Чм66 или миллион лет после затмения солнца

– Тетя Шаку, ладно… – сказала Флора.

Булат мужик рассыпчатый, но поступил он правильно. Раз уж ректор попал под жернова, его бы уже ничто не спасло. Залогом будущей неприкосновенности сына тети Шафиры теперь могло послужить гарантированное затопление бывшего старшего товарища. Булату ничего не оставалось, как помочь открыть подлодке ректора все, до единого, кингстоны.

Неожиданно позвонил Олег Жуков. Почти четыре года не виделись. Из молодежи он один вспомнил о моем существовании. Подъехал через полчаса, быстро разделся, прошел на кухню, поздоровался с Айгешат.

– Где тетя Шаку?

– В больнице.

– Что-то серьезное?

– Да нет…

Олег, как всегда, со вкусом прикинут. Сказал: "Ни с того ни сего вдруг вспомнил о тебе и решил увидеться".

– Кого видишь? – спросил я. – Как там Кемпил?

– На Тулебайке околачивается, – ответил Жуков. – Кочубей в прошлом году женился. – сообщил Вася и спросил. – Тебя почему на свадьбе не было?

– Не было, потому что меня туда никто не звал.

– Не может быть.

Олег играл с Шоном.

– Знаешь, что он говорит?

– Что? – Вася посадил к себе на колени пацана.

– Приходит из садика и материт меня: "Папа педераш и бондон!".

– Ха-ха-ха! Молодец! – Олег расцеловал Шона и спросил. – Кто тебя научил?

– Представь себе, в садике. .Зинаида Петровна с выдворением Кунаева ушла на пенсию – время понянчить внуков теперь у нее есть. Да и материально в семье дела неплохие. Олег пахал огранщиком памятников и хорошо зарабатывал.

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!

– О, мавр мой, ты, видно, оброзел!

В "Литературке" отчет о Пленуме Союза писателей СССР. Петр

Проскурин поизмывался над Борисом Васильевым из-за статьи в

"Советском экране". Васильев написал: "Посмотрев "Покаяние"

Абуладзе, я прозрел". Оратор дал понять Борису Львовичу: и в экстазе следует воздерживаться от простодушных откровений. Проскурину не понравилась и форма покаяния Абуладзе. "Нельзя трогать покойников!

Что мы знаем о смерти?!" – воскликнул Петр Проскурин. Воскликнул, как будто не желал понимать, что выбрасывание из могил всего лишь метафора.

Не более.

У Бориса Васильева есть мысль: для того, чтобы человек от души боролся с общим врагом, у него обязательно должен быть личный счет к этому врагу.

Институт раскололся на два лагеря после 17-18 декабря прошлого года. Раскололся ненадолго и объединился в единой цели после того, как активисты-баламуты окончательно убедились в справедливости поговорки: смелость города берет.

Чокин не город. Он директор и старый человек.

Брожение начинается с чтения газет и просмотра телевизора. В начале января на Рижском заводе микроавтобусов впервые в стране избрали совет трудового коллектива.

Смуту заварили Хмыров, Палатник, Мельник, Кочетков, и, конечно же, Алдояров.

Виктор Иванович Хмыров до 76-го был замдиректора, теперь он заведует лабораторией защиты атмосферы, где руководит сектором Игорь

Борисович Палатник. Хмырова Чокин убрал из замов из-за сокращения главком до одной должности заместителя директора. Хмыров кандидат наук и полагал, будто Устименко, хоть он и доктор наук, и членкор, будет пожиже его, человека, как он думал про себя, человека с размахом, личности. Палатник, как специалист, глубже Хмырова, но тоже немного пребывал во власти воспоминаний о будущем, почему полностью соглашался с завлабом, что пришла пора спасать науку от

Чокина.

Мельник и Кочетков серьезные изобретатели и, глядя на их надутые губы, без опасения сильно ошибиться, можно было сказать: "Эти парни тоже немного непризнанные гении". При всей своей тщательности четверка, естественно, размышляла над тем, куда способна завести их безоговорочная ставка на Алдоярова. Все они умные люди и видели, что

Бирлес, как все цитатники, от и до вторичен и, уж тем более, не обольщались на счет его мавританских свойств. Сделала четверка тараном Алдоярова в уверенности, что он то, Бирлес, не станет мешать правильно делить заработанные деньги.

