Жора Жирняго

Оно яростно жило в вечности, сжигая в своем пламени все былые и грядущие страхи, ссоры, обиды — всю эту мелочную человечью чушь, которая, как сорняк, забивает собой пустыри, пустыни, пустоши нелюбви — но к этим двоим, идеально подошедшим друг другу, как зарифмованные строки, все это уже не имело никакого отношения — они были сильны, как никогда, сливаясь с любовью друг друга, с любовью всего мира: двое, ставшие единым, навсегда защищены ладонью Дарителя.

И тогда — словно в тиши хвойного леса, словно на берегу пруда, словно под небом, навечно влюбленным в землю, — Рената наконец услыхала свой собственный голос. Это не был искусственный голос актрисы, или резонерский голос разума — или голос, которому было суждено жить только внутри, в темноте тела. Это был вырвавшийся наружу, отлетающий к небесам оглушительный крик птицы, в котором сливаются воедино печаль и ликование, отчаянье и восторг, боль и наслажденье — потому что их и не разделить в нашем, зарифмованном мире. И этот крик был ее голубиной почтой — благодарным посланием к разноцветной, неистовой — скупой и по-царски щедрой жизни».

Глава 22. «Свой шесток»

…Недавно в одном из очередных интервью — дело было в Испании, где Жора в течение трех лет внушал доверчивым выходцам из Андалусии, Валенсии, Каталонии, etc., что демократии нет нигде, — он пожаловался: в Смокве-граде его частенько приглашали на презентацию водки.

Сразу заметим, что мадридско-университетские бла-бла касательно демократии и ее отсутствия, равно как и сам университет, были для Жоры лишь «крышей».

Произошла скучнейшая история: спонсор «Пенополиуритана» завел на стороне девицу, — точней, эту девицу (по словам спонсора) конкуренты ему, куда надо, подбросили, куда надо — впихнули также пачки банкнот, куда надо — засунули этак злокозненно одноразовые шприцы и белый порошочек, напоминающий питьевую соду, но питьевой содой не являющийся, куда надо — втиснули они и парочку, романтически выражаясь, арбалетов…

Многоступенчатый компромат в сочетании с шахматно-элегантным шантажом сработал, «процесс пошел» (разврат, развод; разброд и шатания в ближайшем окружении; банкротство; незаконное хранение; наложение арестов на счета; судебные иски); в итоге — пенополиуритановый штат разлетелся в прах — как пух из вспоротой погромщиками подушки.

Жорина главная лохань в Смокве, увы, оскудела.

Однако даже не иссякновение лохани было основной причиной его испанского маневра. Отнюдь нет!

Главная причина заключалась вот в чем. Евстигней Елисеевич, родной брат Жоры, бывший до того членом то ли Сената, то ли Синода, членом элитарного клуба то ли «Содом», то ли «Гоморра», приторговывавший оптом то ли фаллоимитаторами, то ли молитвенниками, был сфотографирован в бане — не с теми, что надо, обвинен в сексуальных связях — опять же не с теми, что надо, застукан за взятием мзды — совершенно не от тех, что надо. И так как разговоры об этих досадных оплошностях стали расти — все равно как жировые отложения при несоблюдении алиментарных рекомендаций диетолога, Евстигней Елисеевич Жирняго мудро отбыл на родину Благородного Идальго (воевавшего против всех несправедливостей мира, вместе взятых) — где и открыл элитный рыбный ресторан.

Вот тут с Жорой случился, что называется, кризис среднего возраста. Да и как кризису не случиться, если Жора ни на секунду не забывал, что родной брат владеет крупнейшим рыбным рестораном в Мадриде? И не просто рыбным рестораном со всякими там salpicn de mariscos, эка невидаль, а…

А фишка была в том, что насобачился Евстигней Жирняго выращивать в засекреченном водоеме некую эксклюзивную Чудо-Юдо-Рыбу. Ох, и отличалась же эта рыбина от тех простодушных туристических «специалитетов», запеченных в горшочках!

Чудо-Юдо-Рыба имела вкусовые качества осетровых, пищевую ценность белужьих, не уступала в усвояемости стерляжьим; при этом она обладала размерами и весом китовой акулы (12 м в длину, 7 м в обхвате, 20 тонн) — и имела еще одно очень немаловажное, если не сказать решающее, для Жоры качество: она могла быть бесплатной. В смысле: бесплатной для Жоры. Целиком. Когда хочешь. Так сообщал брат.

