Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

— Да, тебе предложено повышение. Разве ты не хотел расширить пределы власти?

Понтий Пилат опустил голову — чтобы с Киником глазами не встретиться.

— В таком случае, — медленно сказал наместник, — начальник полиции прав, и тот соглядатай из Рима вовсе не соглядатай. Он — провокатор! И обманул всех своим прибытием якобы только в ночь преступления. Каким-то образом он смог-таки устроить эту западню… Соглядатай!!.. Вот кто! Он! Сволочь!!

Пилат, не прощаясь, скорым шагом направился к выходу. Он был так поглощён совершённым им разоблачением, что не услышал последних слов Киника. А тот сказал следующее:

— Интересно более всего то, что обо всём, что от тебя хотят, ты, Пилат, в сущности, догадался сам…

глава VIII

ночь. второй верный раб

Конус лунного света падал на засовы ворот постоялого двора. Ночью они должны были бы быть задвинуты, но…

Чей это сдавленный крик?

— Где твой хозяин? — повторил вопрос начальник полиции. А обращался он ко второму верному рабу присланного из Рима соглядатая.

Руки раба были заломлены.

— Где?! Он?! — чеканно повторил начальник полиции.

Но верный раб продолжал молчать.

Начальник полиции размахнулся и вновь несильно ударил раба в солнечное сплетение. Тот захлебнулся, но на державших его стражниках не обвис.

— Дальнейшее твоё… э-э-э… удовольствие зависит от твоих, уважаемый господин, ответов, — сменил тактику допроса начальник полиции. Теперь необходимо было многословие: привыкших получать отрывистые приказания многословие пугает даже больше, чем побои. Как вообще пугает всё незнакомое. — Мы и так знаем, господин, — ехидство начальника полиции было безмерно, — что твой хозяин сейчас наслаждается жизнью под одним из «красных светильников». И ты тоже это знаешь. А теперь ещё знаешь, что мы это знаем. Знаем также и ещё многое, — кроме этого. Даже то, чего ты не знаешь. Итак, если ты скажешь, что хозяин твой не под «красным светильником», то мои люди, — начальник полиции кивнул в их сторону, — кстати сказать, намного более жестокие, чем я, тебя… накажут. Возможно, накажут так, что ты уже никогда никому не сможешь пожаловаться, что тебе сначала было больно. Вернее, не «возможно», а всенепременно. Или будешь завидовать способности своего хозяина ходить к женщинам. Если же ты скажешь правду, то я с ней соглашусь, и мы с тобой будем разговаривать дальше — к нашему обоюдному удовольствию. И об этом разговоре тоже никто не будет знать. Или тебе хочется потерять привилегии верного раба?.. Итак, я знаю, что ты знаешь, что мы знаем…

Раб заметно стал изнемогать. Но продолжал молчать.

— Мне всего-то и надо знать: когда и куда ходил и ходит твой хозяин. Всё равно мы знаем всё. Но хотим, чтобы ты сам — сам! — не как раб, а как господин, сказал правду. Истина сделает тебя свободным.

— А зачем она мне, эта свобода? — голос раба сорвался в хрип. — Сейчас я чувствую себя во много раз свободней, чем прежде — у себя в горах.

«В последнее время город стал притягивать философов. Они его просто захлестывают, — озабоченно подумал начальник полиции. — Волны философов… Ох, не к добру это. Что-то будет…»

И сказал:

— Итак, предлагаю в последний раз: выбираешь продолжительные муки перед смертью, которую никто не оценит, или… — наслаждение?

— А какое наслаждение? — прохрипел верный раб. Так, на всякий случай… прохрипел.

То, что он вообще заговорил, означало его готовность сказать всё. Теперь рядом с кнутом пришла пора показать и пряник.

— Я привёл лучшую женщину города, — криво ухмыльнувшись, сказал начальник полиции. — Твой хозяин, даже если обыщет все кварталы блудниц, лучшей не найдёт. Он думает, что только один он имеет право наслаждаться, а вас, верных рабов, никак награждать не стоит?! Но лучшее достанется тебе. На самом деле. А ему достанется… хуже. Хоть на мгновение, но ты окажешься выше его! А в памяти — этот дар останется! Живём только раз! Помни!

