Недвижимость

– Значит, так, – сказал я, демонстративно глядя на часы. – В чем дело? Который час, знаете? Почему не готовы?

– А что такое? – холодно протянула Алла Владимировна, надменно хлопая жидкими ресницами.

– Как – что такое? Мы опаздываем! Алла Владимировна, я вам вчера два раза звонил. Вы на бумажке записывали. В час дня! Квартира на Кожуховской! Пора ехать. Опаздываем! Вы чего ждете? Вы издеваетесь?! Я вас год на себе таскаю! Вы что?! Быстро собирайтесь!

– Валечка, где моя бумажка? – спросила Алла Владимировна и, легонечко икнув, поднесла ко рту голубой кулачок.

– Я не знаю, – ровно и тихо ответил Валентин Владимирович. -

Какая бумажка?

– Он говорит, бумажка, – безмятежно пояснила сестра, по обыкновению показывая на меня пальцем.

– Какая к черту бумажка! Собирайтесь, говорю! Или вы будете вечно тут сидеть?! Пожалуйста! Сидите! Вы что?! В коммуналке своей хотите жить?! С чужими тараканами? С Голубятниковым?

Сколько можно надо мной издеваться?! Мы с вами договаривались или нет? Я что, просто так на ушах стою из-за вас?! Для своего удовольствия?

– А что такое? – удивилась Алла Владимировна. – Я готова.

Валечка, давай на посошок…

– Все-все-все! Никаких посошков! – Я подхватил со стола бутылку и поставил на шкаф. – Сначала съездим. Так же лучше, Алла

Владимировна! Привезу вас – сядете без спешки… а?

– Хорошо, – неожиданно легко согласилась она и встала, пошатнувшись. – Поехали.

Валентин Владимирович был по кожевенной части и всякий раз норовил растолковать мне разницу между шевро и лайкой в самых тонких деталях, поэтому в машине, как всегда, рассуждали о процессах дубления: то есть Валентин Владимирович, клюя носом, неразборчиво бормотал, а я угукал; когда же брат Кеттлер угасал, помаленьку начиная валиться на бок, я реанимировал его давно отработанным приемом: упоминал о каком-нибудь кожаном предмете из обихода – о перчатках или ремнях. Он немедленно оживал и пускался в дальнейшие подробности. Алла Владимировна, слава богу, молчала, глядя в окно, за которым проносились встречные машины и мелькали вывески, с тем же озадаченным выражением бледного лица, с каким обыкновенно кошки наблюдают за рыбками в аквариуме.

У подъезда давно ждала девушка-агентша; в квартире оказалось чистенько и уютно; кухонный гарнитур, состоявший из нескольких висячих шкафчиков, столика и мойки, было предложено оставить, если нужно. “Даром? – удивлялась Алла Владимировна. – Даром, что ли?” Я перебросился с девушкой парой слов и посмотрел документы.

“Матрас тоже оставим, – с готовностью предложила девушка. -

Хороший матрас. Почти новый, а хозяевам ни к чему”. Она указала на пружинный матрас, который стоял на чурбачках у окна. “Хороший матрас какой… – недоверчиво протянула Алла Владимировна, переступая по облезлому паркету тонкими ногами в перекрученных чулках и грязных летних туфлях. – Совсем новый матрас. Валюша!

Смотри, матрас еще. Даром, что ли?.. Ой”.

– Какая хорошая квартирка, – сказала она, садясь в машину.

– Хорошая, – согласился я и завел двигатель. – Очень хорошая.

Рядом с метро…

– И балкончик, – заметил Валентин Владимирович.

– Шкафчики, – умильно протянула его сестра.

Она повернулась к брату.

– И ремонт недавно был, – сказал брат.

– И подъезд чистый, – вставил я.

– Матра-а-а-а-асик, – пропела сестра, прикладывая ладошки к щекам.

Я победно выруливал в подворотню.

– Это откуда же такая хорошая квартирка взялась? – плаксиво вопросила Алла Владимировна. – Это где же ты, Сережа, такую квартирку нашел?

Голос ее дрожал.

– Такую мне хорошую квартирку подыскал! Мне! – такую хорошую квартирку! Валюша! Видишь, какую хорошую квартиру нам Сереженька нашел! А ты говорил – обманет! Видишь? Балкончик, и чистенько все так!

– И от метро близко, – вставил брат-кожевенник. – И балкончик.

– Сереженька! – воскликнула Алла Владимировна, валясь в мою сторону и припадая к рулю. Мне пришлось отодвинуть ее локтем, чего она в припадке восторженной благодарности не заметила. -

Это же какая мне хорошая квартирка будет! Где ты такую нашел?