И взялась же сниться Жоре эта Чудо-Юдо-Рыба!.. Сниться так жестоко, так навязчиво и неотвязно, что ходил он, проснувшись, весь в поту, в исподнем, к Смокве-реке, планируя там утопиться. А вскоре к Чудо-Юдо-Рыбе присоединились во снах cochinillo asado (жареная свинина; здесь: свинья целиком) и cordero asado (жареный ягненок — тоже целенький: розовый на срезе, истекающий соком и нежным жирком…)

И, когда Жора в очередной раз сделал поползновение пойти к Смокве-реке топиться, его супруга — дико, по-бабьи взвизгнув и взвыв — прокричала, что есть же, ма шер, в конце концов, система приоритетов.

Так Жора очутился в Мадридском университете.

И вот из этого университета поступили от Жоры жалобы, что в Смокве-граде приглашали его очень часто на презентацию водки. (А какую бы презентацию он предпочел? Может, «Orujo de Galicia?»)

Том Сплинтер, прочитавший эти жалобы в Интернете, задал себе вопрос: а кого же на презентацию водки и приглашать-то? Правда, Том не создан для блаженства содержать винно-водочный заводик. А кабы для такого блаженства создан был, он бы именно Жору — на все презентации водки — всенепременнейше бы приглашал. Ну, конечно, соответствующим закусоном бы обеспечивал, не обидел бы. А кого же еще на такие междусобойчики приглашать, если не Жору?

…Куплю себе белую шляпу, поеду я в город Анапу. После Мадридского университета (брат проворовался и там, гастроаттракционы с Чудо-Юдо-Рыбой накрылись) Жора, правду сказать, поехал вовсе не в Анапу, а прямиком вернулся в первопрестольную Смокву.

Именно там он широкополый головной убор и купил. Однако даже после этого ни в какую Анапу не поехал. Ему предстояли титанические труды по восстановлению своего имени.

«Коротка жизнь жука-навозника, а народная память еще короче», — гласит пословица басков. За три года Жориного отсутствия о нем почти что забыли. На этом отрезке времени, равном по плотности нескольким предыдущим столетиям, смоквенскую державу накрыла лавина приключений: провалился под землю город с миллионным населением; всесмоквенская банда воров на доверии, выдававших себя за представителей инопланетного разума, села на скамью подсудимых; Бога снова отменили и снова реабилитировали, притом с повышением в должности; Министерство культуры при поддержке Министерства образования упразднило силлабо-тоническое стихосложение, сделав исключение для анапеста; представители отечественной науки, начавшие успешно клонировать вождя мирового пролетариата, получили в итоге итальянскую порнозвезду Чиччолину — и т. д. (Вообще говоря, невозможно было отыскать ни одного смоквенского семейства, где за эти годы кто-либо не был бы ограблен, избит, ранен или даже убит. А иногда означенные казусы, суммарно, доставались одной человеко-единице.)

И все эти события память народная, не сделав никаких выводов, выбросила на свалку истории незамедлительно. Тем более что такого рода «страницы истории» не остались где-то в прошлом, а, плавно перетекши в настоящее, неукротимо устремлялись в будущее. Следовало успеть увернуться, дать дорогу потоку. До «хранения» ли тут? («Река времен в своем теченьи // Уносит все дела людей // И топит в пропасти забвенья // Народы, царства и царей...» При фразе «река времен» мне всегда видится сточная канава. Или ржавая канализационная система. Или попросту фановая труба. — Т. С.)

Так вот: с такой-то памятью — у такого народа — до Жоры ли тут?

Хотел было сунуться назад — в гламур и глянец, а там уже красивых двадцатидвухлетних — как сельдей — точнее, как арестантов в бочке. Но Жора к этому был готов; он быстро сориентировался, переориентировался, переквалифицировался в кого-то там из неудавшегося графа Монте-Кристо, и начал новое свое новое громыхание с того, что — в одном из самых горластых листков столицы — выгрыз себе постоянную колонку под названием «Свой шесток».