— Он полетел на «красные светильники», — как бы нехотя сказал верный раб. — Сказал, что не будет искушать ночь и вернётся с рассветом.

— Прекрасно, — усмехнулся начальник полиции. — Правду говорить легко и приятно. Тем более, что за неё ожидает награда.

Начальник полиции, чуть повысив голос, приказал:

— Войди!

Из-за ворот появилась закутанная в белое покрывало женщина.

Начальник полиции кивнул.

Она, ни слова не говоря, дала накидке медленно соскользнуть к ногам. Под ней вместо обычной нижней одежды оказалось замысловатое переплетение изукрашенных стеклянным бисером шнурков с изящными металлическими украшениями, впрочем, недорогими.

Выйдя за круг складок хитона, она стала пританцовывать, медленно поводя бёдрами. Медленно — и эта томная неторопливость всякого мужчину, подолгу не видевшего ласково поглядывавшей на него женщины, не могла не заставить… заинтересоваться.

— На колени! — коротко приказал начальник полиции.

Медленно, очень медленно она повернулась к верному рабу спиной, отцепила часть надетых украшений и — медленно! — опустилась на колени, приняв священную позу предельного повиновения.

Глаза у верного раба загорелись ещё больше.

— Добровольная помощница полиции, — саркастически усмехнувшись, сказал начальник полиции. — Мы, услышав от тебя всё необходимое, уйдём. Если же она посмеет подняться раньше, чем ты её отпустишь, можешь её изнасиловать. Никто не будет против. И прежде всего она сама.

— Спрашивайте, — раб облизнул разом пересохшие губы.

— Сдаётся мне, что в первую в городе ночь хозяин твой на положенном месте не ночевал, — сказал начальник полиции. — Твой сотоварищ нам сказал, что вы спали поперёк двери и выйти он не мог. Так ли было?

— Он соврал, — прохрипел верный раб. — Жена господина осталась дома, в Риме! Что вы хотите? Ну и он сразу же… на «красный светильник». В их, — раб мотнул головой в сторону блудницы, — квартал. Он о нём знал ещё до приезда сюда!

глава IX

третья посмертная жизнь

— И ещё, — не дожидаясь, пока Пилат опустится в кресло, сразу перешёл к делу Киник, — мы, размышляя о посмертных жизнях основной улики, не обсудили самое главное.

— Основной улики? Главное?.. — поморщился наместник, ещё находясь под впечатлением успехов розыскных усилий начальника полиции, полностью подтвердивших догадку о соглядатае как орудии заговора с целью его, наместника, смещения. Он уже предвкушал, какие обильные результаты даст пытка соглядатая. Впрочем, торопиться особенного смысла не было, желательно было выявить все его связи. А они, очевидно, были даже во дворце. Считая дело уже практически расследованным, Пилат после стольких дней тревожащей неизвестности был особенно весел. Выражаясь языком Киника, «основная улика» если и имела значение, то скорее только историческое. Или эстетическое.

Киник равнодушию наместника не удивился и, обращаясь к Пилату, продолжил:

— Конечно, главная улика — форма на тебя… воздействия. — У трупа посмертных жизней гораздо больше, чем может показаться. Их — целый хоровод. Мы с тобой присмотрелись только к двум его ипостасям. Любовника многих мужчин и сына патриция, то есть самого, в сущности, патриция. А про третью, главную ипостась — забыли!

— Что он любовник ещё и моей жены? — усмехнулся наместник. — Или то, что он — несостоявшийся мой любовник?!

— То, что он любовник жены, — это, точно, ещё одна его жизнь. Но самое главное в трупе то, что он — труп.

— Грандиозно! — рассмеялся наместник. — После разговоров с тобой никогда бы об этом не додумался! Удивительно: труп! Ха-ха! Ха-ха-ха!

Киник, заразившись неуместным смехом наместника, не удержался и тоже, давясь, рассмеялся.

— И всё же, — сказал он, — он — труп. И это очень важно.

— Ха! Говорят, что есть много таких, которые… любят именно с трупами, — не унимался наместник. — Да, они явно предполагали, что я отныне приговорён ворочаться по ночам и сожалеть, что я тогда его не изнасиловал! Ха-ха!