Краегульным камнем реформации четверки служила идея группового хозрасчета – финансовая независимость от директора, завлаба, получившая в то время оформление в виде временных творческих коллективов.

В конце января без ведома и участия Чокина инициативная группа приступила к выборам совета трудового коллектива. От нашей лаборатории делегатами на собрание пошли Каспаков, Аленов, Шкрет и

Руфа. Каспаков по настроениям в зале сделал вывод: идея СТК как инструмент удаления Шафика Чокиновича из директоров получила горячий отклик в сердцах ведущих и старших научных сотрудников теплотехнического сектора института. Допреж понурые умарики, почувствовали, что если начальство взять на горло, то оно способно быстро открыть в себе способность безостановочно пятиться назад.

– Алдоярова избрали председателем СТК, – сообщил утром Каспаков.

– Что делать?

– Ничего не надо делать… – предупредил Жаркен. – Кто мы такие?

В современных условиях совет трудового коллектива приобретает разящую силу полкового комитета исключительно при одобрении партийного комитета. Год назад Чокин обновил партком, но за последние две-три недели и в умонастроениях членов партбюро произошли существенные изменения, в результате чего кроме Заркеша

Сакипова на прочокинских позициях стоял только Марат Курмангалиев, заведующий лабораторией топочных устройств. Заместитель Сакипова по партии Дорошин как и Алдояров, тоже из лаборатории теплофизики.

Аскетичной наружности, принципиальный парень Дорошин каждое утро вышагивал к парткабинету под впечатлением накачки Алдоярова.

Должность парторга Бирлес обещал оставить за Геной. Что дальше?

Дальше зажмуриться от предвкушения удовольствия и продолжать тромбить Сакипова.

– Выстоит ли Сакипов? – подумал я вслух.

– Кто знает, – отозвался Каспаков, – он задумался и сказал, -

Вряд ли.

Сегодня движущая сила науки народ. Если дело дойдет до выборов директора, а все к тому и идет, то голосовать будут все. От докторов до вахтеров.

Новый министр энергетики СССР Майорец Чокина не знает. На министерство надежды нет.

– Вы разговаривали с Чокиным?

– Разговаривал.

– Что он думает делать?

– Ничего он не думает…

– Так нельзя. Подскажите ему: пусть позвонит в ЦК КПСС Марчуку.

"Марчук играет на гитаре". Бывший главный инженер Братской ГЭС, ныне заведующий сектором энергетики промышленного отдела ЦК КПСС и хорошо знает Шафика Чокиновича.

– Думаешь, Марчуку сейчас до Чокина?

Разумом я понимал, эпоха Чокина уходит в прошлое. Видел я и что слова о том, что все только и думают о будущем науки несусветная глупость и ложь. Наука не человек, а объективная реальность, которой ни жарко, ни холодно от заклинаний ее служителей. Внутри меня воцарялся мрак, когда я представлял, как меня в случае прихода к власти будет шпынять Алдояров. Иногда и я проявлял готовность смириться с его директорством при условии, если Бирлес даст гарантии моей неприкосновенности. Однако вспомнив, как он посмотрел на меня дома у Макса, я оставлял мысли о капитуляции в покое.

Последние месяцы мавр всерьез точит лыжи в высшее общество и рассказывает всем, как уделал на корте Марата Курмангалиева. Марат после войны жил возле парка Горького и в его увлечении теннисом ничего особенного нет и потом ему, элегантному мужчине, белая майка и шорты к лицу. Мавр же делал вид, что у них там, в Кзыл-Ординской области большой теннис еще до войны потеснил асыки с лянгой и имеет с тех пор устойчивые традиции.

– Обыграл Марата, – сказал Кул и спросил, – И что тут такого?

– Как что тут такого? – дернулся Бирлес. – Марат Курмангалиев выше меня на полторы головы.

Здесь ли надо искать истоки его целенаправленности? Паренек тщится доказать рослым парням, что они всего лишь длиннее его, карапета, но никак не выше. Отсюда и задача получить прописку по месту нынешнего пребывания Чокина.