышла из мотеля и поплелась к шоссе голосовать. Всем, кто останавливался, а таких было раз-два и обчелся, она упрямо говорила: «До Парижа». Через два часа ей сказали: «Садись».

Таких мужчин ей видеть не приходилось. Ни жара, от которой у Эльжбеты платье противно липло к телу, ни дорожная пыль, оседавшая на волосах, не могли подпортить совершенство, каким был Ноа. С иголочки одетый, тонкие, словно выщипанные брови, римский нос, гладкая кожа необыкновенно красивого матового оттенка, белокурые волнистые волосы до плеч, – он был похож на киноактера, не конкретного, а вообще.

Время от времени Ноа извлекал из коробочки ароматизированную салфетку и протирал лицо, шею, руки. Руки у него были без ссадин и мозолей, и Эльжбету это поразило не меньше, чем накрашенные ногти.

После того как он спросил ее имя и назвал свое, интерес к ней у него пропал. Чтобы не скучать, ему достаточно было переключить музыкальную программу. Поэтому Эльжбета так вздрогнула, услышав вопрос:

– Ты, может, голодная?

Ее от голода мутило, но она еще не забыла о своем недавнем приключении и поэтому спросила в лоб:

– Вы хотите снять номер в гостинице?

– Зачем? – удивился Ноа.

– Чтобы меня… чтобы со мной…

– Это не входит в мои планы, – пришел он ей на помощь. – Так ты хочешь есть?

Эльжбета мрачно кивнула. Он купил ей в закусочной бутылку пепси и сэндвичи, которые она проглотила в машине, не разжевывая, как удав. После еды у нее проснулся здоровый интерес к жизни.

– Вы в Париже один живете? – спросила она без затей.

– А что?

– Я могу стирать вам белье и вообще.

– Насчет вообще мы уже разобрались, а стирать мне нечего.

– То есть как нечего? А что же вы делаете с грязными носками, трусами…

– Выбрасываю.

Эльжбета надолго замолчала.

– Еще я вкусно запекаю свинину…

– Я не ем мясо.

Эльжбете показалось, что она ослышалась.

– Свиное? – на всякий случай уточнила она.

– Любое. Я вегетарианец.

– А, – она с умным видом кивнула.

– Не переживай, что-нибудь придумаем.

Немного успокоенная. Эльжбета позволила себе расслабиться. Она и не заметила, как задремала под музыку. Когда она открыла глаза, было уже темно, и всюду горели огни, тысячи огней.

– Что это? – шепотом спросила она.

– Париж.

О квартире, куда они вошли, пожалуй, можно было сказать, что в нее только что въехали, но кто въехал – понять было невозможно. В огромной пустой квартире с исписанными до потолка стенами и весело потрескивающим костром, разожженным посредине комнаты, толкалась публика, чувствовавшая себя здесь как дома. Сюда приходили без звонка и уходили не прощаясь. Каждый развлекался как мог.

Эльжбету предоставили самой себе, и она тихо села в угол рядом с девушкой, которая шарила по полу обеими руками.

– Вы что-то потеряли? – участливо спросила Эльжбета.

Девушка подняла на нее заплаканные глаза:

– Он такой гладкий… почему мне никто не говорил, что он такой гладкий?..

В коридоре Ноа и какой-то мальчик, года на два моложе Эльжбеты, непринужденно болтали, затягиваясь от одной сигареты. К ним подошел парень, выделявшийся своими властными манерами.

– Привез? – спросил он у Ноа, не здороваясь.

Ноа передал ему пакет.

– За тобой должок, не забыл?

– Как насчет этой? – Ноа показал в дальний угол. – В твоем вкусе, Макс.

Тот, кого он назвал Максом, отвечал уклончиво:

– Надо посмотреть.

– Посмотри.

Они направились к Эльжбете, которая с готовностью поднялась им навстречу.

– Еще не раздумала забраться на Эйфелеву башню? – спросил ее Ноа.

– Ну что вы! Я…

– Смелая девочка, – перебил ее Макс, раскрывая перед ней портсигар.

– Ой, что вы, я не курю.

– Дурочка, это же и есть «тур Эф-Эль», – рассмеялся Ноа. – Из Франции в Лаос за десять минут.

– Если не быстрее, – усмехнулся Макс, прикуривая и передавая сигарету Эльжбете.

Она с опаской затянулась. Пока она прокашливалась, Ноа налил ей вина.

– Второй раз будет легче.

Он оказался прав. После пятой затяжки колени у Эльжбеты подогнулись, и она легла ничком на пол.

– Ну, как в Лаосе? – спросил ее Макс. – Жарко?

– Да, – ответила она, с трудом ворочая распухшим языком.

– Надо раздеваться.

Вдвоем они ее раздели и снова положили на живот. Эльжбета вдруг поползла по-пластунски. Никто даже не поглядел в ее сторону.

– Кажется, она вообразила себя аллигатором, – сказал Ноа.

– Пускай поплавает в Меконге.

Они отнесли ее в ванну, заткнули пробкой слив, пустили воду. Эльжбета начала захлебываться. Они вытащили ее и посадили на табуретку. Она облизнула пересохшие губы и простонала:

– Жарко!

– Мороженое хочешь? – спросил Макс.

– Да. Да. Да.

– Сейчас дам, – успокоил он ее, расстегивая ширинку, и со смешком добавил: – Только не откуси, крокодилица.Дальше в голове у нее все смешалось. В какой-то запущенной квартире она стояла, голая, на напольных весах. Потом рыскала в поисках еды и, ничего не найдя, снова становилась на весы. От их показания зависело ее будущее! Она падала на кровать без сил. А в кресле напротив сидел Макс и отчеканивал каждое слово: «Эльжбета умерла, запомни. Для моих клиентов ты Эмили. Стань на весы. Ну вот, это на что-то похоже». Она подергала балконную дверь, та неожиданно подалась. Макс улыбался, с интересом ожидая продолжения. Она взялась за перила, подтянулась и стремительно полетела вниз.

– Эмили! Да очнись же ты!

Кто-то тряс ее за плечо.

– Я кричала? – спросила она, озираясь.

– Ну и напугала же ты меня. Что-нибудь приснилось?

– Я от тебя убежала, добиралась автостопом до Парижа. И опять… этот мотель, Макс, голодные боли… Господи, как же я его ненавижу!

До Вуа езды было еще часа два. Эми не хотелось приезжать в дом с пустыми руками, и они несколько раз сворачивали с автострады. Покупали в лавках разную ерунду, а то и вовсе уезжали ни с чем. Эмили злилась. Несмотря на духоту, стекло пришлось поднять из-за пыли. Они открыли по банке «бейсса»

– пиво было теплое.

В Вуа они приехали в самую жару. 351 житель – возвещала табличка при въезде; одной цифры, не то в начале, не то в конце, недоставало. Дома, беленькие, ухоженные, теснились по берегам реки, словно у водопоя; шесть или семь, отбившихся от стада, паслись на зеленых склонах. Здесь и там висели, как тряпки, трехцветные флаги. Флагов на улицах было больше, чем людей.