Сережа! Да как мне тебе спасибо-то сказать! Это же какое дело-то, Сережечка!

Слезы катились по ее бледным щекам.

– Я о такой и думать не могла! Разве я мечтала?

Я прибавил газу, обошел грузовик, перестроился еще дальше влево.

Светофор мигнул. Притормозив, я вклинился между каким-то

“Запорожцем” и возмущенно гуднувшим “крайслером”.

Алла Владимировна была так явно сражена моим предложением, что я невольно начинал преисполняться к ней довольно теплыми чувствами. Готово дело. Готово. И на всякий случай незаметно поплевал через левое плечо.

– Мамочка моя! – голосила она, размазывая слезы кулаком. -

Мамочка моя если бы видела!.. Валюша! Ты помнишь мамочку?

– Помню, – ответствовал брат ее Валентин. – Еще бы.

– Она бы умирать не захотела! Такая квартира у доченьки ее, у

Аллочки! Балко-о-о-ончик! Матра-а-а-а-асик! Чи-и-и-и-истенько!..

– Конечно, – согласился Валентин Владимирович. – Жить и жить в такой квартирке. Что говорить…

– Как благодарить-то? Чем ответим? Валюша!

– Да уж… конечно… квартирка что надо.

– Не то что раньше! Раньше-то Сереженька не нам, а Голубятникову хорошие квартирки предлагал. А теперь нам вот какая квартирка, а

Голубятникову… – Алла Владимировна икнула и вперилась в меня взглядом голубых и совершенно безумных глаз. – А что

Голубятникову? Сережа, что Голубятникову? А что Голубятникову,

Сережа? Что Голубятникову? Голубятникову-то что? – снова и снова настырно повторяла Алла Владимировна.

– Голубятникову? – как можно более равнодушно переспросил я. -

Да ничего особенного… Позавчера показал ему одну квартиру. На первом этаже, правда. Но он согласен.

– А сколько метров? Метров-то сколько у Голубятникова?

– Да какая вам разница, Алла Владимировна! Вам ведь ваша квартира-то понравилась? Уверяю вас: у Голубятникова хуже.

– Нет уж, Сережа, вы скажите!

– Ну сколько метров однокомнатная в панельной пятиэтажке? – раздраженно поинтересовался я. – Тридцать с половиной.

На самом деле было тридцать два.

– А у нас?

– А у вас тридцать четыре. Только в полноценном кирпичном доме, на четвертом этаже, с балконом. С кухней! С лифтом! С матрасом!

Есть разница?

– Ага. Здесь у меня комната двадцать три. А у него пя… пятнадцать. Теперь ему три… тридцать. А мне, значит, тридцать четыре?

– Ну и что? – спросил я, яростно вруливая в арку. – Вы о себе подумайте, Алла Владимировна! Вы же не первый день расселяетесь!

Вам мало, что ли?

Алла Владимировна опять икнула, а потом выговорила басом, оборачиваясь:

– Валентин! Это что же такое у нас получается?!

16

Степаша запаздывал, я слушал доверительное бормотание Нины

Михайловны, иногда кивал и поддакивал, а думал все о ней, о ней, проклятой! – об Алле Владимировне Кеттлер.

Господи, ну почему ее заклинило на Голубятникове?..

Конечно, Алла Владимировна Кеттлер – это особый случай. Это как бутылка с прокисшим шампанским. Того и гляди, даст в потолок и всех уделает…

Вот и дала.

И дала просто-таки с необыкновенной силой!..

Я снова вспомнил, как подвез их к дому… Алку уже разобрало как следует. Нет, ну откуда в такой субтильной дамочке столько голоса? И ведь какого – пронзительного, как железом по стеклу… бр-р-р-р!.. Я понимал, что урезонивать ее – это все равно что уговаривать самум или землетрясение. Единственным выходом было бежать без оглядки. Но я даже и убраться не мог! То есть не мог без ущерба для ее здоровья: из машины Алла Владимировна, вопя, все никак не могла вылезти целиком: раскорячилась впополам – одна нога уже на асфальте, другая на полике. В конце концов мне пришлось ее немного подтолкнуть… А пока она в этой позиции разъясняла, кто чего стоит, кто чего хочет и кто что получит в итоге, брат ее Валентин мирно стоял у водительской, у моей то есть, дверцы, склонив голову набок и прислушиваясь к визгливым воплям своей бешеной сестры с явным интересом, – хотя в том, что она говорила, ничего нового не было.