Возлюбленная тень (сборник)

И уже все: как палехскую, гоголевскую, махновскую тройку – ХРЕН ДОГОНИШЬ!

Он, Марк, только разок, по особенной просьбе двух-трех друзей, приехал из своего городав Анечкин город. А то ведь его и погулять не выманишь: поглядит, – хоть бы даже и на милую девушку! – темно-желтым глазом и скажет: «Я ненавижу природу». Но тогда он приехал – и то было Анечкино вознесенье, введение во храм то было Анечкино. Сидел перед нею не Вася Хеминхуей, держа в зубах сборник «Гетто родных причалов», а два-три друга Марка Левина, несколько подписателей письма в ООН Центрального Комитета при Совете Министров, а еще фрейдисты-неомарксисты и религиозные философы – в квартире вдовы несправедливо утопленного в параше. Пили посылочный растворимый кофе с армянским коньяком (наконец-то!) – и Марк читал…

А в ночную напряженную смену труженики Череповецкого металлургического комбината сдавали народному контролю сверхплановые кабеля – один потолще, два потоньше. Они, передовики, сдавали, но было уже поздно, потому что Анечка успела рассекретить самое лучшее из написанных ею стихотворений:

Туманом кольца

синевы

уйдут в опаловую

осень…

Ночевал Марк Левин с Анечкой на квартире своего друга Плотникова, который Плотников ночевал у вдовы парашноутопленного, которая вдова Анечку на этот поэтический икс-о-клок пригласила и Марку сосводничала, – потому что видела в Анечке пародийное самое себя, а в Марке – мужа своего. И ничего больше не могла она сделать ни для себя, ни для мужа.

Тайный агент протелефонил контролеру своих действий: «Объект у тети, санкционируйте смену местопребывания», отключили в целях экономии электроэнергии все кабели, машину вибрационную усыпили – только осень била в стекла. И учила Анечка Лермонтова всему, что довелось ей научиться на Абраме Ошеровиче Добролюбове по прозванию Чаговец.

Пора, пора закруглять круг – дабы начать новый.

Как только рассвело, ушел Марк на вокзал, оставив Анечку во сне. Проводил его временнообязанный тайный агент – и вернулся к подъезду, ждать смены. Давно проснулись труженики Череповецкого металлургического, но спала Анечка на будущей своей тахте, спал Плотников на раскладном диване – через комнату от вдовы.

Не желая окончательно впасть в литературно-студийную прозу, я не стану их всех будить, умывать, водить в нужный чулан и кормить яйцами в мешочек. А то я совсем было собрался привести рано встающего Плотникова в утренний сизый дом – и предъявить ему Анечку непокрытой: с двумя коричневыми точками и одним черным равнобедренным треугольником.

Что мешает мне рассказать о их знакомстве? А не знаю я, как они знакомились. Поблагодарила Анечка Плотникова за ночлег – и удалилась. Через неделю опять они встретились: послушали вместе оркестр «Мадригал». И еще через неделю составил главный куратор дела Плотникова небольшое извлечение из оперативного материала – специально для отдела, принимающего решения: «Розенкранц Анна Давидовна, ПЕРВИЧНЫЙ ПОДБОР».

– Ай да Слава! – сказал принимающий решения по данному вопросу. – Он у нас как, может?

7

– Ты знаешь, я думаю, что уже жила раз на свете, совершила что-то страшное: может, убила кого-нибудь. И поэтому теперь так мучаюсь…

Молчит Плотников.

– Домой не вернусь – это точно. Если ты меня выгонишь, пойду спать на вокзал… А когда полностью расплачусь за прежнюю жизнь – все будет хорошо… Да, Слава?

Молчал Плотников; не мог он заставить себя говорить что-то такое, стыдное, не для бобинного употребления. Но нельзя же все проклятое время молчать. И нельзя писать в темноте – тихо согретому, сверху донизу утешенному легкими Анечкиными руками. Более того! Нельзя никак объяснить ей, почему надо молчать, ничего настоящего не говорить, а писать на фантомном блокноте с одним листом или, в крайнем случае, на блокноте реальном, для гостей.

– То, о чем ты говоришь, – так называемый метемпсихоз. На четвертой полке, справа стоит древнеиндийская философия – утром посмотришь, если тебе интересно.

