Рома, прости! Жестокая история первой любви

Для меня, по крайней мере. А я, оказывается, легко ломаюсь».

— Знаешь, — сказал он вслух, — я, оказывается, легко ломаюсь. Стыдно признаваться, но какой же я сопляк.

Рита с силой сжала его руку.

— Нам надо быть вместе. И тогда мы будем сильными, никто и ничто нас не победит… Но давай о деле…

— Да, — оживился Макс. — О деле. Дело-то плохо: я нынче на бобах. Конечно, я мог бы занять…

— Погоди! Сколько у тебя бобов? У меня ведь тоже кое-что есть…

И они стали подсчитывать деньги, оставшиеся от накоплений Макса и в кошельке Риты. С учетом того, чтобы после возвращения из «бегства» не сесть на голодный паек.

— И что мы можем на эту сумму? — печально спросила Рита, когда вся арифметика была сделана. Макс хмыкнул.

— Два билета на поезд в Петербург и обратно и максимум дней пять в очень средней гостинице. Без удобств. Фе!

— Кошмар, — констатировала Рита. — Хотя Питер — замечательный город. Представляешь, я там никогда не была. И всегда мечтала…

— Значит — Питер! — твердо решил Макс.

Людмила Сергеевна приводила себя в порядок, восстанавливалась по частям после долгих дней кошмара. Она с упоением красила волосы новой крем-краской, делала всякие маски и примочки для лица, массировала шею. «К косметичке — потом, завтра или послезавтра. Сегодня — сама, в моем замечательном доме, в моей любимой ванной! Ах, вы, мои дорогие мисочки, ваточки, кисточки! Как я люблю вас всех!» Тихонько мурлычет магнитофон, в комнате Макса — образцовый порядок, мир и покой вернулись в их красивую квартиру. Люся гонит от себя одну-единственную мрачную мысль… Но та не отгоняется. «Я обещала ему обуздать Юльку. Как? Что я должна сделать? Как вообще говорить с ней? Ведь все уже тысячу раз сказано. Но ладно, ладно, не сегодня, пусть завтра с утра эта проблема встанет в полный рост. Сегодня надо расслабиться». И Люся вытягивается на диване, положив ноги чуть выше, на подушечки. На ее лице — грязевая маска, самая полезная, очищающая, омолаживающая… Из сладкой полудремы Люсю выводит мягкая трель телефона.

— Алло! — Как бы не запачкать трубку. — Да, Мася! Останешься у Риты… Хорошо, спасибо, что предупредил! Что вы решили? Куда? — Только благодаря коричнево-зеленому цвету маски не видно, как побледнела Люся. — В Ленин… то есть в Петербург? А почему туда? А… Понятно… Знакомых? Нет, у меня нет… Впрочем, погоди! — Люся так разволновалась, что заходила с телефоном по комнате. — Я кое с кем поговорю. Позвони мне завтра утром. Не за что, я ничего не обещаю. Ладно, пока. И… поцелуй от меня Риту… Я тоже люблю тебя, Мася!

Маска еще не досохла, а Люся уже бросилась в ванную смывать ее. То, что пришло ей в голову, надо провернуть до прихода Володи, чтобы он лишний раз не дергался. А то за последние недели ее «молодой» муж здорово сдал…

Еще промокая лицо мягким полотенцем, Люся уже нажимала кнопки телефона. Единственный человек, к которому в этой ситуации не стыдно было обратиться, кто был в курсе всего и, кроме того, имел в Питере хороших знакомых, — это Татьяна Николаевна, бывшая учительница…

Да, у Тани в Петербурге была одна знакомая. Людмила Сергеевна помнила, как пару раз слышала от Алены, мол, Татьяна опять в город на Неве подалась к своей одинокой подруге; снова училку в Эрмитаж потянуло, ха-ха. Непременно — ха-ха! Для Алены ехать в Питер ради Эрмитажа — блажь! Для бездельников. «Это могут, имеют право позволить себе богатые старые дамы с нажитым или оставшимся от мужа состоянием. Но тратить последние деньги на… черт знает на что! Просто стыдно даже! Ехать в Эрмитаж с голой задницей…» Люся только рукой махала на Алену: безнадега! Не Татьяна «безнадега», а Алена. Дай Бог, чтоб ее, Аленины, дети ездили в Петербург просто так, ради Эрмитажа, чтоб они были не «с голой задницей», пусть она им на это заработает. И тогда простятся ей все ее сегодняшние глупости и дикости. Так думала тогда Люся. Сейчас она не думала про Алену, старалась не вспоминать, ибо Алена нынче — это тоже очень больно… Кстати, как ее теперь в доме принимать? Может, у нее хватит ума больше сюда не приходить, какие бы ни были дела? И не звонить. Но ведь для нее дела — превыше всего… Ох, не о том сейчас… И Люся постучала себе кулаком по лбу.

