Белая как молоко, красная как кровь

— Мой талисман, пусть будет у тебя.

Беатриче улыбается, и в глазах её отражается небо.

— Спасибо.

Целую её огненно-рыжую голову, и моя жизнь мгновенно наполняется её кровью.

— До встречи.

— До встречи.

Прижимаю дневник Беатриче к груди, словно это моя собственная кожа. И снова думаю, что единственный мой подарок украден в её же доме. Мне нечего подарить, кроме разве любви, которую получаю или ворую. Прежде чем покинуть дом Беатриче, прихватываю другой голубой камешек. Не могу же я оставаться без моего талисмана…

Ночь — это когда всё заполнено словами.

Слова в дневнике Беатриче, будто дневным светом, осветили мою первую в жизни ночь, которую я провёл без сна. Ночь, когда другие занимаются любовью.

Если рай существует, то приведёт меня туда Беатриче.

«Боль вынуждает меня прикрыть веки, прятать глаза. Я всегда думала, что буду жадно впитывать мир своими глазами, подобно пчёлам, которые опускаются на цветы, чтобы испить красоты. Но болезнь заставляет меня закрывать глаза: из-за боли, из-за бессилия. Лишь постепенно я поняла, что с закрытыми глазами вижу больше, что за опущенными веками видима красота мира, и красота эта — Ты, Господь Бог. Ты для того заставляешь меня закрыть глаза, чтобы я была осторожнее, когда открою их».

Так написано в дневнике Беатриче. И сегодня я смотрю на мир её глазами. Если бы жизнь имела глаза, то это были бы глаза Беатриче. Отныне хочу любить жизнь, как никогда прежде. И мне почти стыдно, что я не делал этого раньше.

Возвращаюсь из школы. Мама открывает дверь.

— Что на обед?

Она смотрит на меня, как на малыша, набившего шишку.

— Нет, только не суп…

Говорю, что получил четвёрку по философии, но ещё прежде, чем успеваю уточнить, за что именно, она крепко обнимает меня, прижав к своему плечу.

Ощущаю мамин запах — запах, который с детства успокаивал меня: тонкий аромат розы и лимона. Но мама обнимает меня не за полученную хорошую отметку, иначе её слёзы не оросили бы моё лицо. И только тогда я понимаю.

Мне хотелось убежать, но она не отпускает меня, и я вцепляюсь в неё пальцами, чтобы понять, правда ли то, что она говорит.

Моя мать — единственная женщина, которая у меня остаётся.

Единственная кожа, которая остаётся у меня.

Беатриче мертва.

Да, именно это слово. Незачем ходить вокруг да около, ей не хотелось бы этого. Люди говорят: не стало, ушла, преставилась, отошла, покинула нас. Болтовня всё это!

Беатриче мертва.

Это слово — «мертва» — такое жестокое, что его можно произнести только один раз, а потом следует молчать.

Сильвия — единственный человек, с которым мне хотелось бы поговорить, но я не в силах простить ей ложь. Жизнь — это как ответ на уроке, когда из тебя хотят выудить правду, которая тебе неведома, а ты притворяешься, будто вспоминаешь, лишь бы не мучиться ещё… пока не убеждаешься во лжи, забыв, что ты сам же придумал её.

Господи, не нужны больше звёзды — погаси их одну за другой.

Удали солнце, спрячь луну.

Опустоши океан, уничтожь растительность.

Теперь уже ничто не имеет значения.

И самое главное — оставь меня в покое!

Церковь переполнена. Собралась вся школа. Все стоят вокруг ящика из светлого дерева, который скрывает её тело, её потухшие глаза.

Беатриче, какой помню её, больше нет, а та, что лежит сейчас в этом деревянном гробу, другая Беатриче. Вот она — загадка под названием «смерть». Однако всё, что я любил в Беатриче, не исчезло. Не растаяло подобно быстрому вздоху. Держу в руках её дневник, это моя вторая кожа.

Мессу служит Гэндальф. Второй раз. Он говорит о таинстве смерти и рассказывает о некоем Иове, у которого бог отнял всё и который, тем не менее, остался верен ему, хотя и отважился открыто упрекнуть в жестокости.