– Ой, мне интересно!..

Идут-шуршат тысяча магнитных метров с одной бобины на другую. Завтра утром проснутся выпускники (нужный чулан и яйца в мешочек) – да расшифруют весь Анечкин древнеиндийский метемпсихоз. А вибрационки сегодня нет – не ее день.

Молчит Плотников, молчит, угрелся. И как всегда после второго часа ночи задышала над ним сука-Мнемозина…

Ни за что не лежал бы он так, как теперь лежит, не молчал бы, страшась заговорить – и признаться во всем, и блокноты, скорее всего, использовал, как все люди.

– Компромиссы никогда не окупаются, – цитировал он прежде, как будто говоря свое.

…Той подлой зимой судили плотниковского друга в народном суде Октябрьского района за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй. И, как обычно бывало, стояли единомышленники подсудимого у перегороженных мусорами дверей, ведущих на открытый процесс, и пытались заглянуть в окна.

Мусора получили строжайший приказ: никого не пускать, но и ни в коем случае не применять физического воздействия! Этот приказ не их личный капитан издал, а сам полковник Джеймс Бонд – в дакроновом костюме, банлоновой сорочке и при часах фирмы «Бом и Мерсье».

Но на третий час процесса ушел один мусор внутрь, в зал – охранять мать подсудимого от проявлений справедливого гнева присутствующих граждан. Тотчас вызвали по рации заменителя – только приказ о неприменении ему не Бонд объявил, но капитан. А это совершенно другое дело. Капитан сказал: «Ты там, Леша, трындюлей не выдавай, а то будет провокация», тогда как полковник Джеймс произнес: «За малейшее повреждение эпителия – утоплю в параше».

Схватил Леша невесту подсудимого за шиворот и завалил на асфальт.

– Как вы смеете так обращаться с женщиной?! – взволнованно спросил Плотников. И сразу ударил его Леша кулаком в лицо, обрушил и, не давая подняться, начал обрабатывать сапогами по почкам – как учили старшие товарищи. Остальные мусора подумали, что приказ переменился, сунули Плотникова с разгону в рафик – так, что посыпались у него из карманов копеечки да ключики, – и повезли в районное отделение – привлекать за хулиганство и тунеядство.

Только через сорок минут прикатил туда на особом «остине» (который «остин» в случае Государственной Необходимости превращался в подлодку типа «Русалочка-6» с ядерными боеголовками) полковник Бонд: под его мускулистым розовым языком дотаивала секретная облатка, позволяющая сохранять любую мину при любой игре.

– Я надеюсь, Святослав Александрович, вы не в обиде на организацию, которую я здесь представляю, – полковник деликатно выплюнул облатку на КПЗэшный пол: ему было неудобно перед Плотниковым.

– Как вы могли убедиться, ненависть и отвращение к перевертышам-диссидентам настолько велики, что никакие приказы не в состоянии погасить пламя мести народной.

Плотников сидел в торце камеры, возле отключенного радиатора, прислонясь к нему спиною и поджав ноги к животу.

Бонд поговорил минуты три-четыре, затем покинул помещение еще на одну минуту, возвратился, помог Святославу подняться и вывел его сквозь клокочущую от человеческого движения, вида и духа дежурку во двор, отпахнул заднюю дверцу «остина». Диванное сиденье было застелено полиэтиленовым мешком лилового цвета с надписью «Диберти сэйл».

С той поры только в полной темноте решался Плотников раздеваться догола и вообще предпочитал не включать без особой нужды свет; раз в неделю ездил в Малеевку на дачу к прогрессивному литератору – там принимал душ, ибо в собственном доме он опасался звука льющейся воды: ни единого лишнего движения сделать не мог – ни подмести, ни помыть посуду; ел, оборотясь к стене, зато в нужник ходил только дома, когда оставался один.

В два часа ночи лизнула его желтым языком сука-Мнемозина, и бил его Лешин сапог, а он уделался, как маленький, цеплялся за голенище, как последний декабрист, – и смотрел на него полковник светловолосый, Джеймс Бонд, покуривая сигарету «Кент» со знаменитым микронитовым фильтром.