— Татьяна Николаевна, простите Бога ради, что я к вам… Но вы, кажется, на нас обречены, — и она смущенно рассмеялась, а потом рассказала о последних событиях. Она не знала, не ведала, какую роль сыграла Таня в резком их развороте, а потому не благодарила, а просила. — Конечно, сейчас нет проблем с гостиницами, были бы деньги, но вот их-то у ребят и нет… А у нас они брать не хотят. А эти дешевые отели, ну, вы же понимаете… Они готовы заплатить за проживание каким-нибудь знакомым, но у нас в Ленин… ох, прости Господи, в Петербурге, нет никого. Мне кажется, у вас…

Татьяна Николаевна слушала Люсю и, с одной стороны, чувствовала громадное облегчение от того, что этот узел развязался, а с другой… Опять Ленинград, то есть Петербург, опять почти те же действующие лица. Мистика… И, словно вторя ее мыслям, говорила Людмила Сергеевна:

— Вот, представьте, опять этот город. Мы ходим по какому-то заколдованному кругу. Я не знаю, почему они так решили, но Макс меня просил…

— Хорошо, Людмила Сергеевна, я поняла, — перебила ее Таня. — Вы правильно сделали, что позвонили мне, у меня есть там подруга. Я ей позвоню. А потом сообщу вам.

Некоторое время Таня собиралась с мыслями. Да, она ездила иногда в Питер…

Когда много лет назад с Романом Лавочкиным случилось несчастье, и его семья заметалась между Ленинградом и Москвой, когда все было так мрачно и страшно, в довершение всего, однажды, после занятий, на пороге класса, где Татьяна Николаевна пыталась сосредоточиться и проверять тетради, вдруг возникла худенькая девушка, ужасно бледная и зареванная.

— Это я виновата во всем… Пусть меня судят, — прошептала она и вдруг села прямо на пол, полностью обессилев. Таня кинулась к ней, захлопотала…

Потом они сидели за партой, и Аня Федорова, Анна Леонидовна, та самая молодая учительница, в класс которой попал Роман в Ленинграде, говорила и говорила:

— Я все знала, я же все знала! — она захлебывалась в слезах, в соплюшках, казалось, сейчас эта девушка умрет от обезвоживания организма. — Я решила, что они, родители, бабушка, правы, и теперь я — соучастница.

— Какая соучастница? Что вы несете? — тоскливо спрашивала Таня, не особо жалея Аню Федорову. За глупость, прежде всего. Но уж соучастница — это слишком. А та упрямо трясла головой:

— Это преступление! Мы все — убийцы!

Тогда Татьяне пришлось приютить учительницу из Ленинграда. Приютить и утешать. Иначе Аня могла бы сорваться всерьез. Ведь нигде она не нашла бы не то что утешения, но даже простого понимания. Вообще не исключено, что на нее могли навесить всех собак, попытаться свалить вину. Причем и одна сторона, и другая. Это было бы вполне в духе советских человеков — найти крайнего. А что? Не родня, молодая, училка, к тому же… Для Юлькиной стороны она, конечно же, соучастница. Для Лавочкиных — никудышний, все проваливший соратник. Именно потому Татьяна и притормозила Анин порыв идти ко всем по очереди и каяться, просить прощения, посыпать голову пеплом. Анна Леонидовна отсиделась, отплакалась, отпереживалась в Таниной квартире. И навсегда осталась ей благодарна. «Танечка, Танюша, если когда-нибудь, если что-нибудь… Я для вас — все, вы для меня — все!» — и плакала, и чуть не в ноги валилась, чего Татьяна Николаевна, естественно, не допускала. В конечном счете они подружились. Да, кстати: из учительниц Аня Федорова ушла. Не посчитала себя вправе работать после всего этого с детьми. Татьяна молча ее в этом одобрила.

Личная жизнь Ани Федоровой тоже не задалась: дважды она выходила замуж, оба раза неудачно. В результате всех этих перипетий Аня осталась одна в маленькой двухкомнатной квартире в новом районе Питера, небогатой, украшенной исключительно книгами и настоящими, освященными иконами.

Так и дружили две бывшие учительницы, две одинокие женщины, иногда ездили друг к другу в гости и старались не вспоминать те трагические события, которые их свели. Им хватало о чем поговорить и без этого. Третьяковка, Исаакий, Пушкинский музей, Эрмитаж — вот то, что давало им темы для бесконечных разговоров, что лечило их души, чувства, делало жизнь осмысленной и прекрасной. А такая дружба дорогого стрит, нечасто бывает…