— И пока Иов в слезах негодует, бог говорит ему: «Где был ты, когда Я полагал основания земли?.. Кто затворил море воротами?.. Давал ли ты когда в жизни своей приказание утру и указывал ли заре место её?.. Есть ли у дождя отец? Или кто рождает капли росы?.. Можешь ли связать узел Хима и разрешить узы Кесиль?.. Кто приготовляет ворону корм его?.. Твоею ли мудростию летает ястреб и направляет крылья свои на полдень?.. Обличающий Бога пусть отвечает Ему» [39].

Когда Гэндальф заканчивает читать, воцаряется тишина.

— Мы, подобно Иову, сегодня кричим Господу о нашем несогласии: нас не устраивает то, что Он решил сделать, мы протестуем, и это по-людски. Но Бог просит нас верить Ему. Это единственный выход, когда речь идёт о страдании и смерти: нужно верить в Его любовь. И это божественно, это божественный дар. И мы не должны бояться, если не можем сделать этого сейчас. Более того, мы должны прямо сказать об этом богу: не можем!

Пустая болтовня! Ненавижу бога, и уж тем более не могу верить в него. Гэндальф невозмутимо продолжает:

— Но у нас есть решение, какого не было у Иова. Знаете, что делает пеликан, когда его птенцы хотят есть, а ему нечем их накормить? Своим длинным клювом он ранит самого себя в грудь и кормит птенцов кровью, которая хлещет из раны, и они приникают к ней, как к источнику. То же самое сделал Христос с нами, именно поэтому Его нередко изображают в виде пеликана. Он сразил нашу смерть — смерть людей, жаждущих жизни, подарив Свою кровь — Свою нерушимую любовь — нам. И Его дар сильнее смерти. Без этой крови мы дважды умрём…

Во мне все молчит. Чувствую себя каким-то окаменевшим сгустком боли, словно висящим в пустоте любви. Совершенно непроницаемый.

— Только такая любовь преодолевает смерть. Кто получает её и кто дарит, не умирает, а рождается дважды. Как это сделала Беатриче!..

Тишина.

Тишина.

Тишина.

— Теперь каждый пусть скажет что пожелает.

Следует долгое неловкое молчание, потом я поднимаюсь со скамьи, и ко мне обращаются взгляды всех присутствующих. Гэндальф смотрит, как я направляюсь к нему, с некоторой озабоченностью. Боится, что выкину какую-нибудь глупость.

— Хочу лишь прочитать последнюю запись из дневника Беатриче, которую сделал под её диктовку. Убеждён, она желала бы, чтобы это услышали все собравшиеся.

Голос у меня прерывается, и слёзы текут неудержимо, но я всё равно читаю:

— «Дорогой Бог, сегодня тебе пишет Лео, потому что я не могу. И хотя у меня уже совсем нет сил, хочу сказать Тебе: мне не страшно, ведь я знаю — Ты примешь меня в свои объятия и покачаешь, как дитя. Лекарства не помогли мне, но я счастлива. Счастлива, потому что знаю секрет, который позволяет видеть Тебя, прикоснуться к Тебе. Дорогой Бог, если обнимешь меня, смерть перестанет меня страшить».

Поднимаю глаза, и церковь кажется мне Мёртвым морем, заполненным моими слезами, а я стою в лодке, которую построила для меня Беатриче. Встречаюсь глазами с Сильвией; она смотрит на меня и пытается утешить одним только взглядом. Отвожу глаза и убегаю от микрофона, потому что хоть и держусь ещё, но чувствую: сейчас утону в этом море слёз. Последние слова Гэндальфа, помнится, были: «Берите и пейте все. Это моя кровь, пролитая ради вас…» [40]

Бог тоже тратит свою кровь: нескончаемый дождь красной любви каждый день омывает мир, чтобы оживить нас, но мы остаёмся мертвее мёртвых. Я всегда удивлялся, почему любовь и кровь одинакового цвета. Теперь знаю почему. Во всём виноват бог!